Дмитрий Кедрин - Избранные произведения Страница 19

35. ДУМА

Батька сыну говорит: «Не мешкай!Навостри поди кривую шашку!..»Сын на батьку поглядел с усмешкой,ВыпилИ на стол поставил чашку.

«Обойдется! — отвечал он хрипло.—Стар ты, батька, так и празднуй труса!Ну, а я еще горелки выпью,Сала съем и рушником утруся».

Всю субботу на страстной неделеДо рассвета хлопцы пировали,Пиво пили, саламату ели,Утирали губы рукавами.

Утром псы завыли без причины,Крик «Алла!» повис над берегами,Выползали на берег турчины,В их зубах — кривые ятаганы.

Не видать конца турецкой силе:Черной тучей лезут янычары!Женщины в селе заголосили,Маленькие дети закричали!

А у тех османов Суд короткий:Женскою не тронулись слезою,Заковали пахарей в колодкиИ ведут невольников к Азову.

Да и сам казак недолго пожил,Что отцу ответил гордым словом:Снял пашаС хмельного хлопца кожуИ набил ее сухой половой.

Посадил его, беднягу, на кол, —Не поспел казак опохмелиться!..Шапку снял и горестно заплакалНад покойным батька смуглолицый:

«Не пришлось мне малых внуков нянчитьПод твоею крышей, сыну милый!Я стою, седой, как одуванчик,Над твоею раннею могилой.

Знать, глаза тебе песком задуло,Что без пользы сгинул ты, задаром.Я возьму казацкую бандуруИ пойду с бандурой по базарам.

Подниму свои слепые очиИ скажу такое слово храбрым:Кто в цепях в Стамбул идти не хочет —Не снимай рукиС турецкой сабли!..»

36. ЗЯБЛИК

Весной в саду я зяблика поймал.Его лучок захлопнул пастью волчьей.Лесной певец, он был пуглив и мал,Но, как герой, неволю встретил молча.

Он петь привык лесное торжествоПод светлым солнышком на клейкой ветке.Нет! Золотая песенка егоНе прозвучит в убогой этой клетке!

Упрямец! Он не походил на нас,Больных людей, уступчивых и дряблых:Нахохлившись, он молчаливо гас,Невольник мой, мой горделивый зяблик.

Горсть муравьиных лакомых яицНе вызвала его счастливой трели.В глаза ручных моих домашних птицЕго глаза презрительно смотрели.

Он всё глядел на поле за окномСквозь частых проволок густую сетку,Но я задернул грубым полотномЕго слегка качавшуюся клетку.

И, чувствуя, как за его тюрьмойВесна цветет всё чище, всё чудесней, —Он засвистал!.. Что делать, милый мой?В неволе остается только песня!

37. КЛЕТКА

Пасмурный щегол и шустрый чижикЗерна щелкают, водою брызжут —И никак не уживутся вместеВ тесной клетке на одном насесте.

Много перьев красных и зеленыхПотеряли чижик и щегленок,Так и норовят пустые птицыЗа хохлы друг другу ухватиться.

Глупые пичуги! НеужелиНе одно зерно вы в клетке ели,Не в одной кормушке воду пили?..Что ж неволю вы не поделили?

38. ПЛАСТИНКА

Л.К.

Когда я уйду,Я оставлю мой голосНа черном кружке.Заведи патефон,И вотПод иголочкой,Тонкой, как волос,От гибкой пластинкиОтделится он.

Немножко глухойИ немножко картавый,Мой голос тебеПрочитает стихи,Окликнет по имени,Спросит:«Устала?»,НаскажетНемало смешной чепухи.

И сколько бы ни былоЗлого, дурного,Печалей,Обид,—Ты забудешь о них.Тебе померещится,Будто бы сноваМы ходим в кино,Разбиваем цветник.

Лицо твоеТронет волненья румянец.Забывшись,Ты тихо шепнешь:«Покажись!..»

Пластинка хрипнётИ окончит свой танец —Короткий,Такой же недолгий,Как жизнь.

39. ЦВЕТОК

Я рожден для того, чтобы старый поэтОбо мне говорил золотыми стихами,Чтобы Дафнис и Хлоя в четырнадцать летНадо мною впервые смешали дыханье,Чтоб невеста, лицо погружая в меня,Скрыла нежный румянец в минуту помолвки.Я рожден, чтоб в сиянии майского дняТрепетать в золотистых кудрях комсомолки.Одинаково вхож во дворец и в избу,Я зарей позолочен и выкупан в росах…Если смерть проезжает в стандартном гробу,Торопливая, на неуклюжих колесах,То друзья и на гроб возлагают венок,—Чтоб и в тленье мои лепестки трепетали.Тот, кто умер, в могиле не так одинокИ несчастен, покуда там пахнет цветами.Украшая постельку, где плачет дитя,И могильной ограды высокие жерди,Я рожден утешать вас, равно золотяИ восторги любви и терзания смерти.

40. СВАДЬБА

Царь Дакии,Господень бич,Аттила, —Предшественник Железного Хромца,Рожденного седым,С кровавым сгусткомВ ладони детской, —Поводырь убийц,Кормивший смертью с острия мечаРастерзанный и падший мир,Работник,Оравший твердь копьем,Дикарь,С петельСорвавший дверь Европы, —Был уродец.

Большеголовый,Щуплый, как дитя,Он походил на карлика,И копотьИзрубленной мечами смуглотыНа шишковатом лбу его лежала.

Жег взгляд его, как греческий огонь,Рыжели волосы его, как ворохИзломанных орлиных перьев.МирВ его ладони детской был — как птица,Как воробей,Которого вольна,Играя, задушить рука ребенка.

Водоворот его орды крутилТьму человечьих щеп,Всю сволочь мира:Германец — увалень,Проныра — беглый раб,Грек — ренегат, порочный и лукавый,Косой монгол и вороватый скифКладь громоздили на ее телеги.

Костры шипели.Женщины бранились.В навозе дети пачкали зады.Ослы рыдали.На горбах верблюжьих,Бродя, скисало в бурдюках вино.Косматые лошадки в торокахЕдва тащили, оступаясь, всюМонастырей разграбленную святость.Вонючий мул в оческах гривы несБесценные закладки папских библий,И по пути колол ему бокаУкраденным клейнодом —Царским скиптром —Хромой дикарь,Свою дурную хворьОдетым в рубища патрицианкамДаривший снисходительно…ОрдаШла в золоте,На кладах почивала!

Один Аттила — голову во снеПокоил на простой луке седельной,Был целомудр,Пил только воду,ЕлОтвар ячменный в деревянной чаше.Он лишь один — диковинный урод —Не понимал, как хмель врачует сердце,Как мучит женская любовь,Как страстьСухим морозом тело сотрясает.Косматый волхв славянский говорил,Что, глядя в зеркало меча,АттилаПровидит будущее,Тайный смыслБезмерного течения на ЗападАзийских толп…И впрямь Аттила зналСудьбу свою — водителя народов.Зажавший плоть в железном кулаке,В поту ходивший с лейкою кровавойНад пажитью костей и черепов,Садовник бед, он жил для урожая,Собрать который внукам суждено!

Кто знает — где Аттила повстречалПрелестную парфянскую царевну?Неведомо!Кто знает — каковаОна была?Бог весть!Но посетилоАттилу чувство,И свила любовьСвое гнездо в его дремучем сердце.

В бревенчатом дубовом теремуИграли свадьбу.На столах дубовыхДымилась снедь.Дубовых скамей рядПод грузом ляжек каменных ломился.Пыланьем факелов,Мерцаньем плошекБыл озарен тот сумрачный чертог.Свет ударял в сарматские щиты,Блуждал в мечах, перекрестивших стены,Лизал ножи…Кабанья голова,На пир ощерясь мертвыми клыками,Венчала стол,И голуби в медуДразнили нежностью неизреченной!

Уже скамейки рушились,УжеРебрастый пес, пинаемый ногами,Лизал блевоту с деревянных ртовДавно бесчувственных, как бревна, пьяниц,Сброд пировал.Тут колотил шутаВоловьей костью варвар низколобый,Там хохотал, зажмурив очи, гунн,Багроволикий и рыжебородый,Блаженно запустивший пятернюВ копну волос свалявшихся и вшивых.

Звучала брань.Гудели днища бубнов,Стонали домбры.Детским альтом пелСедой кастрат, бежавший из капеллы.И длился пир…А над бесчинством пира,Над дикой свадьбой,Очумев в дыму,Меж закопченных стен чертогаЛетал, на цепь посаженный, орел —Полуслепой, встревоженный, тяжелый.Он факелы горящие сшибалОтяжелевшими в плену крылами,И в лужах гасли уголья, шипя,И бражников огарки обжигали,И сброд рычал,И тень орлиных крыл,Как тень беды, носилась по чертогу!..

Средь буйства сборищаНа грубом тронеЗвездой сиял чудовищный жених.Впервые в жизни сбросив плащ верблюжийС широких плеч солдата, он наделИ бронзовые серьги, и железныйВенец царя.Впервые в жизни онУ смуглой кисти застегнул широкийСеребряный браслет,И в первый разЗастежек золоченые жукиЕго хитон пурпуровый пятнали.

Он кубками вливал в себя виноИ мясо жирное терзал руками.Был потен лоб его.С блестящих губВдоль подбородка жир бараний стылый,Белея, тек на бороду его.Как у совы полночной,ОкруглилисьЕго вином налитые глаза.

Его икота била.МолоткамиГвоздил его железные вискиВсесильный хмель.В текучих смерчах — черныхИ пламенных —Плыл перед ним чертог.Сквозь черноту и пламя проступалиВ глазах подобья шаткие вещейИ рушились в бездонные провалы!Хмель клал его плашмя,Хмель наливалЖелезом руки,Темнотой — глазницы,Но с каменным упрямством дикаря,Которым он создал себя,КоторымОн в долгих битвах изводил врагов,Дикарь борол и в этом ратоборстве:Поверженный,Он поднимался вновь,Пил, хохотал, и ел, и сквернословил!

Так веселился он.Казалось, весьОн хочет выплеснуть себя, как чашу.Казалось, что единым духом — всюОн хочет выпить жизнь свою.Казалось,Всю мощь души,Всю тела чистотуАттила хочет расточить в разгуле!Когда ж, шатаясь,Весь побагровев,Весь потрясаем диким вожделеньем,Ступил Аттила на ночной порогНевесты сокровенного покоя, —Не кончив песни, замолчал кастрат,Утихли домбры,Смолкли крики пира,И тот порог посыпали пшеном…

Любовь!Ты дверь, куда мы все стучим,Путь в то гнездо, где девять кратких лунМы, прислонив колени к подбородку,Блаженно ощущаем бытие,Еще не отягченное сознаньем!..

Ночь шла.Как вдругИз брачного чертогаК пирующим донесся женский вопль…Валя столы,Гудя пчелиным роем,Толпою свадьба ринулась туда,Взломала дверь и замерла у входа:Мерцал ночник,У ложа на ковре,Закинув голову, лежал Аттила.Он умирал.Икая и хрипя,Он скреб ковер и поводил ногами,Как бы отталкивая смерть.ЗрачкиОстекленевшие свои уставяНа ком-то зримом одному ему,Он коченел, мертвел и ужасался.И если бы все полчища его,Звеня мечами, кинулись на помощьК нему,И плотно б сдвинули щиты,И копьями б его загородили,—Раздвинув копья,Разведя мечи,Прошел бы среди них его противник,За шиворот поднял бы дикаря,Поставил бы на страшный поединокИ поборол бы вновь…Так он лежал,Весь расточенный,Весь опустошенныйИ двигал шеей,Как бы удивлен,Что руки смертиКрепче рук Аттилы.Так сердца взрывчатая полнотаРазорвала воловью оболочку —И он погиб,И женщина былаВ его пути тем камнем, о которыйСпоткнулась жизнь его на всем скаку!

Мерцал ночник,И девушка в углу,Стуча зубами, молча содрогалась.Как спирт и сахар, тек в окно рассвет,Кричал петух.И выпитая чашаУ ног вождя валялась на полу,И сам он был — как выпитая чаша.

Тогда была отведена река,Кремнистое и гальчатое руслоОбнажено лопатами, —И в немБыла рабами вырыта могила.

Волы в ярмах, украшенных цветами,Торжественно везли один в другом —Гроб золотой, серебряный и медный.И в третьем —Самом маленьком гробу —Уродливый,Немой,Большеголовый,Покоился невиданный мертвец.

Сыграли тризну, и вождя зарыли.Разравнивая холм,Над ним прошлиБесчисленные полчища азийцев,Реку вернули в прежнее русло,Рабов зарезалиИ скрылись в степи.И чернаяВластительная ночь,В оправе грубых северных созвездий,Осела крепкимУгольным пластом,Крылом совы простерлась над могилой.

41. КОНЬ