Луиза Лабе - Французский сонет XVI-XIX веков Страница 2

Жан де Спонд (1557–1595)

Нам всем когда-нибудь придется умереть.Судьба в урочный час затопчет в дерн зеленыйНе признававший смерть сосуд одушевленный,Дабы пред вечностью он не кичился впредь.

Живому факелу придется отгореть,Застынет ярый воск, иссякнет дух смоленый,Беспечную волну проглотит вал соленый,Палитре красочной придется посереть.

На небе молнии я вижу не впервые,И раньше слышал я раскаты громовые,Я помню, как в горах, чернея, тает снег.

На льва рычащего, я знаю, кнут найдется.Живи и радуйся, но помни, человек,Что умереть тебе когда-нибудь придется.

Франсуа Мейнар (1582–1646)

Прощай, Париж, прощай, теперь уже навек!На этих стогнах я устал кадить Фортуне.Спешу назад к лесам, где счастлив человек,Где силы свежие не прозябают втуне.

Богатства умножать, поверь, не мой удел,Не жаждой золота прославлен род мой древний:То, чем владею я, чем прадед мой владел,Ничтожно при дворе, но велико в деревне.

С тех пор как понял я, что правда не в чести,Что доблесть в этот век издряхший не спасти,Я в одиночестве нашел покой душевный.

Высокий, вольный дух попробуй приневоль! Избавлен наконец от службы каждодневной,Я сам себе слуга и сам себе король!

Марк-Антуан Жирар де Сент-Аман (1594–1661)

Я меланхолией и ленью сокрушен,Я ползимы проспал, теперь просплю до лета,Как заяц без костей на ложе из паштета,Уныл, как Дон Кихот, как Дон Кихот, смешон.

Войной в Италии я не растормошен,Казна и титулы не вдохновят поэта,В стихах моих одно бездействие воспето,Мой дух расслабленный в них живости лишен.

В постели целый день валяться мне не в тягость,Известно, что во сне на нас нисходит благость:Солидное успел я отрастить брюшко.

Спросонья тру глаза, противна мне работа.Любезный Бодуан, ты думаешь легкоВзять и сложить сонет? Решиться — вот забота!

Жан-Батист де Грекур (1684–1743)

Отчаясь летнюю осилить духоту,Климена в рощице спала почти нагая,Воздержный самый нрав такую красотуНе смог бы миновать, стыдом пренебрегая.

От юбки поднятой скользил по животуМой взор туда, где цель темнела дорогая.Я эту тайную ложбинку свято чту,Она манит меня, как ни одна другая.

Так загорелся я, так очарован был,Что робость прежнюю и скромность позабыл:Над спящей наклонясь, ее лобзал я страстно.

Проснулась и, смеясь, пролепетала мне:«Я мудрости людской не верила напрасно,Все лучшее и впрямь приходит к нам во сне!»

Жозефен Сулари (наст. имя Жозеф-Мари) (1815–1891)

Он с кладбища пришел, похоронив жену,В кабак влечет его неведомая сила.Известно, что в беде мы тянемся к вину,А мертвых все равно не выпустит могила.

Он трубку докурил, потом еще одну,Не верит в счастье он, и жизнь ему постыла.Пробормотал: «Куда деваться горюну?» —И на пустой стакан уставился уныло.

В сторонке за столом друзья: «Ты мне поверь,Недолго без нее протянет он теперь,Тащила на себе весь дом раба господня!»

Он ночью прибредет домой, мертвецки пьян,И, может быть, всплакнет, тоскою обуян,Что некого ему поколотить сегодня.

Шарль Бодлер (1821–1867)

И старый книгочей, и сладострастник старыйИз гордости не прочь обзавестись котом.В уюте и тепле весь день они потом,Хозяин и жилец, сидят вальяжной парой.

Любовь с премудростью в попутчицы избрав,Коты в безмолвную уводят нас гробницу,Их в погребальную запряг бы колесницуПлутон, когда бы мог смирить их гордый нрав.

В их позах вкрадчивых есть благородство линий,Как сфинксы, спят они в неузнанной пустыне,Уйдя в былые сны, и нет их снов мудрей.

От баснословных искр их плодовиты чресла,В мерцающих зрачках мистических зверейПотустороннее таинственно воскресло.

Под колокольный звон туманной ночью зимней,Когда за окнами не разглядеть ни зги,Очаг для призраков былых гостеприимней,И сладко слушать их тоскливые шаги.

Ты счастлив, колокол, ты стар, но в глотке меднойЕсть мощь, способная встревожить высоту,Твой голос набожный гудит, как зов победный,Как окрик часовых на боевом посту.

А я не населю стихами зимний холод,Есть трещина во мне, и голос мой расколот,Пытаюсь петь, кричу, молчу в конце концов.

Так раненый солдат под грудой мертвецовХрипит, пытаясь встать и выбраться наружу,И мертвым в липкую опять уходит лужу.

Поль Верлен (1844–1896)

На похороны я хожу с большой охотой:Могильщик радостно орудует киркой,Веселый колокол звонит «За упокой»,И молится кюре, весь в белом с позолотой.

Как девочка, поет мальчишка большеротый,Прикрыли наконец покойника доской,Земля течет на гроб шуршащею рекой.Счастливчик, он с людской расстанется заботой.

Как это здорово, какая красота!Распорядители во фраках без хвоста,С носами красными от сидра дарового.

Здесь речи краткие глубокий смысл таят,И, не произнося от гордости ни слова,Толпой наследнички стоят!

Тристан Корбьер (1845–1875)

Смотри, как пряный жир обляпал бирюзу:Там манну варит Бог в сияющем тазу,Проплаченную впрок небесным ДоброхотомИ крепко, из любви, подсоленную потом.

Толпа оборвышей подачки ждет внизу,Похлебки едкий дух щекочет нос сиротам,И пьяницам вольно примазаться к щедротам,Заморыш с мискою дрожит, смахнув слезу.

Ты думаешь, для всех вверху кипит жаркое,Для всех такой восторг, роскошество такое?Глотай собачий суп, не так он нынче плох!

Лишь для удачливых в зените солнце блещет,А к нам в подвал вода сквозь дыры в крыше хлещет,По мне, уж лучше желчь, в меду я б точно сдох.

Жюль Лафорг (1860–1887)

Вдоль ослепительных витрин из мастерскихОбедать стайками бегут провинциалки,Без шляпок, приколов к передникам фиалки,Глазеют на мужчин в пластронах щегольских.

В аллее, слушая напев шарманки жалкий,Я сочинял под шум деревьев городскихСонет кладбищенский о склепах колдовскихИ вдруг увидел гроб на черном катафалке.

Я вздрогнул: жизнь таким, как я, не по нутру,Жить жутко гению, но, если я к утруУмру, кто ввечеру заплачет над поэтом?

Прохожие дадут процессии пройти,Бродяга крикнет вслед: «Счастливого пути!»И все останется, как прежде, в мире этом.