Вера Лурье - Стихотворения Страница 14

«Совсем весна, а близится Сочельник…»

Совсем весна, а близится Сочельник.На улицах редеет елок лес.В витринах разукрашенных подаркиИз марципана фрукты и хлеба.Ликеры, выстроенные рядами,Пузатые и стройные бутылкиПереливаются шампанское и пунш.В гастрономическом пылает магазинеИскусный жертвенник из пестрых лентИ в пряничный, традиционный домикПопали сахарные Грета, Ханс!А у меня все тот же беспорядок,И даже письменный не прибран стол,И жизнь, кажется, полна загадокИ сердце знает трепетный укол.А впрочем, это все гораздо проще:Не мировые тайны разрешать,Когда минуло двадцать три недавноДо исступленья хочется любитьИ в суете предпраздничной встречаться.

«Я тоже притворюсь ребенком…»

Я тоже притворюсь ребенком,Когда так близко Рождество.«Старик Рождественский!» вдогонкуЯ крикну, вспомнив про него,

Неси и мне подарок важный,О нет, не замок трехэтажный,Под елки даже не духи,За милые мои стихи.

Но дай мне только поцелуи,С любовным, трепетным теплом,С тем, кто, наверное, тоскует,И тоже думает о том.

«Какое-то тяжелое бессилье…»

Какое-то тяжелое бессилье(Пора смиренно слушаться судьбу!)У музы бедной сломанные крылья —Такие ли пригодны на борьбу!

И дни плетутся серой паутиной,От ежедневных дрязг налег налет,И выплывает в паутине длинной,Не старый, новый двадцать пятый год.

Где прежние, весенние стремленьяУ берегов покинутой Невы,Где вечеров пленительных томленье,Как шелест прорастающей травы!

Сидеть в кафе, от дыма задыхаясьВиолончель и скрипка и рояльДо исступления поют, сливаясь,Все про одно: про страстную печаль.

«Неужели только на экране…»

Неужели только на экране(Клонится устало голова!)Есть предел томительных желаний,Недоговоренные слова!

Неужели это только накипь,Неужели это только хмель,И любви невыраженной знакиЛишь узнает баловень апрель.

Но сегодня ветер иступленный(Это самый яростный джазбанд!)Обещает нежности уклоны,Не вошедшей в модный прейскурант.

Для других закрывши плотно двери,Вслушиваясь в нежности укол,Всей истоме сладостной поверив,Бросить лист исписанный на стол.

«Так оседает в волнах моря пена…»

Так оседает в волнах моря пена —В грудную клетку глубже, глубже грусть.Весенний дождь совсем обыкновенный,И этот стих обыкновенный пусть.

До боли стиснув голову в коленях,Густая кровь, что темная смола.Не рождена для взлетов и падений,Немного лишь любовного тепла!

О чем прошу! — О не о звездах с неба.Но взгляд его мне больше обещал.Как нищий — Христа ради, корку хлеба,Так я всей нежности забытой шквал.

Чтоб наших губ тревожное дыханьеСлилось в протяжном шепоте ночей,А все иное, точно на экране,Прошло игрой знакомою теней.

«И больше даже нет воспоминаний…»

И больше даже нет воспоминаний,Лишь иногда — раз в месяц, или в два,Так слышит обреченный на изгнаньеВо сне любви забытые слова.

Покачиваясь, маятник размерноОтбрасывает каждый новый час,И дни проходят безразлично верноКак малосольный, грамотный рассказ.

Так суждено тем, у кого нет силы,И лишь тоска пустынная как звон.Смычок в ответ поет «приди мой милый».Скрипач хромой играет за окном.

«Никому ничего не расскажешь…»

Никому ничего не расскажешь,Ведь слова, что холодная медь.Солнце молча стоит на страже,Охраняя небесную твердь.

Пусть он мне ничего не предложит.Мы чужие, но что же с того.Раз теперь мне всего дорожеВидеть, видеть улыбку его.

Воробей прочирикал, взлетая,И пропал за небесной чертой.Только сердце тревожное знает —Был и больше не будет покой.

«Теперь ли, или через много лет…»

Теперь ли, или через много лет,В столице шумной, иль в углу медвежьем,Неясно память различает след.Но этой встречи чует неизбежность!

В кафе приморском, в сумрачной пивной —Так неожиданно, до сердцебиенья —Все заслонив, загородив собой,Войдет, и будет явь, не сновиденье…

И помня только не слова, но взгляд,Доисторическим теплом зовущий,Как медиум, не знающий преград,Друзей оставив, сквозь людскую гущу

Навстречу… — Вы ли? — Изменились! Нет!О близости томительной дыханье…А настоящее: осенний, тусклый светИ грусти еле слышное скитанье.

БЕРЛИН. 1933–1941

«Все тот же ветер мне напомнит пусть…»

Все тот же ветер мне напомнит пустьСкрип мелких пристаней, Невы теченьеИ юности безропотную грусть,Как пароходов мерное движенье.

О чем она, неясная, была,Что облаком за крепость уплывала…Вода тянула, билась и звала…А вы, прощаясь, улыбнетесь вяло.

Я не скажу вам, больно ли мне. Нет,Слова еще ненужней поцелуев.Смотрите: так прозрачен зимний свет,Так ясен снег, укрывший мостовую.

«Звездным снегом запушило ноги…»

Звездным снегом запушило ноги,Широко раскинут небосклон.Где они, щемящие тревоги,Города чужого перезвон?

Конькобежцев легкое скольженье,Пируэтов путаный узор.Так стоять, без дум, без напряженья,Меря льда синеющий простор.

«Телефон на столе, но ведь это орудие пытки…»

А.П.

Телефон на столе, но ведь это орудие пытки,Позвонит или нет, о когда бы его разломать!Вдруг звонок, подбежишь, но не то, по ошибкеИ опять ожидание и безумие пытки опять.

Мне бы лечь и уснуть, и не ждать, и не думать, не плакать,Чтобы дни и недели, и месяцы канули в ночь,Чтобы дождик осенний над крышами снова закапал,Чтобы ветер ненужную нежность отогнал вместе с тучами прочь.

«Пивная, граммофон, четыре рюмки водки…»

А.П.

Пивная, граммофон, четыре рюмки водкиИ чуть дурманящий сигар немецких дым.Соседей разговор бессвязный и нечеткий.Все кажется тогда неясным и простым.

Но в духоте июньской и беззвездной ночи,Когда без сна глядишь часами в потолок,Тогда сознание беспомощное точитИ сердце чувствует всей нежности приток.

Я все люблю в тебе, и взгляд твой близорукий,На лоб спадающих волос упрямых прядь.И если ты придешь, без гордости, опятьЯ буду целовать лицо твое и руки!

«Когда жизнь беспощадная неистово хлещет…»

А.П.

Когда жизнь беспощадная неистово хлещетИ февральским дождем моросит под окном.Мне бы только хотелось уютно улечьсяИ прижаться к тебе утомленным плечом.

Но сидим за столом мы, говорим по-немецки.Я не смею к тебе подойти и обнять.Напряжением воли, улыбкою светскойНаучилась давно я всю нежность скрывать.

«Задержаться на одну минуту…»