Коллектив авторов - Последняя среда. Литература о жизни (Тема номера: Украина) Страница 18

А.П.

Приложение

Юрий Нечипоренко

Из книги «Начальник связи»

Начальник связи

«Мой отец – начальник связи», – это было первое предложение, которое я сочинил в первом классе. Учительница сказала:

– Дети, а теперь пусть каждый из вас сочинит предложение…

Я сразу потянул руку – спросите меня, спросите, Евдокия Климовна!

Но вначале спросили двух правильных девочек, а потом только меня. Я встал и громко сказал:

– Мой отец – начальник связи! – а в классе все засмеялись. И чего они смеются – это же чистая правда. И потом, это было предложение про папу, а все, что связано с папой…

Например, мотоцикл. Трехколесный – папа на нем все время ездит. И когда мы собираемся на дачу… Всем сотрудникам связи отводят весной «дачи», то есть попросту огороды среди полей – и мы туда ездим, и сажаем картошку, подсолнухи, огурцы…

Две сестры, уцепившись друг за дружку, помещаются в коляске, мама садится на заднее сиденье, а я – впереди всех, обняв ногами бензобак, расставив руки, я держусь за руль, я распластался, как лягушка-путешественница, я смотрю вперед, откуда с шумом вырывается дорога… Тугой воздух расстегивается у лица. Запахи деревьев и трав пронизывают нас.

Мы мчимся, подставив лица ветру, навстречу летят мушки и жучки – и разбиваются с размаху о скулы, о лоб, залетают в рот – они живут в ветре, и мы живем в нем сейчас! Мы делаем ветер и двигаем его… Мы идем под сто – ну и жарит же папа – еще, давай еще! – скачет, дрожит стрелка на спидометре – вот это да!

Уезжают поля, обсаженные посадками, мелькают деревья: они появляются вдали, разгоняются – и вот уже летят мимо – гибкие, летучие деревья. А вот и гром гремит – дождик собирается, а нам нипочем – мы в брезенте, мы врываемся в мелкий дождь – и чувствуем запах, запах дождя и электрический вкус воды на губах…

Живая шерсть

Мы едем к бабушке в деревню. За тыщу километров. На мотоцикле! Нас встречает папин брат – агроном, он кончил два института – да научился выпивать.

Бабушке надо поправить дом. Папа с мотоциклом очень кстати – подвозит доски, черепицу…

Стучит молотком. Заколачивает гвозди, чинит крышу. Я глажу своего друга – пса-дворняжку. Черный добрый пес лижет мне руки, нам хорошо вместе, я перебираю его шерсть. Мы обнимаемся на теплой земле в запахе сирени…

Вечер. Обнаружена пропажа. Папа и бабушка сбиваются с ног, носятся по двору, зовут – и находят меня в кустах сирени. Очухиваюсь, удивляюсь – почему переполох – да, я спал с собакой, что такого?

С тех пор я сохраняю это блаженное ощущение – теплая земля, и мягкий пес с живою шерстью – мой друг, и голова его в моих руках, так хорошо с ним рядом… А как он потягивается, зевает! И сейчас я расслабляюсь, как научил меня мой друг, – до хруста в суставах растягиваюсь, и глаза закатываю, и засыпаю…

Но речь не обо мне, о папе…

Пророки

В моих снах живут три старика.

Первый приходит перекладывать печь. У ног его лежат две кучки праха – желтая и серая. Не торопясь, он перемешивает их в корыте, подливает воды и делает тесто. Этим клейким тестом он обмазывает красные шершавые кирпичи и вставляет их в развороченное брюхо печи. Все новые ребра вставляет в нее морщинистый старик, и печь обрастает плотью, покрывается шкурой штукатурки.

На улице слепит солнце, мы сидим в тени на ступеньках и жадно смотрим, как старик месит свое тесто, как обмазывает кирпичи, как вкладывает их, пошевелив напоследок и пристукнув мастерком, в брюхо печи…

Гремит гром, ползет туча. Старик говорит, что это едет на колеснице Илья-пророк. Мы страшно удивляемся: никаких пророков мы не знаем, слыхом не слыхали. Старик нам рассказывает, что молнии, как стрелы, мечет грозный Илья – он едет по ободу небес, над тучами, и бросает свои стрелы в тех, кто провинился перед Богом, в грешников. И гром гремит, чтобы настращать неучтивых и невежд. Старик много рассказывает, он все время что-то говорит, когда работает, а мы, как завороженные, смотрим на руки его, которые приготавливают тесто, обваливают в нем кирпич, кладут в печь…

Растет печь, в брюхе которой можно спокойно поместиться маленькому человеку. Растут в нашей душе уважение и почитание к старику, который строит печь, и кто му старику, который на огненной колеснице едет по краю, ободу небес и мечет молнии, гремит громами. Двор наш закрыт со всех сторон, защищен, как кожей, высоким забором, и, чтобы проникнуть в него, надо отворить высокую деревянную калитку из толстых морщинистых досок.

Старика с точильным станком опережает крик. Крик с улицы проникает за наш забор, перескакивает, не открывая калитки, – истошный, дикий, пронзительный крик:

– ТО-О-ОЧ-У-У НО-О-ОЖИ-И!

От крика этого, в котором живут ножи острые, становится не по себе. Он застигает врасплох, словно гром с ясного неба. Может быть, это тот самый Илья-пророк притащился на своей колеснице под наш дом и сейчас начнет наказывать неучтивых.

Отворяется калитка, и входит тощий старик, тертый какой-то, мелкий, плюгавый и, как мне кажется, очень злой. Он тащит на своем плече колесо и орет пронзительно, противно, так, что хочется уши заткнуть, захлопнуть ладонями от этого всепроникающего крика. Но вот он ставит колесо посреди двора. Принимает от соседей ножи, ножницы, кусачки, шила, косы и серпы – разглядывает их, что-то бормочет, раскручивает колесо, прикладывает к нему нож – и оно начинает бросаться яркими искрами, снопами пламени.

Это колесо от огненной колесницы! Мы разбегаемся подальше, чтобы не угодили, не попали случайно на голые коленки мелкие молнии. А старик косит на нас глазом и подманивает:

– Подойди, не бойся…

Но мы не верим этому пророку, мы прячемся за спины взрослых, не отрывая, как завороженные, глаз: из камня и железа рождается огонь!

Однажды в полдень старик этот входит к нам во двор, где никого нет, только я один-одинешенек. Старик движется ко мне, и, загипнотизированный его алчным интересом, я начинаю бежать от яблони к крыльцу. Но у меня отнимаются ноги, и я ползу в траве, едва двигая руками, словно плыву в вязкой воде. Он неотвратимо приближается, настигает меня. Я вползаю на крыльцо и чувствую, как он меня хватает за шиворот, за загривок, за затылок – за все, что сзади – и придавливает лицом к земле.

Третий старик живет в ларьке, за прилавком. В большой черной шляпе – он выглядывает, высовывается из-за прилавка, вырастает вдвое, когда мы к нему подходим с отцом. Он радуется каждый раз, когда видит нас с папой. Он начинает махать руками, что-то рассказывать, расспрашивать. Улыбается и снимает шляпу. И достает из мешка книги.

Да, у него есть мешок, набитый книгами. И он каждый раз достает оттуда что-то удивительное и заманчивое, какую-то чудесную, редкую книгу – и мы с папой очень радуемся и ее покупаем. Но покупка, деньги – это не главное. Главное, что мы опять с ним увиделись, опять обрадовались друг другу. Он еще к тому же и хромает, а может быть, у него нет руки – точно не вижу, но чувствую, что чего-то у него не хватает.

Наверное, поэтому он носит шляпу, что не хватает у него тела, но зато есть мешок, откуда он, как фокусник, извлекает то, что нам очень хочется прочесть…

Эти три старика живут у меня во сне, продолжают жить – Тот, Кто Кладет Печи, Тот, Кто Точит Ножи, и Тот, Кто Дает Книги.

Фрагменты из книги «Ярмарочный мальчик»

Николай Гоголь родился в селе Сорочинцы, которое как будто в шутку на – звали Великими Сорочинцами: найти его можно только на самой подробной карте – как точку под городом Миргородом на Украине. Но раз в году село это вырастало: точка разбухала, распускалась, как почка. Село расцветало ярмаркой, куда собирались из окрестных хуторов и деревень толпы людей. Они везли с собой всё то, что выросло на земле за год: зерно, фрукты, овощи и скот. Навстречу этим богатствам двигались из городов лакомые для сельчан товары: сапоги, платки, карамели, пироги… На ярмарке все эти товары устраивали хоровод: меняли владельцев, – как меняются в танце местами партнёры.

Ярмарочные дни – время праздничное, сделки принято отмечать угощением, пиршеством: считалось, что купленный товар не принесёт счастья, если его не «обмыть». Атам, где веселье и хмель – там место людям праздничным – певцам, танцорам и музыкантам. Здесь же собираются и самые разные мастера: делают они кувшины и свистульки, шьют платья и малюют картины. Кто не любит на Украине петь и плясать, веселиться и дурачиться? Жизнь здесь полна шуток и подтрунивания, тут каждый – немного артист. Двести лет назад, когда родился Гоголь, ярмарка для жителей села была главным развлечением, была тем, что сейчас для нас театр и кино, и ещё интереснее – в ярмарке можно было участвовать.

….Нежин – городок на реке Остёр, что впадает в Десну. Говорят, что название города восходит к слову «нежить» – так называли в древности лесных и полевых духов (леших, водяных, и прочую «нечисть»). Здесь было основано одно из лучших учебных заведений на юге России – гимназия высших наук. Основателем гимназии был князь Безбородко, который хотел создать в Малороссии заведение по образцу Царскосельского Лицея. Николай Гоголь провёл тут восемь лет. Сохранились письма родным, в которых Никоша просит прислать гостинцев, жалуется на унылость обучения и настаивает, чтобы на зимние каникулы за ним непременно прислали дрожки: он обычно встречал Рождество дома. Учился Гоголь ни хорошо и ни плохо. Директор гимназии писал его родителям: «Жаль, что сын ваш иногда ленится, но когда принимается за дело, то и с другими может сравниться, что и доказывает его отличные способности». От того времени осталось много воспоминаний, порой самых невероятных: бывшие ученики лицея изображают Гоголя по-разному, – так что непонятно, где правда, а где выдумки. Порой кажется, что все они заразились от Гоголя страстью к сочинительству.