Анна Присманова - Туманное Звено. Стихотворения Страница 16

ЯД

Всю суть души мы отдали для пенья.Для головы похерил тело Кант.Художник под конец лишился зренья,и слуха — совершенный музыкант.

К потере сердца — пусть хотя бы части(но самой, по несчастию, большой)пришла и я, у слов своих во власти,без устали работая душой.

Слова мои ко мне приходят сами,во сне, когда совсем их не зову.И я с рассыпанными волосами,Офелией, большие розы рву.

И так живу я, отроду имеянеизмеримо много сотен лет:мой яд еще у райского был змея,и у Орфея — узкий мой скелет.

Не к раю приближаюсь я, а к краюмне данной жизни, плача и звеня…От музыки, друзья, я умираю:вся сердцевина рвется из меня.

ОБВИНЕНИЕ

Суд. На скамейке подсудимыхсидят высокие слова.К ним, с грузом слов необходимых,моя подходит голова.

Должна сознаться я пред вами,о суд: для каждой головыслова развенчивать словамизадача трудная, увы!

Слова, краснея как живые,сойдя с преступной вышины,уже склонили книзу выи,как бы в сознании вины.

И точно: я весной и летомдля них сидела взаперти,от них я сделалась скелетоми в гору не могу идти.

Они мне вытравили зренье(бездушность слов известна вам!).Я предъявляю обвиненьевсеистребляющим словам.

Они, как змей, как искуситель,скользили с моего стола.Истец и вместе обвинитель,я назову их корнем зла.

Да, я питала их слезами,из корня вырос целый ствол,и что же? — нынче пред глазамиосенний день, и сад мой гол.

От слез с лица сошла личина,под ней остался только прах.Несчастью этому причинав моих же собственных словах.

Они виновны в распыленьиво мне всего, всего, всего.Я обвиняю их в растленьисуществованья моего.

Даю с присягой показанье:слова — убийцы дней моих.Пусть к высшей мере наказаньядостойный суд присудит их.

ТИШИНА

Есть пустота — от вещества свободность…Материи насущной лишена,она имеет духа полноводность,но звук ее теченья — тишина.

В глубокой пустоте плывут планеты.Дух пустоты сродни земной душе.Пастух, лелея музыки заветы,опустошенность ценит в камыше.

Душе немногих дух первоначальныйдарует пониманье пустоты,и души те немногие печальны,как в почве погребальные пласты.

Опустошенья сумрачное чувствосияньем жертвенности заглуши.Не на пустыне держится искусство,а на работе страждущей души.

ПОЕДИНОК

ТОЛЧОК

Толчок идет издалека:уже в зерне — начало хлеба.Уже подземная рекастремится к отраженью неба.

К нам с понедельника грядетсвет будущего воскресенья.Издалека толчок идетсердечного землетрясенья.

Чужое для меня плечомоею двигает рукою.Издалека идет толчок,чтоб силой обладать такою.

ЛИЦО ЛЮБВИ

Нам так положено от века —холодными нас не зови,но любим мы не человека,а лишь лицо своей любви.

С трудом мы двинулись в дорогу,она пустынна и нища.Душа шагает с нами в ногу,лицо любви в пути ища.

Дает усладу и мученьенам средь пустыни водоем,и путеводное значеньелицу любви мы придаем.

Любовь — пусть без любви в основе…Но слову это всё равно:как рыбье серебро в улове,блеснет и упадет оно.

МУЗЫКА

В молчании, конечно, нет увечья —молчащего калекой не зови, —но бедная природа человечьядля пения нуждается в любви.

Любовь — язык до звука сократила,и звук ввела в запретный мир примет,и черепа коробку превратилав огромный музыкальный инструмент.

Не удивляйся, ночь, что облакамимне кажутся во тьме твои леса,что облака плывут ко мне клоками —мне музыка вздымает волоса.

Исходит допотопною тоскоюсознанью неподвластная душа,спеша одушевить моей рукоюнегнущийся конец карандаша.

Лишь музыкой к несчастью я дышала,могу ль ее за это я карать?О музыка, не ты ль мне жить мешала,не ты ли мне поможешь умирать!

ПИСЬМО

Машинка сделана из стали,но я ей говорю: дыши.Я благодарна Вам, что сталиВы пищей для ее души.

Я Вам пишу. Я не Татьяна,и не Онегин, знаю, Вы.Но нет строенья без изъяна,и нет без сердца головы.

Тень Ваша ночью предо мною.Она ведет меня туда,где под восточною луноюбараньи движутся стада.

Там кажутся волной бараны,пастух ныряет в их гурьбе.Там мудрецы врачуют раныи боль других берут себе.

Я вижу розовые горы,лазурь персидской бирюзыи перл мерцающий, которыйесть воплощение слезы.

Жизнь устрицы — в растворе соли,цвет устрицы — смиренья цвет.Но перл, сиянье скрытой боли,останется на много лет.

Переживет он известь створок,и фосфор птичьего яйца,и кости тех, кто так мне дорог,как этот перл — казне купца.

ПОЕЗД

Пей, паровоз! В тебя вливают воду,тебе кидают черных гор пласты.И жидкость, вырываясь на свободу,рождает пар. Им пользуешься ты.

Я не живу, я нахожусь на светепроездом через собственную жизнь.Совсем в конце, почти уже в просвететуннеля, вижу, страсть моя лежит.

Жестокий час! Опасно нарастаетспор поезда во тьме с самим собой.Когда в туннеле облако растает,страсть сделается вдруг моей судьбой.

На станции, с непринятым прошеньем,останется усталый человек.Жизнь каждая кончается крушеньем:и было так, и будет так вовек.

СУДЬБА

Судьба моя играла с жизнью в кости,наперекор препятствиям хранядля тайной страсти кровь мою и кости:судьба со мной, но жизнь — не за меня.

Она причина скрытых сокрушений.Но как отнять у страсти все права?Лишь с нею я дойду до возвышенийдуши моей, и буду я права.

Страсть — часть крыла, того крыла, на коемслетают к нам и ангел, и гроза.Но шла не с бурей в жизнь я, а с покоеми с помышленьем, чистым как слеза.

Зато душа, забыв земные узыи вытянувшись, духом станет вновь:любовь есть для нее рожденье музык,и музыка есть для нее любовь.

ЖЕМЧУЖИНА

Слезу любви мы сами порождаем —так устрицею жемчуг порожден.Слезой мы никого не убеждаем,но было так с начала всех времен.

Сначала перл лежит в растворе соли,внутри него песок иль паразит.Но, дав ему нетленный отблеск боли,нас устрица сияньем поразит.

Душа растет, когда земные рукинапрасно простираются во тьму.Рост сердца начинается от муки:лишь слезы научают нас письму.

СТОЛЯР