Данте Алигьери - Божественная комедия Страница 16

Песнь одиннадцатая

Мы подошли к окраине обвала,Где груда скал под нашею пятойЕще страшней пучину открывала.

И тут от вони едкой и густой,Навстречу нам из пропасти валившей,Мой вождь и я укрылись за плитой

Большой гробницы, с надписью, гласившей:«Здесь папа Анастасий заточен,Вослед Фотину правый путь забывший».[121]

«Не торопись ступать на этот склон,Чтоб к запаху привыкло обонянье;Потом мешать уже не будет он».

Так спутник мой. «Заполни ожиданье,Чтоб не пропало время», — я сказал.И он в ответ: «То и мое желанье».

«Мой сын, посередине этих скал, —Так начал он, — лежат, как три ступени,Три круга, меньше тех, что ты видал.

Во всех толпятся проклятые тени;Чтобы потом лишь посмотреть на них,Узнай их грех и образ их мучений.

В неправде, вредоносной для других,Цель всякой злобы, небу неугодной;Обман и сила — вот орудья злых.

Обман, порок, лишь человеку сродный,Гнусней Творцу; он заполняет дноИ пыткою казнится безысходной.

Насилье в первый круг заключено,Который на три пояса дробится,Затем что видом тройственно оно,

Творцу, себе и ближнему чинитсяНасилье, им самим и их вещам,Как ты, внимая, можешь убедиться.

Насилье ближний терпит или сам,Чрез смерть и раны, или подвергаясьПожарам, притесненьям, грабежам.

Убийцы, те, кто ранит, озлобляясь,Громилы и разбойники идутВо внешний пояс, в нем распределяясь.

Иные сами смерть себе несутИ своему добру; зато так больноСебя же в среднем поясе клянут

Те, кто ваш мир отринул своевольно,Кто возлюбил игру и мотовствоИ плакал там, где мог бы жить привольно.

Насильем оскорбляют божество,Хуля его и сердцем отрицая,Презрев любовь Творца и естество.

За это пояс, вьющийся вдоль края,Клеймит огнем Каорсу и Содом[122]И тех, кто ропщет, бога отвергая.

Обман, который всем сердцам знаком,Приносит вред и тем, кто доверяет,И тем, кто не доверился ни в чем.

Последний способ связь любви ломает,Но только лишь естественную связь;И казнь второго круга тех терзает,

Кто лицемерит, льстит, берет таясь,Волшбу, подлог, торг должностью церковной,Мздоимцев, своден и другую грязь.

А первый способ, разрушая кровныйСоюз любви, вдобавок не щадитСоюз доверья, высший и духовный.

И самый малый круг, в котором Дит[123]Воздвиг престол и где ядро вселенной,Предавшего навеки поглотит».[124]

И я: «Учитель, в речи совершеннойТы образ бездны предо мной явилИ рассказал, кто в ней томится пленный.

Но молви: те, кого объемлет ил,И хлещет дождь, и мечет вихрь ненастный,И те, что спорят из последних сил,

Зачем они не в этот город красныйЗаключены, когда их проклял бог?А если нет, зачем они несчастны?»

И он сказал на это: «Как ты могТак отступить от здравого сужденья?И где твой ум блуждает без дорог?

Ужели ты не помнишь изреченьяИз Этики, что пагубней всегоТри ненавистных небесам влеченья:

Несдержность, злоба, буйное скотство?И что несдержность — меньший грех пред богомИ он не так карает за него?

Обдумав это в размышленьи строгомИ вспомнив тех, чье место вне стеныИ кто наказан за ее порогом,

Поймешь, зачем они отделеныОт этих злых и почему их мукиБожественным судом облегчены».[125]

«О свет, которым зорок близорукий,Ты учишь так, что я готов любитьНеведенье не менее науки.

Вернись, — сказал я, — чтобы разъяснить,В чем ростовщик чернит своим порокомЛюбовь Творца; распутай эту нить».

И он: «Для тех, кто дорожит уроком,Не раз философ[126] повторил слова,Что естеству являются истоком

Премудрость и искусство божества.И в Физике прочтешь,[127] и не в исходе,А только лишь перелистав едва:

Искусство смертных следует природе,Как ученик ее, за пядью пядь;Оно есть божий внук, в известном роде.

Им и природой, как ты должен знатьИз книги Бытия, господне словоВелело людям жить и процветать.

А ростовщик, сойдя с пути благого,И самою природой пренебрег,И спутником ее,[128] ища другого.

Но нам пора; прошел немалый срок;Блеснули Рыбы над чертой востока,И Воз уже совсем над Кавром лег,[129]

А к спуску нам идти еще далеко».

Песнь двенадцатая

Был грозен срыв, откуда надо былоСпускаться вниз, и зрелище являл,Которое любого бы смутило.

Как ниже Тренто видится обвал,Обрушенный на Адиче когда-тоЗемлетрясеньем иль паденьем скал,[130]

И каменная круча так щербата,Что для идущих сверху поселянКак бы тропинкой служат глыбы ската,

Таков был облик этих мрачных стран;А на краю, над сходом к бездне новой,Раскинувшись, лежал позор критян,

Зачатый древле мнимою коровой.[131]Завидев нас, он сам себя терзатьЗубами начал в злобе бестолковой.

Мудрец ему: «Ты бесишься опять?Ты думаешь, я здесь с Афинским дуком,Который приходил тебя заклать?

Посторонись, скот! Хитростным наукамТвоей сестрой мой спутник не учен;Он только соглядатай вашим мукам».[132]

Как бык, секирой насмерть поражен,Рвет свой аркан, но к бегу неспособенИ только скачет, болью оглушен,

Так Минотавр метался, дик и злобен;И зоркий вождь мне крикнул: «Вниз беги!Пока он в гневе, миг как раз удобен».

Мы под уклон направили шаги,И часто камень угрожал обваломПод новой тяжестью моей ноги.

Я шел в раздумье. «Ты дивишься скалам,Где этот лютый зверь не тронул нас? —Промолвил вождь по размышленье малом. —

Так знай же, что, когда я прошлый раз[133]Шел нижним Адом в сумрак сокровенный,Здесь не лежали глыбы, как сейчас.

Но перед тем, как в первый круг геенныЯвился тот, кто стольких в небо взял,Которые у Дита были пленны,

Так мощно дрогнул пасмурный провал,[134]Что я подумал — мир любовь объяла,Которая, как некто полагал,

Его и прежде в хаос обращала;[135]Тогда и этот рушился утес,И не одна кой-где скала упала.

Но посмотри: вот, окаймив откос,Течет поток кровавый,[136] сожигаяТех, кто насилье ближнему нанес».

О гнев безумный, о корысть слепая,Вы мучите наш краткий век земнойИ в вечности томите, истязая!

Я видел ров, изогнутый дугойИ всю равнину обходящий кругом,Как это мне поведал спутник мой;

Меж ним и кручей мчались друг за другомКентавры, как, бывало, на земле,Гоняя зверя, мчались вольным лугом.

Все стали, нас приметив на скале,А трое подскакали ближе к краю,Готовя лук и выбрав по стреле.

Один из них, опередивший стаю,Кричал: «Кто вас послал на этот след?Скажите с места, или я стреляю».

Учитель мой промолвил: «Мы ответДадим Хирону[137], под его защитой.Ты был всегда горяч, себе во вред».

И, тронув плащ мой: «Это Несс, убитыйЗа Деяниру, гнев предсмертный свойЗапечатлевший местью знаменитой.[138]

Тот, средний, со склоненной головой, —Хирон, Ахиллов пестун величавый;А третий — Фол[139], с душою грозовой.

Их толпы вдоль реки снуют облавой,Стреляя в тех, кто, по своим грехам,Всплывет не в меру из волны кровавой».

Мы подошли к проворным скакунам;Хирон, браздой стрелы раздвинув клубыГустых усов, пригладил их к щекам

И, опростав свои большие губы,Сказал другим: «Вон тот, второй, пришлец,Когда идет, шевелит камень грубый;

Так не ступает ни один мертвец».Мой добрый вождь, к его приблизясь груди,Где две природы[140] сочетал стрелец,

Сказал: «Он жив, как все живые люди;Я — вождь его сквозь сумрачный простор;Он следует нужде, а не причуде.

А та, чей я свершаю приговор,Сходя ко мне, прервала аллилуйя;[141]Я сам не грешный дух, и он не вор.

Верховной волей в страшный путь иду я.Так пусть же с нами двинется в походОдин из вас, дорогу указуя,

И этого на круп к себе возьметИ переправит в месте неглубоком;Ведь он не тень, что в воздухе плывет».

Хирон направо обратился бокомИ молвил Нессу: «Будь проводником;Других гони, коль встретишь ненароком».

Вдоль берега, над алым кипятком,Вожатый нас повел без прекословий.Был страшен крик варившихся живьем.

Я видел погрузившихся по брови.Кентавр сказал: «Здесь не один тиран,Который жаждал золота и крови:

Все, кто насильем осквернил свой сан.Здесь Александр[142] и Дионисий лютый,Сицилии нанесший много ран;

Вот этот, с черной шерстью, — пресловутыйГраф Адзолино;[143] светлый, рядом с ним, —Обиццо д'Эсте, тот, что в мире смуты

Родимым сыном истреблен своим».[144]Поняв мой взгляд, вождь молвил, благосклонный:«Здесь он да будет первым, я — вторым».[145]

Потом мы подошли к неотдаленнойТолпе людей, где каждый был покрытПо горло этой влагой раскаленной.

Мы видели — один вдали стоит.Несс молвил: «Он пронзил под божьей сеньюТо сердце, что над Темзой кровь точит».[146]

Потом я видел, ниже по теченью,Других, являвших плечи, грудь, живот;Иной из них мне был знакомой тенью.

За пядью пядь, спадал волноворот,И под конец он обжигал лишь ноги;И здесь мы реку пересекли вброд.

«Как до сих пор, всю эту часть дороги, —Сказал кентавр, — мелеет кипяток,Так, дальше, снова под уклон отлогий

Уходит дно, и пучится поток,И, полный круг смыкая там, где стонетТолпа тиранов, он опять глубок.

Там под небесным гневом выю клонитИ Аттила[147], когда-то бич земли,И Пирр, и Секст;[148] там мука слезы гонит,

И вечным плачем лица обожглиРиньер де'Пацци и Риньер Корнето,[149]Которые такой разбой вели».

Тут он помчался вспять и скрылся где-то.

Песнь тринадцатая