Геометрическая поэзия - Софья Бекас Страница 15

О, что за демон надо мной

Кружит с блестящими глазами?

Его угрозы, шёпот злой

С бессильной ярости слезами

В зрачках светящихся зажгли

Безмолвный страх пред неизвестным

И погасили, где могли,

В моём рассудке жар небесный.

Что за чудовища стоят

Вокруг меня? Я снова плачу:

Там семь уродливых цыплят

Клюют безжизненную клячу,

Тут осьминоги в пиджаках

Хоронят мёртвого омара…

Меня вновь сковывает страх:

Здесь ходит шкура ягуара,

И правит балом Сатана,

Всё вопреки небесной воле,

Апофеозу злого сна

В свечи горящей ореоле.

Кто для меня ты, жуткий бес:

Прозрачный дух галлюцинаций,

Преступник, осквернивший крест,

Звезда под волнами оваций

Или действительный фантом,

Тот призрак из крови и плоти,

Что бродит где-то за углом

И холодит чужие кости?

Несвязный бред — больной террор.

Я сплю и вижу, как лисица

Со мной неспешный разговор

Ведёт во тьме, и чьи-то лица

Мелькают, словно хоровод,

Пока огромные лягушки

Горят в пучине тёмных вод

Под грохот выстреливших пушек.

Там демон, ночи господин,

Крыло в чернила опускает;

Навек оставшийся один,

Он мне нотации читает,

А мне смешно, и я смеюсь

Как в первый раз, но не в последний,

Всё потому, что не боюсь,

Что страхов, ужасов наследник

Мне свой жестокий приговор

Когда-то вынесет в надежде

Остановить мой гордый взор

На угасающей комете.

За что ты мучишь, Сатана?

Едва засну, в глазах мелькает

Мертвецки-бледная луна,

Надменным взглядом провожает

В просторы умершей страны,

Что есть в моём воображении;

Она уйдёт, как только сны

С зарёй рассеются в мгновение.

Молчала комната во тьме,

Рассвет над небом занимался,

И сердце билось, как в огне,

Пока мой разум унимался.

Дайте мне спички…

Дайте мне спички — сухие, желательно, -

Я подожгу свою душу во мгле,

Пусть вспыхнет она окровавленным пламенем

И потеряется в чёрной золе…

Я с болью спалю все листы чёрно-белые

И схороню этот пепел седой

Под спящим холмом, где душа моя смелая

Горит ярко-красным спокойным огнём.

Ты слышишь меня, ты, обитель небесная?

Я совсем скоро к тебе отойду,

Прозрачная, лёгкая и бестелесная,

Лишь догорят мои крылья в аду

И старая рукопись в клочья порвётся.

Я ей растоплю охладевший камин,

И сам Сатана в преисподней проснётся,

Чтоб книгу вернуть из горящих глубин.

Я словно Марго, что за Мастера пишет

Несправедливо забытый роман

И тщетно в густеющих сумерках ищет

Лукавого Дьявола страшный обман.

За что, Сатана, ты мне даришь мучения?

В какой я момент подписала контракт?

Вокруг головы голубое свечение

Теперь не легенда — пугающий факт.

Дайте мне спички — сухие, желательно, -

Пусть вспыхнет душа моя жарким огнём,

И в сердце кинжал, добротой окровавленный,

Вонзит Сатана одним сумрачным днём.

Пустошь

Там рос бурьян, там спали тополя,

Там белый пух горел в огне пожара,

И шелковая простынь ковыля

В себя вбирала запах летней гари.

Там дом стоял, не мёртвый, не живой,

Без стен и окон, без дверей, без крыши,

С навеки преклонённой головой,

С устами, что давно уже не дышат.

Там плакал дождь над скучным камышом,

Там каркала ворона вслед прохожим,

И всё стоял безликий серый дом,

Встревоженный, невзрачный, осторожный.

Там ночь спала, без звёзд и без луны,

Лишь облака бежали вереницей

В просторы неизведанной страны

И растворялись где-то за границей.

Там рос бурьян, там спали короли,

И отправлялись в зимние круизы

Кричащие на небо журавли,

Забыв свои природные капризы.

Сердце, встреченное мной

Я помню сердце, встреченное мной

Давным-давно на жизненной дороге.

Как будто предрешённая судьбой,

Мне эта встреча, тихой недотроге,

Глаза открыла на уставший мир:

В нём жили души серые, пустые,

У каждой был свой собственный кумир,

И зеркала разбитые, кривые

Их отражали жаркие сердца.

То сердце, что я встретила однажды,

Качало до победного конца

В бою уже не ждавшую пощады

Не кровь, а лаву. Учащённый пульс

Был признаком не слабости, не страха,

А гнева. Крови странный вкус

Во рту бывал не потому, что плаха

В почти смертельной близости прошла.

Я знаю это сердце, как родное,

И никогда забыть бы не смогла

Его биение печально молодое,

Но вот сжигаю молча спустя год

Страницы завершённого романа;

Так ночью облицовывает лёд

Проснувшиеся кратеры вулкана.

Я помню это сердце как пожар,

Вглубь айсберга насильно заключённый,

Как раненый кинжалом миокард,

Огнями жизни тускло освещённый,

Чьи стены — хладнокровные снега,

И бьётся сердце где-то в этом мире,

А где — не знаю. Снова облака,

Гонимые дыханием зефира,

Бегут по небу к дальним берегам,

Где, может быть, живёт ещё то сердце,

Что, потонув под грудой телеграмм,

Нуждается в надёжном управленце.

О повести временных лет

В бездушной келье под землёй

Монах, весь в траур облачённый,

Над разгоревшейся свечой

Держал пергамент, осквернённый

Чернильной ртутью, и во тьме

Его осунувшийся профиль,

Напомнив узника в тюрьме,

Что ночью дразнит Мефистофель,

В немом сиянии луны

От стен холодных отражался,

Отображая все те сны,

О коих он сказать боялся.

Вот первый сон: он вновь стоит

На ветхом ноевом ковчеге,

И белый голубь вдаль летит

В непрекращающемся беге,

А с ним святые сыновья,

Три на словах знакомых брата,

Что от широкого Днепра

До берегов реки Евфрата

Наш делят мир между собой,

И вот потомки Иафета

На север посланы судьбой

По воле Ветхого Завета.

Но просыпается монах,

И снова образ в чёрной ризе

Внушает неподдельный страх.

Подобно утреннему бризу

Его дыхание во мгле.

Безмолвен вечер, тихи звёзды;

Похоронённые в земле

Белеют старческие кости,

И инок сумраком объят,

Потерян в саже полуночной,

Где главный мученик распят

Под сводом кельи одиночной.

Вот сон второй: толпа людей

Стоит в округе Вавилона,

Не в ожидании царей,

Что вдруг сойдут с пустого трона,

Не перед битвой собрались,

Не в трепете благоговейном

Застыли сотни чьих-то лиц,

Не в клятве быть отчизне верным,

Нет — люди строят до небес

Огромный столп, ступень до Бога,

Но вместо этого злой бес

У христианского порога

И рвёт, и мечет: даже он

Подобной наглости не ровня.

В сердитом небе страшный гром

Ритм отбивает хладнокровно,

И наконец-то Саваоф

Смешал надменные народы,

Их разорвал цепочки слов

На непонятные аккорды.

И снова явь. Монах один.

Перо застыло над бумагой.

Средь неизведанных руин

Он бродит мыслью запоздалой,

И