Николай Майоров - МЫ Страница 2

Хорошо помню нашу последнюю встречу в глухом осеннем городке, во глубине России. Николай уже был солдатом, шинель ему выдали не по росту короткую. Он передвигался тогда в какую-то воинскую часть, по назначению. Был молчалив, задумчив, новых стихов не читал — не до стихов было в эти трагические недели. А рядом с Колей шагал, тоже в солдатской шинели, длинный, сутулый, неуклюжий, в толстых роговых очках его товарищ и однокурсник, добрый-предобрый Арчил Джапаридзе…

«Есть в голосе моем звучание металла», — писал Николай Майоров в стихотворении «Мы», которое торжественно словно бы произнесено им от имени всего своего необычайно чистого и горячего поколения, так рано шагнувшего в огонь войны. Сын рабочего, скромный, внешне неприметный, но, по его же словам, «удивительно прямой», духом, Майоров нес в себе глубочайшее чувство патриота. Доброволец 1941 года, он стал пулеметчиком, политруком. В феврале 1942 года он пал смертью храбрых в тяжелых боях на Смоленщине. Было ему тогда двадцать три года. Он еще не закончил к тому времени ни университета, ни Литературного института. Место гибели его в точности не установлено. «Я не знаю, у какой заставы вдруг умолкну в завтрашнем бою», — сказано в его стихах.

Николай не успел опубликовать в большой печати ни одного своего стихотворения. Подготовленный в начале 1941 года сборник стихов, где наряду с Майоровым выступали и его товарищи-литкружковцы, в свет не вышел. Пробиваться начинающим на страницы журналов в ту пору было куда труднее, чем ныне.

Теперь Николай Майоров, замечательный поэт и воин, отдавший свою жизнь за Родину, запечатлен в сознании многих и многих читателей. Первая книга стихотворений Майорова, бережно собранных его друзьями, появилась в 1962 году в издательстве «Молодая гвардия». Она была удостоена премии Ивановского областного комитета комсомола. Там же, в Иванове, именем Николая Майорова названа улица, его имя присвоено пионерской дружине в школе, где учился поэт. Стихи Николая Майорова по праву заняли свое место в различных антологиях и поэтических сборниках.

Есть во всем этом что-то поистине горделивое: не пропадет майоровский стих, не скроет облик Майорова летящее время!

МЫ

Это время

трудновато для пера.

Есть в голосе моем звучание металла.Я в жизнь вошел тяжелым и прямым.Не все умрет. Не все войдет в каталог.Но только пусть под именем моимПотомок различит в архивном хламеКусок горячей, верной нам земли,Где мы прошли с обугленными ртамиИ мужество, как знамя, пронесли.Мы жгли костры и вспять пускали реки.Нам не хватало неба и воды.Упрямой жизни в каждом человекеЖелезом обозначены следы —Так в нас запали прошлого приметы.А как любили мы — спросите жен!Пройдут века, и вам солгут портреты,Где нашей жизни ход изображен.Мы были высоки, русоволосы.Вы в книгах прочитаете, как миф,О людях, что ушли, не долюбив,Не докурив последней папиросы.Когда б не бой, не вечные исканьяКрутых путей к последней высоте,Мы б сохранились в бронзовых ваяньях,В столбцах газет, в набросках на холсте.Но время шло. Меняли реки русла.И жили мы, не тратя лишних слов,Чтоб к вам прийти лишь в пересказах устныхДа в серой прозе наших дневников.Мы брали пламя голыми руками.Грудь раскрывали ветру. Из ковшаТянули воду полными глоткамиИ в женщину влюблялись не спеша.И шли вперед, и падали, и, елеВ обмотках грубых ноги волоча,Мы видели, как женщины гляделиНа нашего шального трубача.А тот трубил, мир ни во что не ставя(Ремень сползал с покатого плеча),Он тоже дома женщину оставил,Не оглянувшись даже сгоряча.Был камень тверд, уступы каменисты,Почти со всех сторон окружены,Глядели вверх — и небо было чисто,Как светлый лоб оставленной жены.Так я пишу. Пусть неточны слова,И слог тяжел, и выраженья грубы!О нас прошла всесветная молва.Нам жажда зноем выпрямила губы.Мир, как окно, для воздуха распахнут,Он нами пройден, пройден до конца,И хорошо, что руки наши пахнутУгрюмой песней верного свинца.И, как бы ни давили память годы,Нас не забудут потому вовек,Что, всей планете делая погоду,Мы в плоть одели слово «Человек»!

1940

Ленин

Вот снова он предстанет в жестахВесь — наша воля. Сила. Страсть…Кругом — народ. И нету места,Где можно яблоку упасть.Матрос. И женщина с ним рядом.Глаза взведя на броневик,Щекой небритою к прикладуСедой путиловец приник.Он рот открыл. Он хочет слышать,Горячих глаз не сводит онС того, о ком в газетах пишут,Что он вильгельмовский шпион.Он знает: это ложь. Сквозная.Такой не выдумать вовек.Газеты брешут, понимая,Как нужен этот человекЕму. Той женщине. Матросам,Которым снился он вчера,Где серебром бросают осыпьВ сырую ночь прожектора…И всем он был необходим.И бредила — в мечтах носила —Быть может, им и только имВ тысячелетиях Россия.И он пришел… Насквозь прокуренВ квартирах воздух, кашель зим.И стало сразу ясно: буряУж где-то слышится вблизи.Еще удар. Один. Последний…Как галька, были дни пестры.Гнусавый поп служил обедни.Справляли пасху. Жгли костры.И ждали. Дни катились быстро.Уж на дворе октябрь гостил,Когда с «Авроры» первый выстрелНачало жизни возвестил.

1937

Творчество

Есть жажда творчества,Уменье созидать,На камень камень класть,Вести леса строений.Не спать ночей, по суткам голодать.Вставать до звезд и падать на колени.Остаться нищим и глухим навек,Идти с собой, с своей эпохой вровеньИ воду пить из тех целебных рек,К которым прикоснулся сам Бетховен.Брать в руки гипс, склоняться на подрамник,Весь мир вместить в дыхание одно,Одним мазком весь этот лес и камниЖивыми положить на полотно.Не дописав,Оставить кисти сыну,Так передать цвета своей земли,Чтоб век спустя все так же мяли глинуИ лучшего придумать не могли.

1940

Торжество жизни

Рассвет сочился будто в сите,Когда в звенящем серебреРванулся резко истребительКосым движением к земле.

Пилот, в бесстрашье шансы взвесив,Хватался в спешке за рули,Но все дороги с поднебесьяК суровой гибели вели.

И с жаждой верной не разбиться,Спасая в виражах мотор,Хотел он взмыть, но силу птицыПрезрели небо и простор.

Она все тело распластала,Скользя в пространстве на крыле,И вспышкой взрыва и металлаЖизнь догорела на земле.

…А сила ветра так же крепла.Восходом солнца цвел восток,И на земле сквозь дымку пеплаПробился утренний цветок.

Уже истлели тело, крылья,Но жизнь, войдя с людьми в родство,Презрев пред гибелью бессилье,Свое справляла торжество.

Как прежде, люди в небо рвалисьВ упорной жажде высоты.А в небе гасли, рассыпалисьЗвезд изумрудные цветы.

И пахли юностью побегиВетвей. Прорезав тишину,Другой пилот в крутом разбегеВзмыл в голубую вышину.

Мир был по-прежнему огромен,Прекрасен, радужен, цветист;И с человечьим сердцем вровеньНа ветке бился первый лист.

И, не смущаясь пепла, тлена,Крушенья дерзостной мечты,Вновь ликовала кровь по венамВ упорной жажде высоты!

1938

Рождение искусства

Приду к тебе и в памяти оставлюЗастой вещей, идущих на износ,Спокойный сон ночного ЯрославляИ древний запах бронзовых волос.Все это так на правду непохожеИ вместе с тем понятно и светло,Как будто я упрямее и строжеВзглянул на этот мир через стекло.И мир встает — столетье за столетьем,И тот художник гениален был,Кто совершенство форм его заметилИ первый трепет жизни ощутил.И был тот час, когда, от стужи хмурый,И грубый корм свой поднося к губе,И кутаясь в тепло звериной шкуры,Он в первый раз подумал о тебе.Он слышал голос ветра многоустыйИ видел своды первозданных скал.Влюбляясь в жизнь, он выдумал искусствоИ образ твой в пещере изваял.

Пусть истукан массивен был и грубИ походил скорей на чью-то тушу.Но человеку был тот идол люб:Он в каменную складку губВсе мастерство вложил свое и душу.Так, впроголодь живя, кореньями питаясь,Он различил однажды неба цвет.Тогда в него навек вселилась завистьК той гамме красок. Он открыл секретБессмертья их. И, где б теперь он ни был,Куда б ни шел, он всюду их искал.Так, раз вступив в соперничество с небом,Он навсегда к нему возревновал.Он гальку взял и так раскрасил камень,Такое людям бросил торжество,Что ты сдалась, когда, припав губамиК его руке, поверила в него.Вот потому ты много больше значишь,Чем эта ночь в исходе сентября,Что даже хорошо, когда ты плачешь,Сквозь слезы о прекрасном говоря.

1939