Иван Рядченко - Время винограда Страница 2

«Мой вещмешок… Что было в нем?..»

Мой вещмешок… Что было в нем?Портянки, концентрат с пшеном,на случай — лишняя граната,да лист с такою колдовскойразмытой маминой строкой,благословляющей солдата.

Кто знает, правда или нет,что этот лист спасал от бед,был верной грамотой охранной.Но я пришел домой с войны.И миром дни мои полныи лихорадкой чемоданной.

Материки и города,крутая пенная вода,и поезда, и самолеты…Сегодня в спутники мне данне вещмешок, а чемоданотличной фирменной работы.

Он свежей кожею пропах,он полон галстуков, рубах,костюмов модного покроя.Но нет письма в нем с колдовскойразмытой маминой строкой —и беззащитен я порою.

Одесский оперный

Я не забуду, как сказанье,пустую сцену, где в пылисаперы с красными глазамибезмолвно щупами вели.

Как первые экскурсоводы,они входили в этот зал,освобождая наши годыот мин, что враг тут набросал.

Они так много недоспализа громовые дни войны,что засыпали в гулком залесреди спасенной тишины.

Они не слышали оваций!Иным мальчишкам тех годовеще судилось подорватьсяна минах взятых городов.

Они ушли. Но, словно клятва,остался их негромкий следна сером цоколе театра:«Проверено. Мин больше нет».

Как прежде, зданье знаменито.И негде яблоку упасть,когда вершит «Кармен-сюита»свою пленительную власть.

Спешат, как в храм, под эти сводылюдские толпы даже днем…Ах, девушки-экскурсоводы!Прошу вас только об одном:

Среди имен певцов, танцоров,не нарушая суть ничуть,лишенных голоса саперовхотя бы словом помянуть!

Деликатес

Кровавый бой. Бомбежка.Привал. Разбитый лес.Печеная картошка,сухой деликатес.

Ее на зорьке раннейпекли под шелест минв золе воспоминаний,пожарищ и руин.

Пекли с горячей болью,хоть каждый был ей рад,и посыпали сольюбесчисленных утрат.

Печальное окошкоу взорванных плетней.Печеная картошка,горячий дух над ней.

Она, чтоб каждый ахалот наслажденья вдруг,была бела, как сахар,рассыпчата, как пух.

Утихла канонада,и вырос новый лес.но слаще шоколадасухой деликатес.

Замаюсь понемножкуиль что-то захандрю,«А ну, спеки картошку!» —себе я говорю.

И вот на зорьке раннейпод высвист соловьяв золе воспоминанийпеку картошку я.

В золе воспоминаний,обугленных слегка,и строгих, словно знамяродимого полка.

Связист артиллерийского полка

О Курская дуга!Дымящий зной.Поля в хлебах.Горящая опушка.Я связь тяну.Рокочет за спинойтяжелая, как шар земной, катушка.

Глаза мне заливает едкий пот.А воздух рвется в грохоте и звоне.Фашист в меня из минометов бьет.Он — на холме.А я — как на ладони.

Но связь дана. И я бегу назад,бегу среди желтеющей равнины.Над потною пилоткою скользятшуршащие, воркующие мины.

Бегу, за провод пальцами держась.Вдруг чувствую — ослабло напряженье.А это значит — прекратилась связь,качнулись чаши на полях сраженья.

Я возвращаюсь. Нахожу порыв.Концы зачистить — рву из ножен финку.Взрыв раздается, горизонт закрыв,—и небеса становятся с овчинку!

Я падаю меж дрогнувших хлебов.Земля вокруг завешена дымами.Но провод, словно память про любовь,я зажимаю намертво зубами.

Хоть мир вокруг разрывами взметен,шершавый шнур держу в бульдожьей хватке.— Алло, алло, «Фиалка»!, Я — «Бутон»!Вы слышите?— Я слышу! Все в порядке!

Я холодею посреди огня.Не плачь, зерно! Тебя еще посеем.Послушай лучше, как через менятекут команды к нашим батареям!

…Катаю в пальцах ежик колоска.Штормят хлеба над Курскою дугою.Связист артиллерийского полка,я снова провода готовлю к бою.

Опять враги прицельно бьют в меня.Но, будучи на Кубе иль на БАМе,я связь тяну из нынешнего дняв грядущее, закрытое дымами.

И снится мне солдатский старый сон:соединяю провод в мертвой хватке.— Алло, алло, «Фиалка»!, Я — «Бутон»!Вы слышите?— Я слышу! Все в порядке!

«В день окончания войны…»

Еще стояла тьма немая.В тумане плакала трава.Девятый день большого Маяуже вступил в свои права.

Армейский зуммер пискнул слабои улетел солдатский сон.Связист из полкового штабавскочил и бросил телефон.

И все!Не звали сигналистов,никто не подавал команд.Был грохот радости неистов.Дробил чечетку лейтенант.

Стреляли танки и пехота.И, раздирая криком рот,впервые за четыре годапалил из «вальтера» начпрод.

Над мутной торопливой Тиссой —и стрекот выстрелов, и гул.К жаре привыкший повар лысыйзачем-то ворот расстегнул.

Не рокотали стайки ЯКовнад запылавшею зарей.И кто-то пел.И кто-то плакал.И кто-то спал в земле сырой.

Вдруг тишь нахлынула сквозная.И в полновластной тишинеспел соловей,еще не зная,что он поет не на войне.

Послевоенный колосок

Мне не забыть тот стебель колкий,что вышел в свет из глубины,раздвинув ржавые осколкиедва умолкнувшей войны.

Случайный гость на поле боя,качался он на ветерке.И был великий миг покояв том одиноком колоске.

Его беспомощность исчезла,и стать пшеничпая быласильнее маршальского жезлаи орудийного ствола.

Артиллерийскии переулок

Названья улиц нового района…Они плоды не прихоти слепой:в них щелкают ппчуги упоенно,цветут сады и слышится прпбой.

Но посреди Цветочных и Тенистых,роскошных скверов, тротуарных плит,внезапно строго, как сигнал горниста,военное пазванье прозвучит.

Озон весны живителен и гулок.Хоть я не назову координат,привет, Артиллерийский переулок!Ты — отзвук отгремевших канонад.

Теперь вокруг, на обновленной суше,надсадно минометы не ревут,красивые гражданские Катюшивоенных тезок вспоминают тут.

Приходит ночь, кончается прогулка,весь город отдыхает от трудов.Бессонное названье переулкастоит на страже улиц и цветов.

Старый патефон

Ах, старый, старый, старый патефон,трофей войны из вражеского стана!Нерусскую пластинку крутит он,гусынею шипит его мембрана.

Мембрана с дребезжаньем выдаетохрипшее, простуженное танго.А в памяти встает разбитый дот,и стены сотрясает рокот танка.

И госпиталь. И стон. И вечера,поспешно забинтованные вьюгой.И патефон заводит медсестра —лицо мадонны с ямочкой упругой.

Рукой усталой щеку подперев,сидит за полночь, словно ей не спитсячужой певицы слушает напев —и что-то набегает на ресницы.

Промчалась ночь.Вой «юнкерсов» с утра.И бомба оглушающая рядом.И крутится пластинка.А сестраглядит на мир остекленевшим взглядом.

Но дни бегут, как блики по волнам,бегут и не хотят остановиться.Немало лет военным орденам.Уже сдают пластинка и певица.

Хозяин сед. Но снова ставит онмотивчик острой незажившей боли.Ах, старый, старый, старый патефон,в конце концов уже сломайся, что ли!..

«Не мог я знать, что в том горниле…»