Коллектив авторов - Поляна №4 (6), ноябрь 2013 Страница 15

Он замолчал и опустил глаза, потом поднял голову и криво улыбнулся.

– А как же вы теперь? – спросил Иван.

– Теперь все по-другому, – ответил печальный. – Я женился во второй раз. К тому же прошло шесть лет, а колдовство, говорят, больше не действует…

– Сжечь надо было ведьму! – посоветовал Аполлинарий, выходя из темноты. – Я давно уже здесь, просто мешать не хотел.

– Вам дай волю! – грозно вступилась Евдокия. – Вы всех сожжете! А потом за вас самих примутся.

– Тело надо было сжечь, – уточнил Аполлинарий. – В землю нельзя закапывать.

– Умник нашелся! – Евдокия заерзала. – Она ж не всегда мертвая была. Ее сначала убить надо было. Может, он сам и убил, – она кивнула в сторону печального рассказчика. – Трудно ему было, видите ли, раз в год, как на восьмое марта, бедной женщине приятное сделать. Проще стукнуть кирпичом по голове и концы в воду.

– Ну зачем вы так говорите? – покачал головой Аполлинарий. – Вы же не знаете…

– Я одно знаю. Никого не околдуешь и не приворожишь, если зацепиться не за что. Если душа чистая без греха, то горе той ведьме, которая ее коснется. Риск большой.

– Перестаньте вы ссориться, – сказала рябая. – Может, кто еще историю рассказать хочет?

– Я тоже знаю случай с приворотом, – скромно заявила маленькая женщина с детским личиком. Голова ее была замотана черным платком, как у монашки. – У нас соседка по коммуналке, иногда колдует, а я у нее в помощницах состою. Приготовить что-нибудь, сходить куда, все я. Клиенты приходят, я их встречаю и к ней веду. Она бабуля старая, ей ходить тяжело. Комната у нее темными портьерами завешена, мебель старинная, всегда полумрак и ладаном пахнет. Свечей много жжет, а проветривать не дает. Дует, говорит. В основном к ней за приворотом идут. Это мода прямо такая пошла сейчас. Надо, не надо, а на всякий случай делают. Все больше женщины приходят. Мужчины редко. Я уж обряд наизусть выучила, только делать его может либо девственница, либо человек, у которого ничего такого даже в мыслях нет.

– Это точно, – влезла Евдокия. – Сказать-то легко, а ведь ради этого приходится собой жертвовать. Никакой личной жизни.

Монашка вскинула вверх свой носик, стрельнула глазками, улыбнулась и продолжила:

– Однажды две женщины с нашего двора мужчину не поделили. И обе в разное время приходили к нам приворот делать. А одного человека несколько раз привораживать нельзя. Правило такое есть. Все ворожеи его знают. А бабуля старая, глаза плохие, памяти нет, приворожила его к обеим. Потом, когда узнала, целую неделю ничего не ела и никого не принимала. А мне сказала, чтоб я наперед имена записывала.

– Картотеку надо было вести, – посоветовала Евдокия. – Я на ксероксе пробовала копии с фоток снимать, но качество плохое.

– Одна из них была жена, другая любовница, – продолжала монашка. – И та, которая любовница, хотела, чтоб он оставил семью и с ней жил; она первая и пришла, а супруга уж потом явилась, когда он ее с детишками бросил.

– Поделом ему, – влезла опять Евдокия. – Нечего шляться.

Монашка потупила глазки.

– Всех жалко. Мужчина видный был, работящий, простой. Зарабатывал хорошо. А как приворожили мы его, так он то с одной, то с другой. И тут ему плохо, душа болит, и с той жизни нет. Пить начал, иссох весь. Да так и спился.

– А вы как приворот делаете? – спросила Евдокия.

– Да-да, расскажите. Очень интересно, – поддержал Аполлинарий.

Монашка потупилась.

– Бабуля не велит говорить, – извинилась она. – Секрет.

– Да какой там секрет! – засмеялась уродинка. – У нас его даже дети знают. Надо взять две фотографии, свою и того человека, которого приворожить хочешь, соединить их вместе и положить в тарелку, из которой тот человек ел. Потом взять две церковные свечки, зажечь их и лить воском на фотографии. И пока свечи горят, надо кусать губу и говорить: «Сама себя кусаю, раба такого-то прикусываю, чтобы раб такой-то, скучая от тоски и отдыха не зная ни днем светлым, ни ночью темной, все обо мне бы мыслил. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!»

– Неужели действует? – удивился Иван.

– Ну, это уж кому как! – развела руками уродинка. – Кто во что верит.

– Меня вот что всегда забавляло, – вступил в разговор седой, грузный мужчина лет пятидесяти. – Как они, я имею в виду знахарок всяких, как они свое колдовство всегда с Богом увязывают. И все-то у них есть, и Библия под рукой, и распятие, и молитва во имя Господа, а творят ведь полную бесовщину и черную магию!

– А вы нас не совестите! – взвилась Евдокия. – Ишь, праведник наш елся! «Не судите, да не судимы будете…»

– Да нет, я что… – стушевался седой. – Я тоже хотел историю рассказать.

– Вот и давайте, – позволила Евдокия. – А учить нас тут нечего! Сами ученые.

Седой кашлянул.

– Когда умерла моя жена, я похоронил ее как полагается. Одел в лучшее платье, все аккуратно, цветы в гроб положил, на ноги – белые туфли на высоком каблуке. Ее любимые… А полагалось хоронить в тапочках. Казалось бы, ну какая разница? Все равно в землю. Ан нет!.. На третий день, точнее ночь, стук в окно. Выглядываю – никого. Ложусь – опять стук. Что такое, думаю. Выхожу на двор. Светло, луна в небе яркая…

– А вы, простите, где живете? – поинтересовался Аполлинарий.

– Живу я в Салтыковке, недалеко от Москвы… Так вот. Выхожу, значит это, я во двор. Топор прихватил на всякий случай. Ночь теплая, а чувствую, как ступил на крыльцо, так будто сыростью могильной дыхнуло… Что говорить? Струхнул я маленько. Прислушался – тихо. Вот тут-то мне и непонятно стало. Отчего такая тишина? Ведь у меня цепной пес в будке – Амур! Большущий кавказец! Думаю: или замочили его уже к такой-то матери, или спит он, лентяй, и не слышит, как хозяина сейчас убивать будут. Я к будке: Амур, зову, Амурчик. Вижу, забился мой пес в самый дальний угол, сжался весь и скулит жалобно. Тут уж и я похолодел. Вернулся в дом сам не свой. Водки выпил, лег и заснул. И снится мне моя жена – покойница: лицо печальное. Смотрит на меня и говорит: «Зачем ты меня в гроб в туфлях положил? Здесь никто туфли не носит. Пришли мне тапочки». На следующую ночь опять стук. Я лежу… Стучат… Глянул в окно, а там лицо жены белеет… У меня волосы дыбом! Ну какой там сон? Просидел я до утра за столом. К утру сморило меня. И во сне опять явилась мне покойница. «Передай, – говорит, – мне тапочки с мамой. А то очень мне неудобно здесь в туфлях ходить». Проснулся я и к матери скорей, а мать уж остыла – во сне скончалась. «Ну, – думаю, – сподобил Господь». Когда ее хоронил, в гроб тапочки для жены положил. Так и закопали. С тех пор больше не приходила и не стучала, а однажды привиделась во сне и говорит: «Спасибо. Теперь мне хорошо». И смеется…

– Это тогда что ль ты так поседел? – поинтересовалась Евдокия.

Седой кивнул.

– Ну что? Расходную и по каютам? – весело спросил Аполлинарий. – Теперь моя очередь.

– А еще я! – встрепенулся плюгавенький краснолицый мужичонка, сидевший до этого тихо и незаметно. – Коротенькую можно?

– Ну, давай… чего уж, – кивнула Евдокия.

Краснолицый разволновался и почесал плешь на затылке.

– Летом я приехал к другу в деревню на Орловщину. А там свежий воздух, природа. Выпили за встречу крепко. Да как водится, не хватило, а уж ночь, магазин закрыт, и мы пошли к соседу, Петру Петровичу. Он настоящий мужик, а настоящий мужик, как водится, любит выпить. Супруга его Валя – добрая женщина. На ферме дояркой работала. Куда красота женская девается? Сорока не было, а уж выцвела вся. Но сила чувствовалась в ней. На земле жила, не в городе… Зашли мы к ним. Слово за слово, Петро Петрович до нашего прихода был уже тепленький, посидел еще немного с нами, извинился, как мог, и спать пошел… Валя пивную кружку первача вынесла, закуску там, сало, помидорчики. Все по-простому, рюмку выпила и больше не стала. Остальное, не знаю, как, мы с приятелем уговорили… Но, видно, нам опять показалось мало и пошли мы к другому соседу за три дома. Там, вроде как брага была… А надо сказать, самогонка орловская легкая, на воздухе пьется – не замечаешь. А как встанешь из-за стола: ноги резиновые, голова словно на мачте качается и земля из-под ног уплывает. Скатились мы кое-как по крыльцу, а там тьма кромешная. В домах окна не горят, все уж спят давно, и один единственный на всю деревню фонарь впереди тусклым маячком колышется. Приятель мой первым пошел. А я гляжу, он согнутый пополам головой вперед идет и его по всей дороге, от края до края мотает. Прошли мы фонарь, и тут полная тьма наступила. Ничего не видно. Небо черное, земля черная, впереди все черно. Под ногами какие-то кочки, коряги, в лицо сучья полезли. Это значит мы с дороги сбились. И хоть дом-то где-то рядом, а куда идти – неведомо…

А вдоль всей деревни неглубокий овраг тянулся. Крапивой зарос, кустарником. И уж, как не знаю, мы до оврага добрались, нам-то совсем в другую сторону надо было, только вдруг смотрю: нет моего друга. Рукой шарю, повсюду крапива выше меня, листья, как у пальмы. Слышу, откуда-то снизу слабый голос, словно из-под земли. Неужто, думаю, моего кореша черти утянули? Вперед ступаю и падаю в пропасть! Приземлился прямо на приятеля. Охнул он и говорит: «Я же тебе кричал: не ходи сюда! Ты что, не слышал?» Я отвечаю: «Слышал, но так слабо, словно ты из-под земли кричал. Знаешь, что, – говорю, – мы сбились с пути, это факт! Надо выбираться и искать дорогу». А там с обеих сторон вдоль оврага дорога. Куда не пойдешь все на нее наткнешься. Вскарабкались мы по склону. Дождик накрапывать стал. Вымазались в грязи, как черти. Идем, крапиву голыми руками разводим. «Откуда, – удивляемся, – здесь такая высокая крапива? Как джунгли! Никогда такой не видели». Вдруг, раз – опять скатились. Что ты будешь делать? Только вылезли, бац! Опять пропасть. Тогда я говорю: «Давай-ка я впереди пойду, а то тебя все время заносит, и мы в овраг падаем». Не прошли пяти шагов – опять на дне! Измучились, лица и руки крапивой обожжены. Сидим в овраге у какого-то дерева в полной безнадежности. Не отпускает проклятущий овраг. Я уж решил: «Все! Не пойду дальше. Пропадай душа христианская…» И тут луна… Вышла из-за туч, вся как есть напоказ белая, и осветила все… Разглядели мы и овраг, и дерево, и местность вокруг совсем незнакомую. Глянули, трактор ржавый стоит полуразобранный, веялки какие-то, сеялки в бурьяне свалены. «Что же это? – говорит мой друг. – Мы через всю деревню на дальнюю окраину вышли? Вот дела…» Домой добрались, когда уже светать стало. Все с себя стащили и спать. А наутро на нас смотреть страшно. Рожи опухшие, руки в крапивных ожогах, одежда грязная, но ни царапинки, ни ссадинки ни у кого нет. Чудеса и только… Мы потом, когда в себя пришли, весь овраг облазили, искали крапиву двухметровую. Нет там такой! Да и овраг не глубокий – по плечо и склоны пологие… Петро Петрович сказал потом, что это нас ведьма водила…