Ярослав Смеляков - Работа и любовь Страница 2

ПРИЗЫВНИК

Под пристами гомон прощальныйв селе, где обрыв да песок,на наш пароходик недальнийс вещичками сел паренек.

Он весел, видать, и обижен,доволен и вроде как нет, —уже под машинку острижен,еще по–граждански одет.

По этой–то воинской стрижке,по блеску сердитому глазмы в крепком сибирском парнишкесолдата признали сейчас.

Стоял он на палубе сирои думал, как видно, что он..от прочих речных пассажировнезримо уже отделен.

Он был одинок и печаленсреди интересов чужих:от жизни привычной отчалил,а новой еще не достиг.

Не знал он, когда между намистоял с узелочком своим,что армии красное знамяуже распростерлось над ним.

Себя отделив и принизив,не знал он, однако, того,что слава сибирских дивизийуже осенила его.

Он вовсе не думал, парнишка,что в штатской одежке у насвоенные красные книжкитихонько лежат про запас.

Еще понимать ему рано,что связаны службой однойвеликой войны ветераныи он, призывник молодой.

Поэтому, хоть небогато —нам не с чего тут пировать, —мы, словно бы младшего брата,решили его провожать.

Решили хоть чуть, да отметить,хоть что, но поставить ему.А что мы там пили в буфете,сейчас вспоминать ни к чему.

Но можно ли, коль без притворства,а как это есть говорить,каким–нибудь клюквенным морсомсолдатскую дружбу скрепить?

ЛАНДЫШИ

Устав от тряски перепутий,совсем недавно, в сентябре,я ехал в маленькой каютеиз Братска вверх по Ангаре.

И полагал вполне разумно,что мне удастся здесь поспать,и отдохнуть от стройки шумной,и хоть немного пописать.

Ведь помогают размышленьюи сочинению стиховреки согласное теченьеи очертанья берегов.

А получилось так на деле,что целый день, уже с утра,на пароходике гремелидинамики и рупора.

Достав столичную 1 НОвинку,с усердьем честного глупцакрутил радист одну пластинку,одну и ту же без конца.

Она звучала в час рассвета,когда все смутно и темнои у дежурного буфетазакрыто ставнею окно.

Она «е умолкала позднов тот срок, когда, сбавляя ход,под небом осени беззвезднымшел осторожно пароход.

Она кружилась постояннои отравляла мне житье,Но пассажиры, как ни странно,охотно слушали ее.

В полупустом читальном зале,где был всегда неверный свет,ее парнишки напевалинад пачкой выцветших газет.

И в грубых ватниках девчонкив своей наивной простоте,поправив шпильки и гребенки,слова записывали те:

«Ты сегодня мне принесНе букет из пышных роз,Не фиалки и не лилии, —Протянул мне робко тыОчень скромные цветы,Но они такие милые…Ландыши, ландыши…»

Нет, не цветы меня озлилии не цветы мешали жить.Не против ландышей и лилийрешил я нынче говорить.

Я жил не только для бумаги,не только книжицы листал,я по утрам в лесном оврагесам эти ландыши искал.

И у меня — от сонма белыхцветков, раскрывшихся едва, —стучало сердце и пьянела —в листве и хвое — голова.

Я сам еще в недавнем прошломдарил созвездия цветов,но без таких, как эти, пошлых,без патефонных этих слов.

Поэзия! Моя отрада!Та, что всего меня взялаи что дешевою эстрадойни разу в жизни не была;

та, что, порвав на лире струны,чтоб не томить и не бренчать,хотела только быть трибунойи успевала ею стать;

та, что жила едва не с детства,с тех пор, как мир ее узнал,без непотребного кокетстваи потребительских похвал,

воюй открыто, без сурдинки,гражданским воздухом дыши.И эти жалкие пластинкипобедным басом заглуши.

АЛТАЙСКАЯ ЗАРИСОВКА

Вдоль полян и пригорковдальний поезд везетиз Москвы на уборкукомсомольский народ.

Средь студентов столичных,словно их побратим, —это стало обычным —есть китаец один.

В наше дружное времяон не сбоку сидит,а смеется со всемии по–свойски шумит.

И всему эшелонутак близки оттогокителек немудреныйвместе с кепкой его.

Вот Сибирь золотая,вот пути поворот,и уже по Алтаюдымный поезд идет.

Песни все перепеты,время с полок слезать.

Вот уж станцию этуиз окошка видать.Вот уж с общим радушьемради встречи

с Москвойразражается тушемвесь оркестр духовой.

Вот уже по равнинамв беспросветной пылигрузовые машинымосквичей повезли.

По платформе скитаясь,озирая вокзал,этот самый китаецпотерялся, отстал.

Огляделся он грустно,пробежал вдоль путей,а на станции пусто:ни машин, ни людей.

Под шатром поднебеснымне видать никого —ни начальников местных,ни оркестра того,

ни друзей из столицы,ни похвал, ни обид,только мерно пшеницапо округе шумит.

Нет ей веса и счетаи краев не видать.

Как же станут ее–тобез него убирать?

По гражданскому долгу,как велит комсомол,он, не думая долго,на глубинку пошел.

Не какой–нибудь дачник,не из праздных гуляк, —в пятерне чемоданчик,за плечами рюкзак.

Пыль стоит, не спадая,солнце душное жжет.Паренек из Китаяна уборку идет.

И гудки грузовые,мчась навстречу в дыму,словно трубы России,салютуют ему.

КЕТМЕНЬ

Я отрицать того не стану,что у калитки глупо стал,когда сады Узбекистанавпервые в жизни увидал.

Глядел я с детским изумленьем,не находя сначала слов,на то роскошное скопленьерастений, ягод и плодов.

А вы, прекрасные базары,где под людской нестройный гудсо всех сторон почти задаромурюк и дыни продают!

Толкался я в торговой давке,шалел от красок золотыхвблизи киосков, и прилавков,и ос над сладостями их.

Но; под конец — хочу признаться,к чему таиться и скрывать? —устал я шумно восхищатьсяи потихоньку стал вздыхать.

Моя душа не утихала,я и грустил и ликовал,как Золушка, что вдруг попалаиз бедной кухоньки на бал.

Мне было больно и обидносредь изобилия всегоза свой район, такой невидный,и земли скудные его.

За тот подзол и супесчаник,за край подлесков и болот,что у своих отцов и нянектак много сил себе берет.

И где не только в деньвчерашний,а и сейчас, чтоб лучше жить,за каждым садиком и пашнейнемало надо походить.

Я думал, губы сжав с усильем,от мест родительских вдали,что здесь–то лезет изобильесамо собою из земли.

Сияло солнце величаво,насытив светом новый день,когда у начатой канавыя натолкнулся на кетмень.

Железом сточенным сияя,он тут валялся в стороне,как землекоп, что, отдыхая,лежит устало на спине.

Я взял кетмень почтенный в рукии кверху поднял для того,чтоб ради собственной наукив труде испробовать его.

Случалось ведь и мне когда–тодержать в руках — была пора —и черенок большой лопатыи топорище топора.

Но этот — я не пожалеюсознаться в том, товарищ мой, —не легче был, а тяжелее,сноровки требовал иной.

Я сделал несколько движений,вложивши в них немало сил,и, как работник, с уваженьемего обратно положил.

Так я узнал через усталость,кромсая глину и пыля,что здешним людям доставаласьнедаром все–таки земля.

Она взяла немало силы,немало заняла труда.

И это сразу усмириломои сомненья навсегда.

Покинув вскоре край богатый,я вспоминаю всякий деньтебя, железный брат лопаты,тебя, трудящийся кетмень!

ВЕТКА ХЛОПКА