Борис Слуцкий - Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961–1972 Страница 15

«Спешит закончить Эренбург…»

Спешит закончить Эренбургсвои анналы,как Петр — закончить Петербург:дворцы, каналы.

Он тоже строит на пескеи на болотепо любопытству, по тоскеи по охоте.

По непреодолимостивоспоминанийи по необходимостиих воплощений,и по неутомимостисвоих желанийи по неотвратимостисвоих свершений.

«А что же все-таки, если бог…»

А что же все-таки, если боги в самом деле есть?Я прожил жизнь, не учитывая,что он, быть может, есть.

Если он есть, он учтетто, что я его не учел:все смешки и насмешки мои,все грешки и спешки мои.

Что же мне делать, если богв самом деле есть?

Он присмотрелся, наверно, ко мне.Он меня взвесил и учел.Вряд ли он позабыл,что я его отрицал.Вряд ли он меня простил,если он все-таки есть.

«Человек подсчитал свои силы…»

Человек подсчитал свои силы,перерыл мошну и суму.От небесной, мучительнойсини стало ясно и просто ему.

Не удачу, а неудачудемонстрирует верный итог.Не восполнить ему недостачу:захотел бы и все же не смог.

Он не только не может — не хочетдело делать, слова лопотать.Пусть отныне кто хочет хлопочет.Он не станет теперь хлопотать.

От последней решительной ясностиначихать ему на опасности,и какое-то — вроде тепланаполняет сосуды и вены,оттого что была и сплылажизнь.Сплыла, как обыкновенно.

ВЫДЕРЖКА

Плакал старый сановник, узнав про инфаркт,не тогда, когда внутренней финкой резнули,а тогда, когда дети с женою заснулии за окнами стих торопливый Арбат.

Боль была такова, что ни чин, ни праваи ни личные связи в аптечной контореисчерпать, а не то чтобы сжечь, это морене могли. Боль была велика, как Москва.

Но старинная выдержка лет тридцатизаседаний и сессий, речей и молчанияпомогла, пособила осилить отчаяниеи по этой тропе осторожно пройти.

Улыбаясь от бедствия, словно казах,словно Азия перед зиянием бездны,вел себя как обычно — спокойно, любезноу семьи, у сиделки, у всех на глазах.

Личный опыт и знанье того, что нельзяи что все-таки можно, и былая закалкапомогли этот день, извиваясь, скользя,перейти, пережить, впрочем — шатко и валко.

Но сейчас он остался один. Он закрылголубые глаза, впал во сны или в думы.Шум семьи вскоре стих. Шум беды, ее крик,плеск            покрыл, перекрыл маловажные шумы.

Ливень середь полей в сердцевине беды!в урагане недоли! в потоке несчастья!И тогда он заплакал: от боли отчастии отчасти от мысли: напрасны труды.

Да, напрасны усилия долгого дняи деяния жизни короткой напрасны.Это — ясно. А прочее было неяснои ненужно. И смерть надвигалась звеня.

Значит, вот как приходит! Густеющий звон,колокольный, набатный, нет, гуще и слаще.Он последним усильем из гущи и чащивылез. Снялся с учета и выскочил вон.

БАЛЛАДА О ДОГМАТИКЕ

— Немецкий пролетарий не должо́н! —Майор Петров, немецким войском битый,ошеломлен, сбит с толку, пораженнеправильным развитием событий.

Гоним вдоль родины, как желтый лист,гоним вдоль осени, под пулеметным свистоммайор кричал, что рурский металлистне враг, а друг уральским металлистам.

Но рурский пролетарий сало жрал,а также яйки, млеко, масло,и что-то в нем, по-видимому, погасло,он знать не знал про классы и Урал.

— По Ленину не так идти должно! —Но войско перед немцем отходило,раскручивалось страшное кино,по Ленину пока не выходило.

По Ленину, по всем его томам,по тридцати томам его собрания.Хоть Ленин — ум и всем пример умами разобрался в том, что было ранее.

Когда же изменились временаи мы — наперли весело и споро,майор Петров решил: теперь войнапойдет по Ленину и по майору.

Все это было в марте, и снежоквыдерживал свободно полоз санный.Майор Петров, словно Иван Сусанин,свершил диалектический прыжок.

Он на санях сам-друг легко догналколонну отступающих баварцев.Он думал объяснить им, дать сигнал,он думал их уговорить сдаваться.

Язык противника не знал совсеммайор Петров, хоть много раз пытался.Но слово «класс» — оно понятно всем,и слово «Маркс», и слово «пролетарий».

Когда с него снимали сапоги,не спрашивая соцпроисхождения,когда без спешки и без снисхожденияему прикладом вышибли мозги,

в сознании угаснувшем его,несчастного догматика Петрова,не отразилось ровно ничего.И если бы воскрес он — начал снова.

ВЕДРО МЕРТВЕЦКОЙ ВОДКИ

…Паек и водка.Водки полагалосьсто грамм на человека.Итак, паек и водкавыписывались старшинена списочный состав,на всех, кто жил и потому нуждалсяв пайке и водкедля жизни и для боя.Всем хотелось съестьположенный паеки выпитьположенную водкудо боя,хотя старши́ныраспространяли слух,что при раненьив животумрет скорее тот, кто съел паек.

Все то, что причиталось мертвецуи не было востребовано импри жизни, —шло старшинам.Поэтому ночами, после боя,старшины пили.По должности, по званию и повеселому характеруя мог бырассчитывать на приглашениев землянку, где происходилистаршинские пиры.Но после бояочень страшнослышать то, что говорят старшины,считая мертвецов и умножаяих цифру на сто,потому что водкишло по сто грамм на человека.

…До сих поряснее голована то ведромертвецкой водки,которую я не распилв старшинскомблиндажикезимой сорок второго года.

«Вкладчик оползня…»

Вкладчик оползня,соучастник обвала,современник конца времен,ничего тебя не миновалоиз коллизий и перемен.

В каждой драке тебя драли,в каждой битве тебя били.Трали-вали? Нет, вали-трали?Вот как именно жили-были.

От царапин, шрамов, увечий,от морозов и от жарыоблик выработан человечий.Он не канул в тартарары.

Обстоятельства убогиене сильнее твоих идей.И глаза у тебя глубокие,как у всех хороших людей.

«Начинается расчет со Сталиным…»

Начинается расчет со Сталиным,и — всерьез. Без криков и обид.Прах его, у стен Кремля оставленный,страх пускай колеблет и знобит.Начинается спокойныйдолгий и серьезный разговор.Пусть ответит наконец покойник,сумрачно молчавший до сих пор.Нет, не зря он руган был и топтан.Нет, не зря переменил жилье.Монолог обидчивый закончен.Хор народа говорит свое.

ВСКРЫТИЕ МОЩЕЙ

Когда отвалили плиту,смотрели на полую бездну —в бескрайнюю пустоту —внимательно и бесполезно.

Была пустота та пуста.Без дна была бездна, без края,и бездна открылась втораяв том месте, где кончилась та.

Так что ж, ничего? Ни черта.

Так что ж? Никого? Никого —ни лиц, ни легенд, ни событий.А было ведь столько всего:надежд, упований, наитий.И вот — никого. Ничего.

Так ставьте скорее гранит,и бездну скорей прикрывайте,и тщательнее скрывайтетот нуль, что бескрайность хранит.

«Мариэтта и Маргарита…»