Дилан Томас - Собрание стихотворений 1934-1953 Страница 15

И спит, и бредит, и бродит по праху,

Своевольно роняя невнятные заклинанья

На доски пола, истоптанного моими слезами,

Ходящими из угла в угол вместе со мной.

И вот, захваченный светом, в конце концов, –

О, как  нескоро, да и какой ценой! –

Я проникаю туда,

Где увижу и проживу тот миг, когда

Зажжется первым светом первая на свете  

Звезда...

67. НЕТ, НЕ ВЕЗЕТ ЕЙ, СМЕРТИ

Нет, не везет ей, смерти, ждущей феникса

У погребального костра, в котором

Еще сожгут мои грехи и дни.

Вот женщина. Наверное, святая.

Пусть даже вырезанная из камня,

Но чувственная. И пока - в тени.

Меж унесенных ветром,

Мертвых и пропавших, она

Извечной сущности моей присуждена...

Пусть не было журчанья поцелуя,

Да и скандала не было, и даже

Ни пламя лба, ни холод глиняного рта,

Не сохранили оттиска того, что...

Но постоянство и поломанные крылья

Ее любовь навечно, может быть, привяжут

К аркаде дворика, к высоким хорам . (Это -

Женский монастырь ордена святой Похоти!),

Это - фундамент моей жизни,

Только и ждущей соблазна

В тяжелых солнечных ударах лета...

Любить на этом море,

Переполненном виной как волной!

Мое священное удачливое тело

Изловлено под облаком любви,

Его поймали и его целуют

На мельнице сгустившегося дня.

(Вся глупая наивность наша сжалась до размеров

Какой-нибудь звезды простой,

Мерцающей в числе монахинь ордена Целомудрия!).

Да, в каждом молнийном взгляде твоем -

Проблескивает весть о том,

Что некий бог свершает ритуал

Причастия души к безвестным солнцам.

Но суть моя в тени глухой

О святости никак не запоет,

Пока молитвами окутывая плоть

Твою - не изгоню я птицу-смерть:

Она связует нас и нас же разделяет.

Я вижу - зверь в слезах в двуполой тьме...

Все полосатое полуденное племя

Несет свои запутанные гривы

Туда, где гибель ждет.

Ослица же вынашивает минотавров.

И утконос в молочной туче птиц -

Подобие монашенки святой,

Той, вырезанной из дерева или из камня,

Той, что пока в тени...

Вот символ моего желанья -

Превыше времени и всяческой вины:

Огромная, горящая промежность.

Да жаль, над ней -

Невероятной силы воздержанье...

Но я увижу феникса - герольда

И крикуна небес - пока он не сгорел!

Он - весь пучок страстей. Пучок несчетных стрел.

Отказ от островов! (любовник ведь - не остров)

А вся любовь - совместное цветение

Двух плотей. И она

Или чудовищна, или бессмертна.

И если то цветенье не совместно,

То дочь ее осуждена.

Моя судьба удачна.

Она без всяких слов упорно учит

Что фениксово устремленье к небу

И всякое желанье после смерти

Не преуспеют, если я

Не испрошу благословения твоего

В том каменном монастыре желаний,

И не пройдусь там в царствии прохлады,

В том, где квадратом замкнутым - аркады,

Которые как небо рядом

С бессмертием Христа,

С твоим цветущим, то есть смертным, садом...

Язык твоих переводящих глаз

Поведал мне, и звезды подтвердили

(Начало всех начал - младенчество Христа!)

Тебе - раскинувшись и терпеливо

Лежать - чтоб из-под сводов эта птица

Взлетев, могла на миг остановиться...

О, истинность любви, сдержи меня,

Чтоб в каждом взгляде шар генезиса вращался...

Так и земля твоя, и сыновья.

68. ГОРБУН В ПАРКЕ

Одинокий горбун в парке

Устраивается между деревьями и прудом,

Как только ворота откроют,

Чтобы впустить  деревья и воду вместе с родившимся днем,

И сидит –

Пока мрачный колокол не позовет его 

Сумеречной порою.

У пруда, где когда-то кораблики я пускал,

Он хлеб на газетке ел,

Из-под фонтанчика пил

Из кружки, посаженной на цепочку,

Из кружки,  в которой дети лепили куличи из песка,

А ночами он в собачьей конуре спал,

Но его никто не держал на цепи. 

Как птицы, в парке появлялся он спозаранку,

Как вода в пруду, был спокоен и невозмутим. 

«Эй ты, мистер!» –

Кричали ему городские мальчишки

И удирали,

Как только он лицо поворачивал к ним.

И горбатых изображали, и бежали 

Сквозь кричащий зверинец ив у пруда,

Мимо искусственных скал,

А он, грозя им, своей газеткою потрясал,

Но они боялись только сторожа с палкой,  

На которую палые листья тот натыкал…

Старый сонный пес,

Между няньками и лебедями,

Так одинок бывал он, когда

От матросок ивняк синел,

Прыгали тигры из глаз у мальчишек и рычали

На каменистых горках у паркового пруда.

Весь день до сумеречного колокола

Идеальную женскую фигуру 

Из своих старых, кривых костей он творил, 

Чтобы в час ночной

Стройная и высокая, как тополь,

На аллее она осталась, одинокая,

После того, как за решеткой останется парк цепной.

И всю ночь в неприбранном парке,

После того как закрывалась решетка, 

И птицы, и озеро, и трава, и кусты,

И мальчишки, которые дики, 

как невинные ягоды земляники,

Всё и все были с ним, с горбуном, 

В его конуре, преисполненной темноты.

69. ПОЛОЖИВ ГОЛОВУ

1.

Лишь только голова ее к подушке –

Как вдруг в постель раскрытую нырнула

Вражда к нему 

Через волнистый барабан 

Запрятанного в волосы чувствительного ушка...

И вспыхнул феникс, руша ласковую тьму...

(Не феникс, а недобрый голубь Ноя, 

Не ветвь масличную, а человека притащил он!...)

И вот в насилующих волнах прошлой ночи

Киты разнузданные всплыли из глубин

(Или из той, людей рождающей, могилы?). 

Фонтаны их шумели об отказе...

Где там влюбленность! Кто же проскользнул

В  невинное воображенье?

Лир в юности? Жуан воспламененный?

Кто он, нависший над 

Царицей Катериной? Да, над той,

Взвывающей бесстыдной наготой?

Кто? Утонувший в волосах своих Самсон,

Огромный, как молчащая интимность

Тех незнакомцев, тех теней? Кто он,

Над лестницей нависший и над ней? 

Как лезвие, как буйное дыханье,

Не уместившееся в теле,   

А косы рук его метались и свистели 

До утреннего крика петуха,  не...

Подобен целой Англии в огне...

(Она ж по ней бродила  весь свой сон,

И остров, возбуждающий любовь,

Сковал ей ноги блеском заклинанья...)

Спи сном невинности 

под  фиговым листком,

Изласканное и воспетое созданье!

Сбежавшая, представшая младенцем

На простыне песка, усыпанного желудями.

2.

Там, где  язык без всякого предела

Наполнил комнату мужским рычащим воем,

А темнота развесила над ней  

Корзинки змей,

Ей виделись не ноги, а колонны,

Не ноздри – два камина над лицом –

Напоминали чувствам притупленным 

О воре подростковости, который

Ей полуснился в уходящем детстве –

Любовник океанского размера...

Нет, ревность позабыть его не может 

Ни ради... Ревность жестко постелила 

В ее ночи, когда-то мягкой, мягкой...

И насладилась ревность, а не он! 

И в белом,  с залитых луной подмостков

К амфитеатру, слыша плач прибоя,

Сбегала, плакала о краже сердца

Из тела... Из того, что брали, брали, 

Кому не лень, без всякого предела,

И вот теперь разбойник и невеста

Тут празднуют  подписанную кровью 

Агрессию... И  браки те, в которых 

Достойной роли он сыграть не мог...

Удар по гордости: как разделить с ней

Ее святые грешные часы, 

С химерой, с чудищем, крылами бьющим,

Бормочущим в припадке торжества? 

3.

Две песчинки в одной постели,

Голова к голове, кружащей

В небе сны... А берег огромен,

Хоть и видится еле-еле.

Море скроет ночи падение.

Купол каждой ракушки глухо

Повторяет смертельность бабью

И мужское злое хотенье.

Позолота дня растворится

Под вуалью воды в закате.

Птичке хрупкой, ну как ей спокойно

Под крылом любовника спится!

Память завтрашнего полета

Поет коршуну об Эдеме

И о падали жирной щебечет,

И еще напевает что-то...