Николай Орлов - Альманах Felis №002: Лики Войны Страница 18

На него навалились, прижали к земле, держали напружиненное тело, пока оно не обмякло. Усадили, привалили спиной к стенке, хлопали легонько по щекам, в сознание приводя.

– В санбат его надо! – сказал кто-то.

Сквозь звон в ушах, превозмогая чудовищный гул и слабость в теле, Федор прошептал: – Не надо в санбат, братцы! Христом Богом прошу – не надо!

И, надсаживая горло, он захрипел: – Не могу больше, братцы! Не могу, простите меня, окаянного! Смерти хочу! Только смерти желаю! Не могу больше! Не могу!

Слезы текли по его серым от пыли щекам, промывали дорожки, отчего лицо превратилось в страшную уродливую маску.

Перед Федором присел на корточках его командир отделения, Григорий Еремеев, с которым вместе они хлебнули на войне горюшка, в глаза взглянул, руку на плечо положил, встряхнул слегка.

– Ты, Федор, не казнись! Твоей вины в смерти Яши нет. Война это, брат, война! Подлая и страшная штука. Стыдного нет ничего. Не каждому дано все выдержать, бывает и болезнь такая одолевает, солдатская… Мудрено как-то ее называют, то ли кафар, то ли как по другому, запамятовал я… На-ка, хлебни! Полегчает враз! – он сунул Федору флягу.

Самогон обжег горло, но Федор судорожно сделал три больших глотка.

– А теперь поспи малость, поспи! Тебе сейчас нужно это! – Григорий завинтил фляжку, потрепал Федора по плечу и пригибаясь ушел к своему месту.

– Э-эх! – сказал он, усаживаясь, – сгорел солдат Федор Курганов! Война всё в нем спалила, душу сожгла! И никто и ничем ему помочь не сможет. Такая вот загвоздка получается!

– А почему так, дяденька? – спросил его сосед, которого все Василек звали. Григорий опекал его, потому как был Василек совсем еще «зеленый», а такие гибнут первыми.

– Не дяденька, а товарищ сержант! В армии, чать! Месть Федора сжигает, месть! Навиделся всего…

– Дя…таарищ сержант! А Курганов с виду спокойный такой… Так и мстить фашисту надо, как товарищ Сталин велел!

– Ты, Василек, пока губошлеп еще – не понять тебе, потому не болтай. Месть, она не всегда пламенем горит, иногда изнутри все выжигает, вот, как у Федора!

Этого разговора Федор не слышал, потому что в забытье погрузился. В его сне-полусне, в зыбком тумане, мелькали знакомые и незнакомые лица, события искаженные сознанием до крайности…

Он вздрагивал, просыпался, снова забывался. Разбудили его негромкие голоса, кто-то, проходя по окопу задел его вытянутые ноги. Уже стемнело. Пришло пополнение, человек двадцать, как примерно насчитал Федор, и команда саперов, во главе с небольшого росточка старшиной.

– Минировать сейчас полезут! Сказали, утром фриц опять на нас пойдет. С танками, будь они прокляты! Я тебе поставил там две бутылки со смесью зажигательной – раздавали, я на тебя взял, – пояснил сосед по окопу. – Будем с танками бутылками воевать… Где же наша артиллерия? От роты всего ничего осталось, да одна бронебойка уцелела… Ведь всех здесь положат!

– Ну, вот оно! – подумал Федор. – Завтра, значит! Ну, что же! Завтра, так завтра.

Федор отчетливо понял, что завтра его уже не будет на этом свете, воспринял осознание этого спокойно, страха не было никакого, потому, что чувствовал он себя каким-то невесомым, бестелесным, пустым внутри.

Звезды смотрели на него сверху, большие, словно лохматые. Раньше он как-то не замечал, какие звезды ночью в степи. Светят себе – пусть светят. А сейчас он, с удивлением рассматривал знакомые с детства очертания созвездий, чернильное небо, словно мишень на стрельбах, которую продырявили отверстия от пуль. Помаргивали звезды. А кому-то перестали уже моргать...

Он решительно встал и пошел к саперам. После непродолжительного разговора со старшиной, Федор вернулся назад, неся в руках противотанковую мину. Он сел, положил ее рядом и потянулся за своим запыленным «сидором», вещевым мешком.

Он вынул солдатские пожитки и стал засовывать в него мину.

– Ты, что это удумал, Федор? – с тревогой спросил наблюдавший за ним сосед.

– Помолчи! – ответил, – на вот тебе, Пантелей, барахло моё – сгодится! Там три обоймы патронов еще, полотенце чистое, портянки ношеные чистые, сала кусок, хлеба горбушка, махры пачка... Мне это всё теперь без надобности! Отделённый! Григорий! Еремеев! – негромко крикнул он вдаль траншеи.

– Чего? – послышался голос.

– Подь сюды! Дело есть! У тебя какой размер ноги? – спросил он подошедшего Григория. – Сорок первый, кажись? На, держи!

Федор стал стаскивать свои сапоги.

– Это мои сапоги, из дома еще! Им сноса не будет. Давай твои ботинки сюда! В ботинках много не навоюешь! А сапоги для солдата – первое дело!

– Ты чего, Федор? Да не возьму я!

– Бери, брат! Не отказывай, сделай милость! А мне и в ботинках сгодится.

Оба переобулись.

– В самый раз! Разношенные! – сказал Григорий и топнул по очереди.

– Ну, и ладно! И… давай прощаться! Утром времени не будет!

Григорий посмотрел на Федора и, кажется, все понял. Только пристально посмотрел на Федора, словно стараясь запомнить. Они обнялись, троекратно расцеловались по-русски и Еремеев, смахивая слезу, пошел к своему месту.

– Ну, а теперь, давай закурим! – повернулся Федор к соседу. – Смерть как курить хочется!

Они свернули по самокрутке и с наслаждением задымили. Потом Федор допил остатки воды из фляги и с чувством исполненного долга, снова задремал.

Фрицы начали артподготовку – только взошло солнце. Впервые Федор не вжимался в стенку окопа, не старался сделаться меньше размером. Он знал, что останется цел.

– Идут! Идут! – пронеслось по цепи.

Федор выглянул из окопа. Там вдали, на краю степного поля, шли танки, похожие отсюда на спичечные коробки. Приглядевшись, можно было увидеть, как поспешает следом пехота.

Федор рывком сдернул с себя гимнастерку и нательную рубашку, отбросил ее в сторону и торопливо натянул на себя чистую, с ночи отложенную. Надел гимнастерку и ремень.

Затем он потянул к себе вещмешок, взвел мину, как научил вчера старшина, завязал его, просунул руки в лямки и закинул поклажу за плечи.

– Ну, я пошел! Пора мне! Прощайте братцы! Лихом не поминайте! – и улыбнулся всем.

Он перебросил свое тело через бруствер окопа и пополз навстречу врагу. Метров через триста от своих траншей, затаился в ковыле, там, где был он погуще, соображая, какой из танков пойдет прямо на него.

«Только бы не свернул, стороной не пошел! Не успею добежать – автоматчики срежут! Господи, помоги!» – молил про себя Федор, хотя всю жизнь был безбожником.

Он лежал среди родного серебристого ковыля, смотрел на его, словно отлитые из металла ростки, и казалось ему, что они тихонько звенят на легком ветерке. Он даже погладил жесткую поверхность одного стебля…

Только сейчас он почувствовал, что дышать становится нечем. Трупный запах, валявшихся рядом убитых фрицев, вызывал тошноту, тянуло на рвоту. Жалея, что не догадался намочить полотенце и прихватить с собой, Федор уткнулся носом в сгиб локтя, стараясь дышать через ткань гимнастерки, и почувствовал вдруг запах молока. Чистый, не сравнимый ни с чем, запах дома, семьи, тепла…

 Рокот танков был совсем близко. Отчетливо было слышно, как орут идущие в атаку автоматчики.

«Только бы не стороной, помоги Господи!» – молил Федор. Он быстро выглянул и спрятался обратно. Танк шел на него и вырос перед ним. Федор одним рывком бросил себя под гусеницы…

Последнее представшее мысленному взору его, было что-то белое – белое, словно молоко, которое, поглаживая его взъерошенные мальчишеские волосы, льет в кружку мать...

Абрам Клугерман

Об авторе

Родился в городе Рогачев (Белорусь) в 1932 году, сын инвалида Второй мировой войны. Закончил военное аэродромное училище, 37 лет прослужил в Советской Армии. Репатриировался в Израиль в 1999 году.

В настоящее время возглавляет литературное объединение «Ганей-Авив – Лод».

Ветеранам

Вы все еще красивы,Вы все еще сильны,Вы в меру горделивы,Не в меру вы скромны.

Хватает вам болезней,Хватает седины.Бесчисленны награды –Отметины войны.

Вас память вдохновляетНа новые дела,Хоть чашу пораженийИспили вы до дна.

Перенося все беды,У смерти на крюкеНесли вы часть победыВ солдатском рюкзаке.

Несли сквозь всю Европу,Сквозь всполохи зарниц.Сквозь стрекот пулеметовИ прорези бойниц.

Пусть в этот день ПобедыО маршалах кричат.Мы знаем, что победуПринес простой солдат.

Помянем мы погибшихЗа праздничным столомПоздравим ветерановС великим этим днем!

Уходят нынче ветераны,Уходят тихо на покой.В боях полученные раныЗвенят натянутой струной.

Промчалась юность боеваяСедея в зареве войныНо шли по жизни, не сдаваясь,Отчизны верные сыны.

Продлить вам годы до бессмертья,Грехи невольные забыть.Что б ваши выросшие детиМогли спокойно в мире жить.

Чтоб зимы веснами сменялись,Годов мелькала череда,Чтоб внуки весело смеялись,Войны не зная никогда.

Рене Маори