Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932 Страница 15

Солнце*

На грязь вдоль панелиИз облачной щелиУпали лучи —Золотые мечи.Запрыгало солнцеНа прутьях балконца,Расплавилось лавойНа вывеске ржавой,От глаз через рынокСтолб рыжих пылинок,Бульдог на повозкеВесь в блеске, весь в лоске,Отрепья старушки,Как райские стружки —Трепещут и блещут,Сквозят и горят…В окне ресторанном,Цветисты и пылки,Бенгальским фонтаномЗарделись бутылки,На шапках мальчишекЗыбь пламенных вспышек,Вдоль зеркала луж —Оранжевый уж…И даже навоз,Как клумба из роз.

А там на углу,Сквозь алую мглу,Сгибаясь дугой,На бечевке тугойВедет собачонкаВдоль стен, как ребенка,Слепого солдата…И солнце на немПылает огнем.Оно ль виновато?

«На берлинском балконе…»*

На берлинском балконеСолнце греет ладони,А усатый и дикий густой виноград —Мой вишневый сегодняшний сад.Много ль надо глазам?Наклоняюсь к гудящим возам,На мальчишек румяных глазею,И потом в виноград, как в аллею,Окунаю глаза.А вверху — бирюза,Голубой, удивительный цвет,Острогранной больницы сухой силуэт,ОблакаИ стрижей мимолетно-живая строка…Надо мной с переплета жердейТемно-рыжий комочек глядит на прохожих людей.Это белка — мой новый и радостный друг…Жадно водит усами вокруг,Глазки — черные бусы.Ветер, солнце и я — ей по вкусу…Посидит-посидит,А потом, словно дикий бандит,Вдруг проскачет галопом по зелени крепкой,Свесит голову вниз и качается цепкоНад моей головой,Как хмельной домовой…Достаю из кармана тихонько орех:Вмиг мелькнет вдоль плеча переливчатый мех,И толкает в кулак головой, как в закрытый сарай:— «Открывай!» —Солнце греет ладони…Посидим на балконеИ уйдем: белка в ящик со стружками спать,Я — по комнате молча шагать.

Поденщица*

Рано утром к русским эмигрантамВ дверь влетает с сумкой Эльза Шмидт.Влезет в фартук с перекрестным бантомИ посудой в кухне загремит.В бледных пальцах вьется мыло с тряпкой,На лице — фиалки честных глаз.На плите змеисто-синей шапкойПод кофейником ворчит веселый газ…В лавку вниз, как легкий вихрь, помчится,Ищет-рыщет, где бы посходней:«Чужестранцы эти, словно птицы»,—Чуть косит усмешка круг бровей…И опять на кухне пляшут локти,Шелуха винтом сползает вниз,Наклонясь над раковиной, ногтиВ светлых брызгах моют скользкий рис.Как пчела, она неутомима…Вытрет кафель, заведет часы.Вдоль стены чисты, как херувимы,Спят на полках банки и весы.Руки моют, а глаза мечтают —Завтра праздник, день «своих» хлопот:Там за Шпрее, где вишни зацветают,Ждет ее игрушка-огород.С сыном Максом, увальнем-мальчишкой,Сельдерей посадит и бобы…На плите котел запрыгал крышкой —Заструились белые столбы…В дверь вплывает эмигрант-учитель,Бородатый, хмурый человек.На плечах российский старый китель,За пенсне мешки опавших век.Эльза Шмидт приветливее солнца:«Кофе, да? Устали? Я налью…»И в стакан, туманя паром донце,Льет кофейник черную струю.«Дети? Я давно их напоила.В сквер ушли — сегодня славный день…Закупила сахару и мыла…И сирени… Чудная сирень!»Эльза Шмидт закалывает ворот,Сняв свой фартук, словно крылья, с плеч.«Побегу». — «Куда?» — «На стирку в город».И ушла, убрав ведро под печь.Китель свесил с табурета полость,—Засмотрелся эмигрант в окно:Вежливость, и честность, и веселость…Он от них отвык уже давно.

Весна в Шарлоттенбурге*

Цветет миндаль вдоль каменных громад.Вишневый цвет вздымается к балкону.Трамваи быстрые грохочут и гремят,И облачный фрегат плывет по небосклону…И каждый луч, как алая струна.        Весна!

Цветы в петлицах, в окнах, на углах,Собаки рвут из рук докучные цепочки,А дикий виноград, томясь в тугих узлах,До труб разбросил клейкие листочки —И молодеет старая стена…        Весна!

Играют девочки. Веселый детский альтСмеется и звенит без передышки.Наполнив скрежетом наглаженный асфальт,На роликах несутся вдаль мальчишки,И воробьи дерутся у окна.        Весна!

В витрине греется, раскинув лапы, фокс.Свистит маляр. Несут кули в ворота.Косматые слоны везут в телегах кокс,Кипит спокойная и бодрая работа…И скорбь растет, как темная волна.        Весна?

В Гарце*

Из белых полей, замутненных разгулом метели,Врывается в улицы дикий, разнузданный рев,Злой ветер взбивает-клубит снеговые постели,Дымятся высокие кровли, заборы и штабели дров…Мальчишки довольны: им в вязаных куртках не зябко,Младенца на санках везут, метель не собьет их с пути,Мигают витрины, спит башня под снежною шапкой,—Забитых январскою пудрой часов не найти…Глаза фонарей в сетку хлопьев ныряют устало,Встревоженный пес человека зовет на углу,Острее впивается в щеки морозное жало,И елки лопочут за садом на снежном валу.К почтовому ящику цепко иду я сквозь вьюгу,Фонарь, как маяк, излучает мерцающий свет:Сегодня письмо отправляю далекому другу —Заложнику скифов — беспомощный, братский привет.

«Когда, как бес…»*

                Когда, как бес,        Летишь на санках с гор,                И под отвес        Сбегает снежный бор,И плещет шарф над сильною рукой,—Не упрекай за то, что я такой!

                Из детства вновь        Бегут к глазам лучи…                Проснулась кровь,        В душе поют ключи,Под каблуком взлетает с визгом снег,—Благословен мальчишеский разбег!

                Но обернись:        Усталый и немой                Всползаю ввысь,        Закованный зимой…За легкий миг — плачу глухой тоской.Не упрекай за то, что я такой.

Корчевка*

Хочешь сказку? Нынче днемЯ бродил в лесу по склонам,Видел яркий мох под пнемИ лужок в пуху зеленом.На холмах — январский снег,А в бору трава живая!Вглубь стремя веселый бег,Нить журчала ключевая…

По шоссе везли дрова,Кони были шире печки.В небе стыла синеваИ волнистые колечки.Возле бора средь камнейЛюди молча, шаг за шагом,Обошли вкруг старых пней —И исчезли за оврагом…

Гулко рявкнул динамит:Сноп земли поднялся с пнями…Словно тысячи копытВ медь ударили над нами!..Я смотрел: здесь будет Новь,Труд упорный вспашет поле —И под темным бором вновьЗашумят хлеба на воле.

В старом Ганновере*

В грудь домов вплывает речка гулко,В лабиринте тесном и чужомУлочка кружит сквозь переулки,И этаж навис над этажом.Карлики ль настроили домишек?Мыши ль грызли узкие ходы?Черепицы острогранных вышекТянут к небу четкие ряды.       А вода бежит волнистой ртутью,       Хлещет-плещет тускло-серой мутью,       Мостики игрушечные спят,       Стены дышат сыростью и жутью,       Догорает красный виноград.               Вместе с сумерками тихо               В переулок проскользни:               Дня нелепая шумиха               Сгинет в дремлющей тени…               Тускло блещет позолота               Над харчевней расписной,               У крутого поворота               Вязь пословицы резной.               Переплеты балок черных,               Соты окон — вверх до крыш,               А внизу, в огнях узорных,               Засияли стекла ниш,—               Лавки — лакомее тортов:               Маски, скрипки, парики,               Груды кремовых ботфортов               И слоновые клыки…               Череп, ломаная цитра,               Кант, оптический набор…               Как готическая митра,               В синей мгле встает собор:               У церковных стен застывших —               Лютер, с поднятой рукой,               Будит пафос дней уплывших               Перед площадью глухой…Друга нет — он на другой планете,В сумасшедшей, горестной Москве…Мы бы здесь вдвоем теперь, как дети,Рыскали в вечерней синеве.В «Золотой Олень» вошли бы чинно,Заказали сыра и вина,И молчали б с ним под треск каминаУ цветного, узкого окна…               Но вода бежит волнистой ртутью,               Хлещет-плещет тускло-серой мутью.               Мостики игрушечные спят.               Стены дышат сыростью и жутью.               Друга нет — и нет путей назад.

Глушь*