Эдуард Багрицкий - Стихотворения и поэмы Страница 14

Песня о Джо

Шумные плещут валыВ берег песчаный и звонкий.Ветер проносится злой,Дикие чайки кричат…Что ж не подымешь ты вновьРыжие, страшные брови?Что же не смотришь ты вновьВ серую, мглистую даль?..Ром иль бристольское вискиСпать уложили тебя,Иль пограничная пуляВ сердце влетела твое?..Что ты раскинулся, Джонни,Рыжие волосы плещут,Серые стали глаза…Вместо молитвы последнейЧайки кричат над тобой.Вместо полотнища волныЛижут и нежат тебя…Более славной кончиныПусть не узнает пират!

Большевики (Отрывки из поэмы)

1 Отъезд Да совершится!По ложбинам в ржавойСырой траве еще не сгнили трупыВ штиблетах и рогатых шапках. ВетерГорячим прахом не занес ещеБроневики, зарывшиеся в землю,Дождь не размыл широкой колеи,Где греческие проползали танки.Да совершится!Кровью иль баканомДощатые окрашены теплушки,Скрежещут двери, и навозный чадИз сырости вагонной выплывает:Там лошади просовывают мордыЗа жесткие перегородки, тамОни тугими топчутся ногамиВ заржавленной соломе и, поднявХвосты крутые над широким крупом,Горячие вываливают комья.И неумелою зашит рукойВ жестокую холстину, острым краемТопорщась, в темноту и тишинуЗадвинут пулемет. А дальше, меднымИ звонким животом прогрохотав,На низкую нагружена платформуПродымленная кухня. И поетОткуда-то, не разберешь откуда,Из будки ли, где стрелочник храпит,Иль из теплушки, где махорка бродит,Скрипучая гармоника. УжеРазмашистым написанные меломНа крови иль бакане письменаОб Елисаветграде возвещают,Уже по жирным рельсам просопел,Весь в нетопырьей саже и угаре,Широкозадый паровоз. И вдругТолчок и свист. Назад, с размаху, в стеныДощатые толкаются, гремя,Закутанные пулеметы. КониШатаются и, растопырив ногиИ шеи вытянув, храпят и ржут.И далеко, за косогором, свист,Скрипение колес и дребезжаньеНевидимых цепей. И по краям,Мигая и подпрыгивая, мчатсяСтолбы, деревья, избы и овины.Кружатся степи, зеленью горячейИ черными квадратами сверкая.И снова свист. Зеленый флаг дорогуСвободную нам указует. ВетерКлубящийся относит дым. И вотБормочущий кирпичною змеейНа повороте изогнулся поезд.Лети скорее! Пусть гремят мосты,Пускай коровы, спящие в дорожнойТраве, испуганно приподнимаютВнимательные головы, пускайКружатся степи и трясутся шпалы.Не всё ль равно. Наш путь широк и буен.И кажется, что впереди, вдали,Привязанное натуго к вагонам,Скрежещет наше сердце и летитПо скользким рельсам, грохоча и воя,Чугунное и звонкое, насквозьПроеденное копотью и дымом.Сопит насосами, и сыплет искры,И дымом истекает небывалым.И мы, в теплушках, сбившиеся в кучу,Мы чувствуем, как лихорадка бьетИ как чудовищный озноб колотитНабухшее огнем и дымом сердце.Вперед. Крути, Гаврила. И ГаврилаНакручивает. И уже не поезд,А яростный летит благовестительАрхангел Гавриил. И голоситИзъеденная копотью и ржоюЕго труба. И дымные воскрыльяНад запотевшей плещутся спиной!

2 Город Открой окно и выгляни.…Под ветромКостлявые акации мотаютВетвями, и по лужам осторожноПодпрыгивает дождевая рябь…И ты припоминаешь дождь и ветер,И улицы в акациях и лужах,И горький запах, что идет от моря,И голоса, и грохот колеса…В те дни настороженные предместьяВинтовки зарывали по подвалам,Шептались, перемигивались, ждали,Как стая лаек, броситься готовыхВ медвежий лог, чтобы рычать и грызть.А город жил необычайной жизнью…Огромными нарывами вспухалиНад кабаками фонари — и гулкоНерусский говор смешивался с браньюИзвозчиков и забулдыг ночных.Пехота иностранцев проходилаПо мостовым. И голубые курткиМорскою отливали синевой,А фески, вспыхивая, расцветалиНе розами, а кровью. Дни за днямиПо улицам на мулах, на тачанкахСвозили пулеметы, хлеб и сахар…Предместья ожидали.На заводахЛистовки перечитывались…СловоО людях, двигающихся, как буря,Входило в уши и росло в сердцах…Но город жил в горячем перегареПивных, распахнутых наотмашь, в чадеАнглийских трубок, в топоте тяжелыхМорских сапог, в румянах и прическахБеспутных женщин, в шорохе газетныхЛистов и звяканье стаканов, полныхВином, пропахнувшим тоской и морем.А в это время с севера вставалаОрда, в папахах, в башлыках, в тулупах.Она топтала снежные дороги,Укутанные ветром и морозом.Она дышала потом и овчиной,Она отогревалась у случайныхКостров и песнями разогревалаМорозный воздух, гулкий, как железо.Здесь были все:Румяные эстонцы,Привыкшие к полету лыж и снегу,И туляки, чьи бороды примерзлиК дубленым кожухам, и украинцыКудлатые и смуглые, и финныС глазами скользкими, как чешуя.На юг, на юг!..Из деревень, забытыхВ колючей хвое, из рыбачьих хижин,Из городов, где пропитался чадомГустой кирпич, из юрт, покрытых шерстью, — Они пошли, ладонями сжимаяСвою пятизарядную надежду,На юг, на юг, — в горячий рокот моря,В дрожь тополей, в раскинутые степи,А город ждал…

Тиль Уленшпигель. Монолог («Отец мой умер на костре, а мать…»)

Отец мой умер на костре, а матьСошла с ума от пытки. И с тех порРодимый Дамме я в слезах покинул.Священный пепел я собрал с костра,Зашил в ладонку и на грудь повесил, —Пусть он стучится в грудь мою и стукомК отмщению и гибели зовет!Широк мой путь: от Дамме до Остенде,К Антверпену от Брюсселя и Льежа.Я с толстым Ламме на ослах плетусь.Я всем знаком: бродяге-птицелову,Несущему на рынок свой улов;Трактирщица с улыбкой мне выноситКипящее и золотое пивоС горячею и нежной ветчиной;На ярмарках я распеваю песниО Фландрии и о Брабанте старом,И добрые фламандцы чуют в сердце.Давно заплывшем жиром и привыкшемМечтать о пиве и душистом супе.Дух вольности и гордости родной.Я — Уленшпигель. Нет такой деревни,Где б не был я; ист города такого,Чьи площади не слышали б меня.И пепел Клааса стучится в сердце,И в меру стуку этому протяжноЯ распеваю песни. И фламандецВ них слышит ход медлительных каналов,Где тишина, и лебеди, и баржи,И очага веселый огонекТрещит пред ним, и он припоминаетЧасы довольства, тишины и неги,Когда, устав от трудового дня,Вдыхая запах пива и жаркого,Он погружается в покой ленивый.И я пою: — Эй, мясники, довольноКолоть быков и поросят. ИнаяВас ждет добыча. Пусть ваш нож вонзитсяВ иных животных. Пусть иная кровьОкрасит ваши стойки. ЗаколитеМонахов и развесьте вверх ногамиНад лавками, как колотых свиней.И я пою:- Эй, кузнецы, довольноКовать коней и починять кастрюли,Мечи и наконечники для копийПригодны нам поболее подков;Залейте глотку плавленым свинцомМонахам, краснощеким и пузатым,Он более придется им по вкусу,Чем херес и бургундское вино.Эй, корабельщики, довольно барокПостроено для перевозки пива.Вы из досок еловых и сосновыхСо скрепами из чугуна и сталиКорабль освобождения постройте.Фламандки вам соткут для парусовИз самых тонких ниток полотно,И, словно бык, готовящийся к боюСо стаей разъярившихся волков,Он выйдет в море, пушки по бортамНаправив на бунтующийся берег.И пепел Клааса стучится в сердце,И сердце разрывается, и песняГремит грозней. Уж не хватает духа,Клубок горячий к языку подходит, —И не пою я, а кричу, как ястреб:Солдаты Фландрии, давно ли выКоней своих забыли, оседлавшиВзамен их скамьи в кабаках? ДовольноКинжалами раскалывать орехиИ шпорами почесывать затылки,Дыша вином у непотребных девок.Стучат мечи, пылают города.Готовьтесь к бою. Грянул страшный час.И кто на посвист жаворонка вамОтветит криком петуха, тот — с нами.Герцог Альба! БоецТвой близкий конец пророчит;Созрела жатва, и жнецСвой серп о подошву точит.Слезы сирот и вдов,Что из мертвых очей струятся,На чашку страшных весовТяжким свинцом ложатся.Меч — это наш оплот,Дух на него уповает.Жаворонок поет,И петух ему отвечает,

Тиль Уленшпигель. Монолог («Я слишком слаб, чтоб латы боевые…»)