Дмитрий Бак - Сто поэтов начала столетия Страница 13

Вы, значит, думали, что поэзия невозможна после Освенцима? Это, конечно, тоже верно, спору нет. Однако она невозможна просто по определению, потому что в ней не заинтересована материя современной реальности, разложенная вдоль и поперек на молекулы и атомы цифровых наноинноваций.

Похоже, я с детства болтался,всему человечеству чужд,в прозрачном кристалле пространствавдали от количества душ.

И вот эти грустные мыслида бедные игры ума.Одни только буквы и числада некоторые имена.

Ну ладно, допустим. И что же в таком случае остается делать тому, кто в другом измерении сущего, в навсегда исчезнувшем подлунном мире народных троп и нерукотворных столпов был бы поэтом? Как «что»? Да стихи писать, конечно, только не простые, а, например, вот какие:

Суха поэзия, мой друг,но зеленеет жизни проза,как старый на лужайке дублиствой оделся вдруг так просто,что проезжающий Болконскийвоскликнул: «О, как был я глуп,когда средь леса буквподобия своей печали!..Где ж вы, друзья однополчане,лишившиеся ног и рук?Ужели эти ваши члены –и те, и прочие, и все,творя банальный гимн весне,восходят к солнечной листвев безличном веществе вселенной?»

Как видим, в тусклой реальности Байтова есть свои ориентиры, своя собственная роза ветров. Чтобы до них досмотреться, надо совершить немало предварительной работы, немало лишнего отбросить из своих привычных поэтических ожиданий.

Мне снилась пустая деревня.Ноябрь. Серый дождик идет.Я встал, чтоб использовать время,которое тоже идет.

Николай Байтов на протяжении многих лет стремится без остатка «использовать» для своих опытов все ресурсы мироздания, вложить поэтическое усилие в те сферы существования, которые обычно находятся за порогом бытового восприятия. В его речи непременно присутствуют энергия, напряженная динамика, которые лишь маскируются под колорит обыденного перечисления ничем не примечательных событий. От такой поэзии не ждут милостей, взять их у нее – задача внимательного читателя.

Тридцать девять комнат // Знамя. 2000. № 3.

Волосы смыслов // Знамя. 2000. № 12.

Времена года. М.: ОГИ, 2001. 64 с. (Поэтическая серия клуба «Проект ОГИ»).

О моем шурине // Знамя. 2002. № 2.

Приблизительно так // Знамя. 2003. № 2.

Куст слов // Знамя. 2004. № 7.

Что касается. М.: Новое издательство, 2007. 92 с. (Новая серия).

282 осы. Таганрог: Нюанс, 2010.

Резоны. М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2011.

Марина Бородицкая

или

«Дурацкая привычка быть счастливой…»

Среди хороших и разных есть поэты, о которых вроде бы не помнишь – впрочем, не потому, что они отсутствуют на твоей личной карте поэзии. Наоборот, поэты эти существуют настолько определенным и непреложным образом, так плотно занимают свое место, что не требуют специального припоминания. Ну не перебираем же мы поминутно в памяти все буквы алфавита – нам легко и приятно быть уверенными в том, что «с», например, обязательно встретится в словах слава, страсть или фарс…

Марина Бородицкая вопреки всем предрассудкам с особым цинизмом провозглашает, что

И женщиной быть, и поэтом –Завиднее участи нет.

Коли женщина, значит, жена, и мать, и хозяйка – все сплошь рискованные амплуа с готовым ассортиментом застывших масок-эмоций. Все эти основные инстинкты в стихах Бородицкой присутствуют, спору нет! Однако сознательное сужение диапазона ролей и тем – не знак бедности зрения, но лишь прием, повод для проявления особого рода минимализма, бесконечного модулирования того, что всегда находится под руками и не требует частого припоминания.

Косынка, пижамка, пеленка,Прохлада, как в летнем лесу…Я выкупанного ребенкаВ постель на закорках несу.…………………………………Ни роста, ни стати, ни пылаНи прочих изящных затей –Одна лошадиная силаДосталась породе моей.На нас сэкономлены средства,Зато нам легко на земле:Ведь мы переносчики детства,Мы учим держаться в седле.

Что здесь не так или не совсем так, как это сплошь и рядом бывает в лирике материнского долга и семейного очага? Конечно, филигранно двусмысленная фраза «переносчики детства» даже важнее, чем постоянное у Бородицкой самосравнение с рабочей лошадью, покорной всем тяготам жизни. Марина Бородицкая – помимо всего прочего – детский поэт, а значит, поэт, умеющий приковать внимание самого взыскательного читателя. Именно это дерзкое умение сделать интересным простое и важное Бородицкая последовательно переносит во взрослую поэзию.

Поэты как дети: цветную стекляшку нашелИль камушек редкий – один в кулаке зажимает:– Уйди, не твое! – и мальчишки, забыв про футбол,Его окружают, канючат, сопят и гадают.

Иной же – в раскрытой ладони то так повернетНаходку, то этак… и тянет, и молит: взгляни же!Но прятками, салками занят сегодня народ,Лишь рыжая девочка робко подходит поближе.

Детям игра – всегда всерьез, взрослый, не понарошку отдающийся игре, – либо чудак-человек, либо нечто гораздо более запущенное. Ничего иного как будто бы не дано – нигде, кроме стихов Марины Бородицкой. На территории «детской» поэзии, где, казалось бы, все ноты давно сосчитаны и уложены в каталог, она, если разобраться, выпевает довольно сложный мотивчик, не «маршаковский» и даже не «остеровский». Это песенка взрослого человека, который не подлаживается под детские приколы, но остается собою, играющим в свои взрослые игры. Дети всегда чувствуют такую серьезность, живо на нее реагируют, она «держит» их внимание гораздо прочнее, нежели всевозможные ути-пути. Позволю себе отклониться от темы. Мой двоюродный дед (родных, увы, увидеть не довелось), разливая суп по тарелкам, рассуждал о том, как он любит в вареном мясе жилы и кости. Время было не самое сытое, дедовы рассказы были поводом, чтобы положить мне в тарелку куски понаваристее. У взрослых всегда – какая-то своя игра (типа «папиной работы»), но это все-таки игра, то есть нечто домашнее, неопасное, происходящее не полностью всерьез, подлежащее перемене.

Деду ведь в самом деле нравятся вершки, значит, я со спокойной совестью могу оставить себе любимые корешки, – так думалось мне когда-то за обеденным столом. И до сих пор я слышу этот насмешливый мужской голос, неловко-ласковым щитом ограждавший детские шалости от других невыдуманных опасностей.

В стихах Марины Бородицкой – к тому и веду – преобладает веская «отцовская» интонация, призванная вернуть не только детям детскую естественность (переносчики детства), не впадающая в инфантильную «материнскую» чувствительность либо в насильственную – и тоже немужскую – вечную жалобу на тяжкую взрослую жизнь типа: «а тут еще и ты не делаешь уроки…». Рабочая лошадь не тяготится своей долей, она пашет глубоко и счастливо и никогда не испортит борозды.

Не только с представителями непарнокопытной фауны сопоставляет свою лиргероиню Бородицкая, но еще и с культурными растениями:

Я картошка, дожившая до весны.Нет во мне былой белизны.А кругом молодняк – розовеют, крепки,Выставляют наружу пупки.

Я на ощупь мягка,Шкурка мне велика,Но хозяина не подведу:Я пустила два сильных, два сочных росткаИ готова лечь в борозду.

Два ростка – два сына, Бородицкая, как обычно, ничего не придумывает, а пишет «прямо о себе», но суть даже не в этом. Дело в особой вескости слов и точности формулировок, очень далеко отстоящих от легкой игровой атмосферы ее квазидетских (а если разобраться, детских вдвойне) стихов, с которых мы начали наши рассуждения. В этой особой твердости не иначе как слышны отголоски еще одного параллельного поэтического ремесла Бородицкой – переводческого.

Второстепенные английские поэты,вы руки тянете ко мне из темной Летыи, как детдомовская ребятня:– Меня, – кричите вы, – меня, меня!..

Английские стихи разных времен, изысканные, порой чуть манерные, но всегда стремящиеся к дефинитивности и точности высказывания, – вот что явственно присутствует в подтексте «оригинальной» поэтики Марины Бородицкой. Например, если речь заходит

…О девочке сильной и строгой,Прекрасной, как точный прыжок…

Думается, из того же источника – неиссякаемая ирония и самоирония, постоянное желание взглянуть со стороны не только на себя, но и на всех, кто готов эту насмешку над собой подметить и подвергнуть нехитрому анализу:

Я никогда никому объяснить не в силах,что у меня к чему. Про любой пустякмямлю: мол, исторически так сложилось,так получилось, а пуще – сказалось так.

Добрый мой критик с розовыми щеками,мысленно прижимаю тебя к грудии оставляю на кухне тетрадь со стихами:будешь анализировать – не буди.

Имея в виду подобные психоаналитические напутствия, остается произнести немногое. Марина Бородицкая говорит не меняя тона, ей для стихов не нужен какой-то особый повод. И в радостном упоении мелочами иронии лишь малая толика, хотя она есть – и детская, и по-английски чуть манерная. Вот, скажем, Сантехник – супергерой концептуалистских ристалищ, ну кто, кроме Марины Бородицкой, отважится сказать о нем такое: