Лев Мей - Стихотворения Страница 18

ПРИМЕЧАНИЯ

В великокняжение Димитрия Ивановича Донского на смоленском столе сидел князь Святослав Иванович, внук Александра, правнук Глеба. В 1386 г., 29 апреля, он был убит в схватке с Литвою, на р. Ветхей, под г. Мстиславлем. Разбив княжескую дружину, перебив или забрав в полон бояр и слуг, литовцы изгоною погнали к г. Смоленску, взяли с города окуп, а на княженье из своих рук посадили сына Святослава князя Юрия. До 1395 г. Юрий княжил спокойно; но осенью этого года, именно 28 сентября, во время поездки князя в Рязань к тестю его Олельку Рязанскому, литовский князь Витовт обманом взял Смоленск, выжег посад, полонил много народу и, ограбив город, оставил в нем своих наместников. В августе 1401 г. князь Юрий Святославич с Олегом Рязанским опять пришли под Смоленск, «а в городе, — говорит летопись, — бысть метежь и кромоля, овии хотяху Витовта, а друзия отчича; князь же Юрьй сослася с граждани, граждани же смолияни, не могущи тер-пети налога и насильства от иноверных от ляхов, и прияша князя Юрья, и предашася и град ему отвориша». Наместники Витовтовы были убиты, и князь Юрий опять сел в своей отчине. Осенью Витовт снова приходил к Смоленску и стоял под ним много дней, но города не взял и заключил перемирие.

В 1404 году, после Пасхи, Витовт еще раз пришел под Смоленск: осаждал его 7 недель безуспешно и еще раз отступил. Тогда князь Юрий, сославшись с князем Василием Московским, оставил свою княгиню и бояр в городе, а сам поехал в Москву — бить челом великому князю, чтобы он принял под свою руку и его и все Смоленское княжество. Не желая изменять своему тестю Витовту Литовскому, великий князь отказался, а в это время Витовт внезапно появился под Смоленском, взял его, забрал в плен княгиню Юрьеву, смоленских князей и бояр и послал их в Литву, посадив в городе своих наместников. «И князь Юрий, то слышав, с своим сыном Феодором, сжалився в горести душа и побежа с Москвы в Новгород Великий; и тамо новгородцы прияша его с миром».

Дальнейшая его судьба тесно связана с горестною участью князя и княгини Вяземских.

Вот две выписки из Новгородской четвертой летописи, под 1406–1407 годами: I. «Той же осени князь Юрьй Смоленский отъеха из Новагорода на Москву, и князь Василей дасть ему наместничество в Торжьку, и он ту убил неповинно служащего ему Семеона Мстиславича князя Вяземскаго: на его княгиню Ульяну уязвився окаянным своим похотением, на его подружие, она же предобрая мужелюбица мужески воспротивися ему, иземши нож удари его в мышцю на ложи его: он же взъярився вскоре сам князя ея уби, а самой руки и нозе повели отсещи и вврещи и в реку; и бысть ему в грех и в студ велик, и с того сбежа к орде, не терпя горькаго своего безвременья и безчестья». II. «Преставися князь Юрьй Смоленский на Въздвижение честного креста, не в своей отчине, но на чюжей стране в изгнании, а своего княжения лишен и своей княгини и своих детей, но в Рязанской земли в пустыне в монастыри у некоего христолюбца игумена Петра; и ту неколику дний поболе и скончася, и проводиша его честно».

ПЕСНЯ ПРО БОЯРИНА ЕВПАТИЯ КОЛОВРАТА**

На святой Руси быль и была,Только быльем давно поросла…

Ох вы, зорюшки-зори!Не один год в поднебесьи вы зажигаетесь,Не впервой в синем море купаетесь:Посветите с поднебесья, красные,На бывалые дни, на ненастные!..Вы, курганы, курганы седые!Насыпные курганы, степные!Вы над кем, подгорюнившись, стонете,Чьи вы белые кости хороните?Расскажите, как русскую силуКлала русская удаль в могилу!..

К городу РязаниКатят трое сани,Сани развальные —Дуги расписные;Вожжи на отлете;Кони на разлете;Колокольчик плачет —За версту маячит.Первые-то сани —Все-то поезжане,Все-то северяне,В рукавицах новых,В охабнях бобровых.А вторые санки —Все-то поезжанки,Все-то северянки,В шапочках горлатных,В жемчугах окатных.А что третьи саниК городу РязаниПодкатили самиВсеми полозами.Подлетели птицейС красной царь-девицей,С греческой царевной —Душой Евпраксевной.

У Рязанского князя, у Юрия Ингоревича,Во его терему новорубленном,Светлый свадебный пир, ликование:Сына старшего, княжича Федора,Повенчал он с царевной ЕвпраксиейИ добром своим княжеским кланялся;А добро-то накоплено исстари:Похвалила бы сваха досужная,В полу-глаз поглядя, мимо идучи.Во полу-столе, во полу-пируМолодых гостей чествовать учали,На венечное место их глядючи,Да смешки про себя затеваючи:Словно стольный бы князь их не жалует — Горький мед им из погреба выкатил,А не свадебный!.. «Ин подсластили бы!»А кому подсластить-то?.. Уж ведомо;Молодым…                               Молодые встают и целуются.И румянцем они, что ни раз, чередуются,Будто солнышко с зорькой вечернею.И гостям и хозяину весело:Чарка с чаркой у них обгоняются,То и знай — через край наливаются.Только нет веселей поезжанина,И смешливее нет, и речистееСупротив княженецкого тысяцкого —Афанасия Прокшича Нездилы.А с лица непригож он и немолод:Голова у него, что ладонь, вся-то лысая,Борода у него клином, рыжая,А глаза — что у волка, лукавые,Врозь глядят — так вот и бегают.Был он княжеским думцем в Чернигове,Да теперь, за царевной Евпраксией,Перебрался в Рязань к князю ЮриюЦелым домом, со всею боярскою челядью.А на смену ему Юрий ИгоревичОтпустил что ни лучших дружинников,И боярина с ними ЕвпатияКоловрата, рязанского витязя,Князя Федора брата крестового!Не пустил бы князь Юрий Евпатия,Если б сам не просился:                                      «ПрискучилоМне на печке сидеть, а ходить по гостямНеохоч я, — про то самому тебе ведомо».Попытал было князь отговаривать:«Подожди, мол: вот свадьбу отпразднуем».Так стоит на своем: «Не погневайся:Я зарок себе дал перед образомСамому не жениться, не бабиться,Да и вчуже на свадьбе не праздновать,Хоть пришлось бы у брата крестового.Да и то, что хотел бы в ЧерниговеПовидать сударь-князя Игоря:Может, вместе сходил бы на половцев…»Замолчал князь. А княжичу ФедоруИ перечить не след другу милому;Только обнял его крепко-накрепко,И обоим глаза затуманилаДорогая слеза молодецкая.И уехал боярин Евпатий с дружиною…Провожали удалого витязяГорожане и люди посельные,А почетные гости рязанскиеХлебом-солью ему поклонилися,А молодки и красные девицыДолго-долго стояли, задумавшись,В теремах под окошком косящатым.Даже свахи — и те подгорюнились,Хоть ни ходу, ни следу им не былоВо дубовые сени Евпатьевы,Во его во боярскую гридницу.А сам витязь-то словно не ведает,Какова есть на свете зазнобушкаИ кручина — истома сердечная:Подавай для него, что для ясного сокола,Только вольный простор вкруг да около.

Отсидели столы гости званые;Поезжане свой поезд управили;Караваем князь Федор, с княгинею,Со своей ненаглядной молодушкой,Старшим родичам в пояс откланялся,Помолился в соборе ЗаступницеИ поехал из стольного городаВ свой удел…

                                 На горе на обрывистой.Над рекой Осетром, над излучиной,Строен терем князь Федора Юрьича.Бор дремучий кругом понавесилсяВековыми дубами и соснами,Сполз с горы, перебрался и за реку,Точно вброд перешел, и раскинулсяВ неоглядную даль, в необъездную…Зажил князь с молодою княгинеюВ терему, что на ветке прилюбчивойСизый голубь с голубкою ласковой.И уж так-то ласкала княгиня Евпраксия,Так-то крепко любила милого хозяина,Что и слов про такую любовь не подобрано.А сама из себя — всем красавица:И собольею бровью, и поступью,И румяной щекой, и речами приветными.Будет год по десятому месяцу —Родила она первенца-княжича…Окрестили его на Ивана КрестителяИ назвали Иваном, а прозвали Постником,Для того что ни в середу княжич, ни в пятницуНе брал груди у матери…

                                     Федор-князь,На такой на великой на радостиВ новоставленный храм Николая Святителя,Чудотворца Корсунского, вкладу внесПолказны золотой своей княжеской…

По рязанским лесам и по пустошамЗавелося под осень недоброе.Кто их знает там: марево, али и — зарево?Вот: встает тебе к небу, с полуночи,Красный столп сполыньей беломорскою;Вот: калякает кто-то, калякает…По деревьям топор ровно звякает…А кому там и быть, коль не лешему?Нет дороги ни конному там и ни пешему…Раскидали рассыльных — вернулися,Говорят: «Нас вперед не посылывать,А не то уж не ждать: со полуночиМы того навидались-наслышались,Что храни нас святые угодники!..Вы послушайте — что починается!..От царя, от Батыя безбожного,Есть на русскую землю нашествие.Слышь: стрелой громоносною-молнийнойСпал он к нам, а отколе — незнаемо…Саранча агарян с ним бессчетная:Так про это и знайте, и ведайте…»

Было сказано… Следом и прибылиДва ордынца, с женой-чародейницей,Всё ж к великому князю РязанскомуИ к другим князьям — Пронским и Муромским«Так и так: десятиной нам кланяйтесьС животов, со скотов и со прочего».

Снесся князь с Володимером-городомИ с другими, да знать уж, что втепорыГнев господен казнил Русь без милости:Отступились со страхом и трепетом…Ну, тогда старый князь князя ФедораПовещает, что вот, мол, безвременье…«Поезжай ты с великим молениемИ с дарами к нему, нечестивому…Бей челом, чтоб свернул он с ВоронежаНе в Рязанскую землю, а в Русскую…О хозяйке твоей озаботимся…»Федор-князь и поехал…

                                       И вот что случилося:Ехал Нездила Прокшич с князь ФедоромИ за ними рязанские вершники, шестеро,В стан Батыев… проехали островомПодгородным; проехали далее,Островами другими, немеренными,И уж дело-то было к полуночи…Всё — сосняк, березняк да осинник… Промеж                                                                               листвыИздалека им стало посвечивать…Едут по лесу, на свет, — прогалина:Луг и речка; за речкой раскинутыСплошь и рядом шатры полосатые —Стан и стан неоглядный… Кишма-кишатЛюди — не люди, нет на них образа божьего.А какое-то племя проклятое,Как зверье окаянное якобы…Кто в гуне просмоленной, кто в панцире,Кто в верблюжую шкуру закутался…Узкоглазые все и скуластые,А лицо словно в вениках крашено.Шум и гам! Все лепечут по-своему;Где заржет жеребец остреноженный,Где верблюд всею пастью прорявкает…Тут кобылу доят; там маханинуПожирают, что волки несытые;А другие ковшами да чашкамиТянут что-то такое похмельноеИ хохочут, друг друга подталкивая…Вдоль по речке топливо наваленоИ пылают костры неугасные…Сторожа в камышах притаилися…

Обокликнули князя и с Нездилой, —Отозвались они и поехалиЧерез весь стан к намету Батыеву.Всполошилась орда некрещеная:Сотен с пять побежало у стремени…

Князь с боярином едут — не морщатся —Меж кибиток распряженных войлочных;Стременной Ополоница сердится,А другие дружинные вершникиТолько крестятся, в сторону сплевывая:На Руси этой нечисти с роду не видано…

Закраснелась и ставка Батыева:Багрецовые ткани натянутыВкруг столпа весь как есть золоченого.Одаль ставки, а кто и при пологе,Стали целой гурьбою улусники —Все в кольчугах и в шлемах с ковыль-травой;За плечами колчаны; за поясомЗаткнут нож, закаленный с отравою,На один только взмах и подшептанный.

Князя в ставку впустили и с Нездилой.Хан сидит на ковре; ноги скрещены;На плечах у него пестрый роспашень,А на темени самом скуфейка парчовая.По бокам знать, вельможи ордынские,Все в таких же скуфейка и роспашнях…Стал челом бить ему, нечестивому,Федор-князь, а покудова НездилаПодмигнул одному из приспешниковИ отвел его в сторону.                                          Молит князь:«Не воюй-де, царь, нашей ты волости,А воюй что иное и прочее:С нас и взять-то прийдется по малости,А что загодя вот — мы поминкамиКой-какими тебе поклонилися».Хан подумал-подумал и вымолвил:«Подожди: я теперь посоветуюсь…Выйди вон ты на время на малое —Позову…»                  Вышел Федор-князь — позвали…Говорит ему хан: «СогласуюсяИ поминки приму, только — знаешь ли? —Мало их… (Толмачами взаимнымиБыли Нездила с тем же ордынцем                                                                подмигнутым.)Мало их, — говорит князю ФедоруЦарь Батый, — а коль хочешь уладиться,Дай красы мне княгинины видети».Помертвел Федор-князь сперва-наперво,А потом как зардеется:

                                                 «Нет, мол, хан!Христианам к тебе, нечестивому,Жен на блуд не водить, а твоя возьмет,Ну, владей всем, коль только достанется!»Разъярился тут хан, крикнул батырям:«Разнимите ножами противника на части!..»И розняли…

                                Потом и на вершников,Словно лютые звери, накинулись:Всех — в куски, лишь один стременной                                                              ОполоницаИз поганого омута выбрался…А боярина Нездилы пальцем не тронули…

Воротился боярин в Рязань, к князю Юрию,Доложил, что принял хан дары княженецкие,Что покончится якобы дело, как вздумано,А от князя поехал к княгине ЕвпраксииЗабавлять прибаутками, шутками, россказнями,Чтоб по муже не больно уж ей встосковалося.Говорит: «Князем Юрием ИнгоревичемК твоему княженецкому здравиюПослан я, чтобы вестью порадовать.Федор-князь у царя у Батыя — состольником.Пополам и веселье и бражничанье;Отклонил бог беду неминучую:Воевать нас татаре заклялисяИ уйдут все по слову князь Федора.А какие они безобразные!»И пошел, и пошел он балясничать,Да ведь как: что ни слово — присловие.Показались те речи княгине занятными,Учала она Нездилу спрашивать:«Что за люд такой, что за исчадие?Вместо дома телега… А женщиныС ними, что ли?.. Какие ж с обличия?»— «А такие, что смеху подобные,Из-за войлока выглянет — смуглая,Очи словно травинкой прорезаны;Брови черные; скулы навыпяте;Зубы дегтем уж, что ли, намазаны…»Балагурит он так, балагурит-то,А с самим собой думушку думает:«Вот постой, налетят, так узнаешь ты —Сколько жен по кибиткам их возитсяДа и как из намета-то ханскогоОтпускаются бабы — с рук на рукиХанским ближникам, ханским печальникам,А уж я за тебя, за голубушку,Отвалил бы казны не жалеючи…»

Загорелося утро по-летнему,Загорелось сначала на куполе,А потом перешло на верхушки древесные,А потом поползло по земле, словно крадучись,Где жемчужинки, где и алмазинкиУ росистой травы отбираючи.Куманика перловым обсыпалась бисером;Подорешник всей белою шапкой своей нахлобучилсяИ поднял повалежные листья, натужившись;С Осетра валит пар, словно с каменки,—Значит, будет днем баня опарена…У Николы Корсунского к ранней обедне ударили…И княгиня проснулась под колокол…К колыбели птенца своего припадаючи,Целовала его, миловала и пестовала,И на красное солнышко вынесла,На подбор теремной, на светелочный.Вот стоит она с ним, смотрит на поле,На лес, на реку, смотрит так пристальноНа дорогу, бегучую под гору.Смотрит… пыль по дороге поднялася…Скачет кто-то, и конь весь обмыленный…Ближе глянула — ан Ополоница,Не приметил княгини б, да крикнула,—Осадил жеребца, задыхается…А княгиня Евпраксия спрашивает:«Где же князь мой, сожитель мой ласковый?»Замотал головой Ополоница:«Не спросила бы, не было б сказано.Благоверный твой князь Федор Юрьевич,Красоты твоей ради неслыханной,Убиен от царя, от Батыя неистового!»Обмерла-окочнела княгиня Евпраксия,К персям чадо прижала любезноеДа с ним вместе с подбора и ринуласьНа сырую мать-землю, и тут заразилася[9]до                                                                                 смерти…И оттоле то место Заразом прозвалося,Потому что на нем заразиласяС милым чадом княгиня Евпраксия.

В это время Батый, царь неистовый,На Рязань поднял всю свою силу безбожнуюИ пошел прямо к стольному городу;Да на поле его вся дружина рязанская встретила,А князья впереди: сам великий князь,Князь Давид, и князь Глеб, и князь Всеволод, —И кровавую чашу с татарами роспили.Одолели б рязанские витязи,Да не в мочь было: по сту татариновПриходилось на каждую руку могучую…Изрубить изрубили они тьму несметную,Наконец утомились-умаялисьИ сложили удалые головы,Все как билися, все до единого,А князь Юрий лег вместе с последними,Бороня свою землю и отчину,И семью, и свой стол, и княжение…Как объехал потом царь Батый поле бранное,Как взглянул он на падаль татарскую —Преисполнился гнева и яростиИ велел все пределы рязанскиеЖечь и грабить, и резать без милостиВсех — от старого даже до малого,Благо их боронить было некому…И нахлынули орды поганыеНа рязанскую землю изгоном неслыханным,Взяли Пронск, Ижеславец и Белгород,И людей изрубили без жалости,И пошли на Рязань… Суток с четвероОтбивались от них горожане рязанские,А на пятые сутки ордынцы проклятыеВорвались-таки в город, по лестницам,Сквозь проломы кремлевской стены и сквозь                                                                              полымя;Ворвалися и в церковь соборную, —Там убили княгиню великую,Со снохами ее и с княгинями прочими,Перебили священников, иноков;Всенародно девиц осквернили и инокинь;Храмы божьи, дворы монастырские —Все пожгли; город предали пламени;Погубили мечом всё живущее, —И свершилось по слову Батыеву:Ни младенца, ни старца в живых не осталося…Плакать некому было и не по ком…Всё богатство рязанское было разграблено…И свалило к Коломне ордынское полчище.

Ох ты, степь, ты приволье раздольное,Молодецкая ширь необъездная,Поросла по яругам ты тальникомИ травой-муравой приукрасилась.Хорошо на просторе тебе, неоглядная,Залегать, не оря и не сеючи,А шелковым ковром зеленеючи!..Где река пробежит, там и затоны,Где лесок проскочил, там и забегаЗверю всякому, там же и гнездышкоПтице всякой пролетной, привычливой;А охотнику — знай да натягивайТетиву у лука круторогогоАль спускай с рукавицы, где воззрился, сокола…Едет по степи витязь Евпатий, да невесел…На руке дремлет кречет остроженный,От болгар в самой Индии добытый.Дремлет кречет, клобук отряхаючиИ крылом поводя, а не видит он,Что сорвались две цапли с болота соседнего.Он не видит, а витязь и видел бы,Только, знать, самому затуманилаОчи зоркие греза налетная…

И не грезится — словно бы въявь ему видится…

Вот как есть город Новгород-Северский…И Десна… и народу у пристани чуть не                                                                   с полгорода:Цареградские гости приплыли с товарами,Да один привезли — продавать не указано,—Отдавать по завету великому…А товар-то — царевна-красавица:Не снималася с синего моря лебедушкаНе алела в бору неотоптанном ягодкаСупротив византийской царевны Евпраксии…Полюбилася крепко царевна Евпатию,Да и Федору-князю она полюбилася:Оба ездили в те поры в Новгород-Северский.Князь зазнобой своею Евпатию каялся,Только милому брату крестовомуНичего не промолвил Евпатий… не ведалаНи о чем даже ночь-исповедница…Да любовь не стрела половецкая:Из груди ее разом не выдернешь…Одолела кручина истомная витязя,Проводила его от Рязани к ЧерниговуИ поехала рядом у стремениПо полям, по степям неизведанным:Не уехать от ней, не избыть ееНи мечом, ни крестом, ни молитвою…За истомой сердечной и греза горячаяПравит след и манит к себе витязяЧто не белой рукой — бровью писаной,Не шелковой косой — речью ласковой…Едет с поля Евпатий домой, да не к радости:На пороге его поджидает давно Ополоница.

От Коломны ордынцы пошли прямо к Суздалю;Стан разбили на Сити-реке, ради отдыхаИ дележки добычею русскою.Хан позвал на совет к себе Нездилу,А уж тот и вконец отатарился:Нет отлики от прочих улусников.Порешили: ждать князя великого Суздальского,Положить всю дружину на месте, где оступятся,А потом и пойти к ВолодимеруИ другим городам — на разгром на неслыханный,На грабеж и резню беспощадную.Говорит нечестивому Нездила:«Только мне побывать бы вот в Суздале,Указал бы тебе я, наместнику божию,Где хранится казна монастырская,И церковная утварь, и кладь княженецкая».— «Что же? — хан говорит. — Нешто за морем?Как возьмем на копье их улус, ты указывай,А себе и бери десятиною».Бил челом хану грозному НездилаИ пошел из шатра на ночевку кибитную,А в кибитке семья его ждет новобранная:Старых жен отдал хан ему целую дюжину…Полуночь… Афанасию Прокшичу НездилеМягко спать на коврах и на войлоках,Да и сны-то такие любовные…То приснится квашонка, тряпицей накрытая,И стоит-то в подполье у гостя невзрачного,А заглянешь в нее — вся насыпана жемчугом;То валяется шлем под кустом под ракитовым,Занесен снегом-инеем, всмотришься —Ан ведь княжеский он, в Цареграде чеканенный,Весь серебряный, только что черными пятнамиЗапеклась на нем кровь благородная;То приснится, что суздальский ризничийГоловою кивает ему, вызываючиНа сговор и беседу потайную.Да уж это не снится, а подлинноВойлок подняли… Смотрит во все глаза Нездила,Видит: старец седой, в одеянии инока,Ликом схож на икону Николы Корсунского,Из кибитки рукой его манит таинственно.Вылез Нездила к иноку, стал его спрашивать:«Что ты, старче? Чего тебе надобно?»Поглядел на него старец пристальноИ ответствует так: «Душу грешникаОт погибели вечной спасти покаянием».Засмеялся в ответ ему Нездила:«Видно, ты без ума и без разума,Что полуночью бродишь по стану воинскомуИ дерзаешь тревожить сановников?Видишь: грешную душу спасти ему надобно!Знай: ордынцы таких соглядатаевНа чумбурах, что псов омерзительных, вешают.Погоди: мы вот завтра допросимся —Где ты сам-то, святоша, спасаешься?»— «Не тебе, — говорит ему старец,—                                                                    допрашиватьБожьих слуг, а тебя им допрашивать.Ты скажи мне: какой лютой казниюПодобает казнити изменникаИ предателя, братоубийцу,Окаянного кровепролителя,Осквернителя храмов господниих,Святотатца и бесоугодника?На земле нет и казни такой: только дьяволамВо геенне она уготована.Ведай: ждут и тебя муки адские,Но господь милосердый тебе покаяниемДозволяет спастися от вечной погибели…»Весь затрясся от гнева и ярости НездилаИ на старца хотел было ринуться,Да не мог шевельнуться, как будто к земле                                                                          прирос.Указал ему старец десницею на небоИ промолвил: «Одними молитвамиНеповинно тобою погубленныхКнязя Федора, с княжичем и со супругою,Благоверной княгиней Евпраксией,Бог приемлет твое покаяниеИ меня ниспослал к тебе вестником, —Содрогнись и покайся, о чадо заблудшее,И молися: заутра с денницеюТы предстанешь на страшный суд господа,А земной суд и казнь начинаются…»С этим словом исчез он — и вся земля дрогнула…

Ходенем пошло поле окрестное,И сыр-бор зашатался вот словно под бурею…Налетела ль она, многокрылая,Или сила иная на ставки татарские,Только ломятся ставки и валятся,Только стон поднялся вдоль по стану                                                      ордынскому.Загремели мечи о шеломы каленые;Затрещали и копья и бердыши;От броней и кольчуг искры сыплются;Полилася рекой кровь горячая…Варом так и варит всю орду нечестивую:Рубят, колют и бьют — кто? — неведомо.Тут ордынцы совсем обеспамятели,Точно пьяные или безумные.Кто ничком лежит — мертвым прикинулся,Кто бежит вон из стана — коней ловить,А и кони по полю шарахнулись —Ржут и носятся тоже в беспамятстве.Тут всё стадо ревет — всполошилося;Там ордынки развылись волчихами;Здесь костер развели, да не вовремя:Два намета соседние вспыхнули.А наезжая сила незримаяБьет и рубит и колет без устали, —Слышно только, что русские витязи,А нельзя полонить ни единого…Вопят батыри в страхе и ужасе:«Мертвецы, мертвецы встали русские,Встали с поля рязанцы убитые!»Сам Батый обоялся… А НездилаУж у хана в шатре, уж опомнилсяОт того от ночного видения,Говорит: «Только взять бы какого: разведаем —Мертвецы или люди живые наехали?»Говорит он, а дрожь-то немалаяСамого пронимает, затем что всё близятсяСтон и вопли к намету Батыеву,Все бегут в перепуге улусникиОт невидимой силы, неведомой…«Повели, хан, костры запалить скоро-наскороИ трубить громче в трубы звончатые,Чтобы все твои батыри слышали,Да пошли поскорее за шурином Хоздоврулом», —Батыю советует Нездила.Хан послушался: трубы призывные грянули,И зарей заиграло в поднебесье зарево.В пору в самую близко от ставки БатыевойПронеслася толпа русских витязей,Прогоняя татарву погануюИ топча под копытами конскими;Да вдогонку ей стрелы, что ливень,                                                              посыпались,—И упали с коней наземь пятеро.Подбежали ордынцы к ним, поднялиИ к Батыю свели. Хан их спрашивает:«Вы какой земли, веры какой, что неведомоПочему мне великое зло причиняете?»И ответ ему держат рязанские витязи:«Христианской мы веры, дружинникиКнязь Юрья Рязанского, полкуЕвпатия Коловрата; почтить тебя посланы —Проводить, как царю подобает великому».Удивился Батый их ответу и мудростиИ послал на Евпатия шуринаИ полки с ним татарские многие.Хоздоврул похвалялся: «Живьем возьму,За седлом приведу к тебе русского витязя».А ему подговаривал Нёздила:«За седлом!.. Приведешь его к хану у                                                                  стремени».И поехали оба навстречу к Евпатию…А заря занималася на небе,И сступились полки… У ЕвпатияВсей дружины-то было ль две тысячи —Вся последняя сила рязанская, —А ордынцы шли черною тучею:Не окинуть и взглядом, не то чтоб                                                         доведаться —Сколько их?..Впереди Хоздоврул барсом                                                              носится.Молодец был и батырь: коня необгоннееИ вернее копья у ордынцев и не было.И оступились полюй… На ЕвпатияНалетел Хоздоврул, только не в пору:Исполин был Евпатий от младости силою —И мечом раскроил Хоздоврула он на-полыДо седла, так что все, и свои, и противники,Отшатнулись со страхом и трепетом…Рать ордынская дрогнула, тыл дала,А всех прежде свернул было Нездила,Да коня под уздцы ухватил Ополоница.Только глянул боярин Евпатий на Нездилу,Распалился душой молодецкоюИ с седла его сорвал. А НездилаСтал молить его слезным молением:«Отпусти хоть мне душу-то на покаяние!»Отвечает Евпатий: «Невинен ты —Мать сырая земля в том виновница,Что носила такое чудовище:Пусть и пьет за то кровь твою гнусную…Ты попомни княгиню ЕвпраксиюИ колей, старый пес, непокаянно!»Тут взмахнул над шеломом он НездилуИ разбил его о землю вдребезги;Сам же кинулся вслед за ордынцамиИ погнал их до самой до ставки Батыевой.Огорчился Батый и разгневался,Как узнал, что Евпатий убил его шурина,И велел навести на ЕвпатияОн пороки, орудия те стенобитные…И убили тогда крепкорукого,Дерзосердого витязя; тело жеПринесли перед очи Батыевы.Изумился и хан, и улусникиКрасоте его, силе и крепости.И почтил хан усопшего витязя:Отдал тело рязанским дружинникамИ самих отпустил их, примолвивши:«Погребите вы батыря вашего с честию,По законам своим и обычаям,Чтоб и внуки могиле его поклонялися».

По зиме Ингорь-князь из ЧерниговаПрибыл в отчину, в землю рязанскую,И заплакал слезами горючими,Как взглянул на пожарище стольного города.Подо льдом и под снегом помёрзлые,На траве-ковыле обнаженны, терзаемыИ зверями и птицами хищными,Без креста и могилы, лежали убитыеВоеводы рязанские, витязи,И семейные князя, и сродники,И всё множество люда рязанского:Все одну чашу смертную выпили.Повелел погребать их князь Ингорь                                                                  немедленно;Повелел иереям святить храмы божииИ очистить весь город; а сам он с ВоронежаТело князя Феодора ЮрьичаПеренес к чудотворцу Корсунскому,И княгиню Евпраксию, с сыном их княжичем,Схоронил в одно место, и три креста каменныхНад могилой поставил. С тех пор прозываетсяНиколай Чудотворец — Заразским святителем,Потому что на месте на том заразиласяВместе с сыном княгиня Евпраксия.Где честная могила Евпатия —Знают ясные зори с курганами,Знала старая песня про витязя,Да и ту унесло ветром-вихорем.

Ох ты, батюшка, город Зарайск                                                    новоставленный!На крутой на горе ты красуешься,На Осетр на реку ты любуешьсяИ глядишься в нее веселёхонек,Словно вправду не знаешь, не ведаешь —Где ты вырос, над чьими могилами?..Знать, гора и крута, да забывчива,Знать, река и быстра, да изменчива,А правдива запевка старинная:«На святой Руси быль и была,Только быльем давно поросла!»

ПРИМЕЧАНИЯ