Райнер Рильке - Часослов Страница 2

Ты островками проступаешь. Я же

Твоим очам, и не мигнувшим даже

пространства ток.

Отныне нет Тебя в Твоем сиянье,

где даль мелодией в напоминанье,

как ангелы, еще Тобой звучит...

Живешь в последнем Ты своем дому:

во мне - ждать эха небу Твоему.

А сердце умное молчит.

x x x

Аз есмь, Господь, Ты слышишь? Вечный Страх,

не слышишь, как пылаю страха ради?

И окрыленны, чувства в горнем граде,

что белый свет в Твоих очах.

Моя душа в молчанье, как в лучах,

к Тебе припала - ах, Ты не глядишь.

Моей молитвы зреющую тишь

не видишь? - деревом, цветущим к маю.

Ты спишь? - я сон Твой, но не донимаю.

Вольно не спать? - Что ж, я - Твоя же Воля.

И крепок ей. И властвовать я рад,

молчаньем звезд покоясь и глаголя,

объемля времени чудесный град.

x x x

Нет, жизнь моя - не этот час отвесный,

где - видишь Ты - скорей к Тебе спешу.

Я - дерево в пейзаже духа, тесно

сомкнув уста, я - голос бессловесный,

тысячеуст я, и Тобой дышу.

Я - немота между двумя тонами,

они так плохо ладят меду нами:

неверный _тон_ - смертный стон кругом.

Но в темном интервале, временами

Дух говорит.

И вот: горит псалом.

x x x

Когда б ребенком рос я где-нибудь,

где час все тоньше, день все невесомей,

Тебя я праздновал бы в их проеме,

и пальцами Тебя касался чуть,

а не сжимал испуганно - поверь.

Там я бы мог Тебя терять всечасно,

Ты, безоглядное Здесь и Теперь.

Бросать, как мяч,

в волнующий, прекрасный

миг, чтоб другой, вдруг, покорясь минуте,

летел, горяч,

с Тобою падая в веселой жути,

ведь Ты - Суть Сути.

Клинком во тьме Ты б мог сверкнуть, и

золотой

каймой кольца, и будь я

там, замкнул бы Твой

печаткой четкою - огонь,

чтобы рука еще белей была.

Я б начертал Тебя - стена мала!

на небесах - цвети, моя хвала!

Твои, Господь, вершил бы я дела,

титан, колосс: тут пламя, там скала,

а там самум, сжигающий дотла

не так,

иначе все: Тебя нашла

моя печаль...

Друзья все дальше - смех

теряется в саду, везде - щеколды,

а Ты... Ты выпал из гнезда, щегол Ты,

птенец, и клюв свой раскрываешь желтый

мне хуже всех теперь, тоскливей всех

(рука моя огромна, как на грех).

Я палец к Тебе подношу с каплей воды из ключа,

и жду, не заставит ли жажда Тебя потянуться

за ним,

и чувствую: наши сердца наполняются вместе,

стуча,

страхом одним.

x x x

Я нахожу Тебя во всем, что стало,

как брату, близким мне, почти моим:

зерном лучишься Ты в пылинке малой,

величественно Ты в великом зрим.

Легчайшая игра, всегда на страже

сил, проступающих сквозь вещь и суть:

взойдя в корнях, в стволах исчезнуть даже,

чтобы, воскреснув, сквозь листву блеснуть.

x x x

_Голос юного брата_:

Истекаю, истекаю,

как сквозь пальцы - течет песок.

Столько чувств во мне, жажда во мне какая,

в каждой жажде, свой промысел: Твой урок.

Не одно я знаю чувство больное,

что ноет - о, пламенея.

Да, но в сердце - всего больнее.

Пусть я умру. Один. Пусти.

Смогу, я знаю,

так страх свой сжать в горсти,

что пульс сломаю.

x x x

Вот, Господи, кто вновь Твой строит замок:

вчера дитя, наученный от мамок,

как руки складывать пред входом в храм

фальшивым жестом из провальных драм.

Не знает правая, что делать с левой

дать Богу знак или бежать от гнева?

О, слишком много - две руки.

Еще вчера - валун на дне реки

был лоб омыт часов потоком,

все только рябь, все волны на широком

лице воды, но глянет небо оком,

нависнув ненароком, невпопад...

тот взгляд

сегодня погружен в пучины

истории всемирной, дух причины

под следствием до Страшного Суда...

Нам явят Лик пространств иных глубины:

Свет не от света, Тень - не от лучины,

начнешься Книгой Ты, как никогда.

x x x

Ты - благодать, и Ты ее закон,

созрели мы, борясь в Твоем же лоне,

святая родина, где мы - в полоне,

Ты - лес, в котором мы плутаем, сони,

Ты - песнь, молчальники мы в общем стоне,

Ты - сеть времен

с уловом беглых чувств в конце погони.

Так взялся Ты в бесчисленных бутонах,

в тот день, как, радуясь, посеял нас,

так зрели в солнцах мы Твоих бездонных,

так разрослись, пробившись в щель и в паз,

что мог бы в людях, в ангелах, в Мадоннах

Ты в этот тихий завершиться час.

Со склона неба простирая длань,

прости: во тьме мы строим, Божья Рань.

x x x

Мастеровые мы: мы строим вместе

Тебя, высокий неоглядный свод.

Но вдруг однажды, словно блик на жести,

блеснет приезжий мастерством предвестий

иначе, с трепетом, он плинф кладет.

И мы с лесов сходить не будем шатких,

и молот будет бить до ломоты

в плечах, пока, лучащийся в отгадках

Твой, Боже, час не поцелует хватких,

нас, в лоб, в лицо, о, ветер с моря - Ты.

И выше гор - гром_а_ и грохотанья,

согласный стук кидает стык на стык.

Лишь в сумерки оставим темный лик:

и, проступив, забрезжут очертанья.

Как Ты велик!

x x x

Ты так велик, что я в Твоей тени

не существую, вопреки завету.

Так темен Ты, что моему рассвету

нет смысла брезжить в те же дни.

Высоким валом - Воля эта:

рассвет в ней тонет искони!

Но до чела Господня доросла

моя тоска, мой бедный ангел света,

не узнан, не прощен и без ответа...

до Господа - концом крыла.

Нет, не летать - полет постыл ему,

где стаи лун безжизненны и дики

и берега скрываются во тьму.

Огромных крыльев огненные блики

раздвинут дуг Твоих надбровных тень,

чтобы открылось вдруг, как ясный день,

действительно ль он проклят, светлоликий!

x x x

Тьмы ангелов на свет слетелись, Бога

в сияньи ищут, учит каждый лучик

челом здесь бить лучам светил могучих.

А я, глагол Твой и Твоя подмога,

их вижу: вспять они летят, их много

тех, кто найти Тебя не чает в тучах.

Да Ты и сам был золотом пленен,

и зазвала Тебя эпоха, спета

молитвами из мрамора и света,

и Ты явился ей, как Царь-Комета,

челом сияющим на небосклон.

А вспять летишь - и присный век сметен.

Безмолвье уст Твоих во мглу одето,

но мной дышал Ты и во тьме времен.

x x x

В те времена он до небес дорос.

О Микеланджело шла речь сейчас.

И я читал: властитель глыб и масс,

он был колосс,

каким громада мира не указ.

Еще вернется он, ведь он из тех,

в конце эпохи кто с ней делит грех,

считая ценности: итог таков!

И вот всю тяжесть он берет веков,

бросая в бездну духа своего.

Печаль и радость знали до него.

Но выразил он бытие в объеме,

во всем его единстве кровном, кроме

лишь одного: не покорился Бог.

И оттого в любви его весомей,

сильней и злей был ненависти ток.

x x x

Итальянский побег, Господь, дерева Твоего

уже отцвел.

Как хотел он всего

лишь пораньше плодами украсить ствол,

но цвести устал и остался гол,

и не даст уж плода иного.

Но весну свою там Ты провел, Господь,

там твой Сын одевает в плоть

царствие Славы.

Слева - Силы - и справа

обратились к Младенцу - сиянию Слова,

И с дарами текли к нему снова,

и шли за ним,

и хвалу свою, как херувим,

пели всласть.

Ароматная Власть,

Он был Розою Роз,

тем к себе дал припасть,

кто без родины рос.

Прошумел в маскарадах средь метаморфоз

голосами эпохи, сумевшими с Ним совпасть.

x x x

И было там любимо Древо

Плода Бессмертного, там Дева,

чей страх так трогательно строг,

цвела из девственного чрева,

распутав сто к Тебе дорог.

Все приходило с ней в движенье,

в ней Новый Век - Дитя - воскрес;

Была царицею в служенье

Мария - чудо из чудес.

И в каждом благовесте звонком

с ней - каждый дом; и вот, Жена,

она была почти ребенком,

но так в себя погружена,

так им _Одним_ полна, что тыщам

спастись хватило бы, и свет

свидетельствовал: свет был нищим

в сем Винограднике Побед.

x x x

Но так же, как тяжесть плодов отшумевшего сада,

колонны, руины, разрушенная аркада,

и псалом без конца и склада

гнетут, - она

в часы иные ликом своим туманным,

не разрешившись еще Вечно Желанным,

к будущим крестным ранам

обращена.

Улегся вихрь, бесшумный и кромешный

а руки пусты.

Увы ей, не родившей Свет Безгрешный.

И ангелов чужой и безутешный

сонм страшен был ей, как во тьме кусты.

x x x

Такой писали Деву... Тот, чей гений

у солнца взял влеченье, тот с тоской

глядел, как зрело в ней самозабвенней

и чище всех, хотя в Страстях смиренней,

всеобщее: и живописцем пеней

он был всю жизнь, и плач водил рукой.

Покровом был чудесным скорби алой