Николай Орлов - Альманах Felis №002: Лики Войны Страница 14

– «Усталые, но довольные...», – процитировал Михаил, когда поздно вечером последнего дня поисков команда ввалилась к нему в квартиру. – Наконец-то мы дома.

Даже не помыв руки, ребята принялись выкладывать трофеи на стол в гостиной. Но, забыв позаботиться о себе, они очень бережно и аккуратно относились к своим находкам, каждую выкладывая на отдельную салфеточку.

Потом мать Михаила позвала всех на кухню ужинать. Пока мылись, пока ели, незаметно пролетело около часа. Вернувшись в гостиную, Михаил застал у стола деда. Старик дрожащей рукой прижимал к груди заржавелое лезвие и что-то бормотал, по щекам его текли слёзы.

– Дед! Деда, ты что? – Михаил встревожено бросился к нему.

– ...Витька... это Витька... Соболев. Это его нож... не спутать, – от волнения дед не мог говорить связно. – Он меня этим ножом... а забрать не успел... Ты дашь его мне?

Последний вопрос прозвучал такой жалобной мольбой, что Михаил, едва глянув на товарищей, тотчас согласился. И старик как-то сразу успокоился, позволил увести себя в комнату, но до самой ночи не выпускал железку из рук, а на ночь положил под подушку, словно ребёнок любимую игрушку.

Морозное утро следующего дня началось с налёта, затем на позиции обрушился настоящий шквал артподготовки и миномётного огня.

– Матерь Божья, что делают, гады! – Витька вжимался в мёрзлую землю и прикрывал рукой Славкины плечи, словно мог в этом мелком окопчике защитить мальчишку от осколков. Славка, молча, глотал слёзы ужаса и старался сползти как можно ниже в окоп. Пока не закончится обстрел, всё, что они могли сделать, это постараться не попасть под рвущиеся вокруг снаряды, выжить.

Соболев съёжился от очередного слишком близкого взрыва и чуть потрепал по плечу совсем бледного Славку. Он не понимал, каким образом они должны отбивать у немцев эту преграду, если сейчас даже голов поднять не могли. За последние три месяца немцы сильно укрепили ту часть рва, что принадлежала пока им. Как можно было отвоевать хоть метр этой проклятой траншеи, укреплённой тремя рядами колючей проволоки, окружённой минными полями, да ещё под обстрелом множества хорошо укреплённых огневых точек противника.

Правда, нет худа без добра. Та самая колючая проволока и мины тоже не выдерживали огня артподготовки.

– Слав, гляди, там разрыв в проволоке образовался, – Соболев тряханул мальчишку. – Дальше туда смотри, видишь четыре воронки подряд, там мин явно не осталось. Когда будет приказ подниматься, туда беги, по воронкам. В случае чего в них схоронишься. Понял?

Славка осторожно выглянул за край окопа, пытаясь увидеть, что ему показывал Витька. Разглядев, снова сполз на дно траншеи и кивнул, сказать не мог, потому что горло перехватило спазмом страха.

– Не боись, друг, скоро обстрел закончится, тогда не до страха станет.

– Никогда под такое не попадал, – сумел выдавить из себя мальчишка. – Тебе легче.

Соболев вдруг вспомнил, что это первый Славкин бой. И сразу такое огневое крещение!

Два снаряда разорвались рядом, засыпав приятелей землёй и грязным снегом.

– Цел? – первым отреагировал Соболев

– Кажись, цел! – откликнулся Славка громко.

Чего орёшь, я тебя хорошо слышу. Сейчас начнётся, готовься!

– В атаку-у!!!

В тот же момент Соболев подхватил Славку, поднимая его на ноги, и они рванулись вперёд по воронкам, пробежали почти полсотни метров, когда новая волна обстрела накрыла их. Друзья оказались в соседних воронках. Не один Витька заметил тот проход в колючке, среди мин. С десяток солдат укрылось в этих воронках…

Дальнейшее Славка запомнил плохо – помнил, что выскакивали дружно из воронок, бежали сперва плотными, а потом всё редеющими группками вперёд и снова ныряли, кто куда успевал. Потом Соболев что-то кричал ему в самое ухо, велел гранату кидать. Оказывается, они совсем рядом уже с немецким бруствером, под самой стеной мешков. Кинули гранаты внутрь, а сами распластались по самой земле. Дрогнула земля, часть мешков взлетела в воздух, а часть просто снесло вниз взрывной волной и сползшими мешками придавило Славку.

– Эй, ты как? – Витька сразу оказался рядом. – Нет, уж! Так здесь помирать нельзя! Не положено! Кто ж тогда воевать будет?! Кто без тебя твою землю защитит?

– У нас получилось? – просипел Славка, едва дыша под тяжестью песка.

– Получилось, дружище, получилось, – успокаивающе приговаривал Соболев, пытаясь стащить с мальчишки тяжёлые мешки. – Внутри фашистов-гадов всех положили. Только другие сюда прут уже. Нельзя им бруствер отдавать.

И Соболев из последних сил отвалил один из мешков, освободив Славке одну руку, в которую сунул ему невесть откуда появившийся немецкий пистолет – видать большого немца они за песчаной крепостью грохнули. Потом Соболев выхватил из-за пояса нож, вспорол следующий мешок и начал руками выгребать песок. Спустил полмешка, дальше уже легче пошло. Ещё два мешка вспорол да разгрёб, тут уж Славка и сам двигаться смог, выполз из-под завала.

– Руки-ноги целы? – встревоженно спросил Соболев.

– Вроде ничего не поломало, – Славка перекатился по земле под неупавшую часть стены, встал на четвереньки. – Да, нормально всё.

– Тогда поднимайся и давай за мной! Наши уже метров на тридцать вперёд ушли.

И снова выскакивали между взрывами из воронок и короткими перебежками пытались продвинуться вперёд. Сколько прошло времени, никто сказать не мог. Потом ввязались в рукопашную. Славка подобрал где-то кусок жердины и, вспомнив деревенские игрища, начал крушить вокруг всех подряд. Хоть и отощал парень в последнее время, но страх утроил его силы. Где был Соболев, Славка уже не видел, но был уверен, что тот со своим ножом точно не пропадёт. Раз уж такой зелёный юнец до сих пор жив, то опытный Соболев, наверное, уже далеко вперёд продвинулся. Значит, надо его догонять. И Славка прорывался вперёд…

А к вечеру того дня, 7 декабря 1941 года, 125 стрелковая дивизия продвинулась по рву на четыреста восемьдесят метров и закрепилась на новой позиции.

Славка с надеждой всматривался в лица оставшихся в живых семнадцати товарищей из ста восьмидесяти, но Соболева среди них не было…

Геннадий Лагутин

Журавли зовут…

Настанет день и с журавлиной стаей,Я поплыву в такой же сизой мгле,Из-под небес по-птичьи окликая,Всех вас, кого оставил на земле…

Он был, кажется, здесь совсем недавно и, вероятно, все-таки, давно. Тогда так же горел огонь под этим взмывающим вверх шпилем из белого металла, и деревья парка вокруг тихо шумели подрумяненной осенью листвой … И так же горел этот Вечный Огонь, гася прерывисто полыхающее пламя в вечном пространстве дня. И по-прежнему шелестел осенней листвой парк.

Он снял поношенную кепку, сунул ее под мышку искалеченной левой руки, а здоровой осторожно вынул из-за пазухи красный тюльпан и, так же осторожно, словно это была дорогая пушинка и могла улететь, положил его на холодный блеск мраморной плиты.

Редкие прохожие оглядывались на него, удивленно ощупывали глазами. Потому что одет он был не так, как теперь одеваются все – старая солдатская гимнастерка со стоячим воротником, перетянутая в поясе брезентовым ремнем, такие же поблекшие от времени и частой стирки брюки и кирзовые сапоги. Как ни чистил он их, они так и не заблестели, эти добром послужившие ему когда-то жесткие и прочные сапоги – крем просто подновил их. Конечно, не понимали прохожие, особенно молодые, что значит матерчатая нашивка на гимнастерке – золотая полоска между двух зеленых. Что значит орден Красной Звезды, возможно и знали.

Он надел бы и пилотку, но из госпиталя его выписали зимой и дали, как и всем, новую шапку, а ее он износил. Она всегда грела, эта скромная солдатская шапка. И шинель он тоже не надел, она тоже износилась.

С изъеденной сединой головой, прошел он в аллею, сел на скамейку и нахлобучил кепку. Закурил и усмехнулся: словно фокусник работал одной рукой, когда зажигал спичку. Зажигалок он не признавал.

Не хотел он думать ни о чем в этот обещающий ясность и тепло день, сидеть вот так, вольно, курить и смотреть. Но вспомнил, как у него утром, когда он встал с постели, странно и неожиданно кольнуло сердце, и закружилась голова. Он схватился за спинку стула, а потом, словно крадучись, сел на него. Но жена заметила эту странность, тревожно спросила:

– Ты чего?

– Ничего, голову обнесло, – ответил он резко, обозлившись и на себя и на жену почему-то. – Этот проклятый телевизор, я когда-нибудь с балкона его сброшу!

– Смоли меньше! – взъярилась жена. – Сигарету изо рта не выпускаешь! Телевизор ему на нервы действует!