Хуан Хименес - Вечные мгновения Страница 2

Пейзажи у Хименеса — красочные, звучащие, зримые. И главное: его пейзаж всегда одушевлен. Поэт был даже не пантеистом, а язычником — настолько полно ощущается в его стихах единство человека и природы.

Еще в сборнике «Весенние баллады» (Ваladas de primavera; 1910) в стихотворении «Крестное утро» (Маñаnа dе la cruz) появляется образ: «Dios está azul» (в переводе Н. Горской: «Бог голубеет»). Слова эти в свое время шокировали испанского читателя. Но это была счастливейшая находка Хуана Рамона Хименеса. Здесь кратко выражена его поэтическая философия: не в небесах — Бог, а сама лазурь — Бог. А помимо этого в языке модернистов «лазурь» — одно из главных слов, эмблема Красоты. Хименес обожествляет природу, поэзию, красоту. И впоследствии поэт не раз обращался к этому образу. В цикле «На другом берегу» (En el otro соstado; 1936–1942) есть стихотворение «Эта собака» (Еste реrrо) — «лазурнолицый Бог» отождествляется с собакой, случайно встреченной на улице.

Видимо, пантеизм Хименеса стал также и «главным виновником» того, что писатель первоначальное — автобиографическое — название книги «Дневник поэта-молодожена» (Diaro de un poeta reciencasado; 1917), переиздавая ее, изменил на «Дневник поэта и моря» (Diaro del poeta y del mar).

Новый период в творчестве Хуана Рамона Хименеса начинается с книг «Дневник поэта-молодожена» и «Вечные мгновения» (Eternidades, 1918).

Теперь Хименес — в поисках не «красивой», а «нагой» поэзии. В поисках нового отношения к поэтическому слову, «чистой поэтической сущности».

Подводя итоги 20-летней литературной работы, он признается — в сборнике «Вечные мгновения»:

О страсть моей жизни — поэзиянагая, моя — навеки.

Стих становится предельно лаконичным, ясным, простым. Все чаще Хименес отказывается и от рифм — они мешают, они не нужны, они излишни.

«Уснащение стиха аллитерациями, рассчитанными на чисто акустический эффект, стало раздражать. Самая теория „инструментовки“, в основе своей опирающаяся на cоответствие „звуков“ и эмоций, стала казаться плоской, упрощающей явление». Эта цитата — не из работы, посвященной творчеству Хуана Рамона Хименеса или испанской поэзии первой половины века. Она — из статьи Б. М. Эйхенбаума «Анна Ахматова» (1923)[8]. Но эти слова могут быть отнесены и к поэтической эволюции Хименеса. Испания и Россия это Запад и Восток Европы, но на рубеже ХIХ и ХХ веков и в первое двадцатилетие нового века в испанской и русской литературах — почти одновременно! — происходили сходные процессы. К слову сказать, в 50-е годы Хименес и сам «открыл» для себя это сходство…

Итак, начинается новый период — тот период, который, на мой взгляд, и позволяет говорить о Хименесе как о великом поэте.

Значит ли это, что следует перечеркнуть все, сделанное прежде?

О своем «раннем» сборнике «Весенние баллады» (Baladas de primavera; 1910) «зрелый» Хименес напишет: «Эти баллады несколько поверхностны — в них больше музыки губ, чем музыки души»[9].

Но ведь не научившись «музыке губ», поэт не смог бы запечатлеть «музыку души».

В стихе, освобожденном от внешних «украшений» — то есть от аллитерации, рифмы, одинакового количества слогов в строках, — повышается значение каждого слова. «Нагая мысль» становится эталоном красоты «нагой поэзии». Слово «красота» теперь не пишется с большой буквы, но этическая ценность красоты повышается.

И не случайно Хименес заинтересовался японской поэзией — танка и хокку открыли ему новые возможности испанского стиха.

Заинтересовался он и поэзией Индии, переводил — вместе с женой — произведения Рабиндраната Тагора.

Хименес стремится к максимальной выразительности поэтического слова — и добивается этой выразительности. Стих его становится афористически точным, чеканным, «мускулистым». Кажется, что поэт спорит с самим собой: в ранних стихах он был изобильно щедр теперь он — предельно скуп. Там — все «внешнее». Здесь — все «внутри» стиха.

Наступила пора зрелости.

В 20-е годы Хуан Рамон Хименес — общепризнанный мастер, мэтр, учитель. Среди его учеников можно назвать Федерико Гарсиа Лорку и Рафаэля Альберти (оба они родом — тоже из Андалусии).

Хименес хорошо понимал, что искусство не может остановиться в своем развитии. Творчество было для него постоянной, никогда не прекращающейся внутренней работой, познанием себя и мира.

Менялся поэт Хименес. Менялся и мир — в том числе и поэтический мир — вокруг него. И Хименес заинтересованно следил за работой тех, кто пришел в поэзию после него, вслед ему.

Вот свидетельство Рафаэля Альберти, относящееся к середине 20-х годов: «Одного за другим открывал Хименес в те годы молодых поэтов, безошибочно определяя наиболее существенное в их даровании… Любовь и авторитет, которые Хуан Рамон снискал себе, беспримерны в истории испанской литературы. По нему, как по компасу, наша нарождающаяся поэзия выверяла свой путь, к нему приникала, как к живому, неиссякающему источнику вдохновения»[10].

Конец августа 1936 года. Хименес вновь пересекает Атлантический океан, вновь плывет в Америку — как 20 лет назад. Тогда все время штормило, но душа поэта была переполнена радостью — его ждала невеста. Теперь — океан спокоен, а сердце поэта сжимается от боли и скорби. Воз можно, он чувствует, что навсегда расстается со своей родиной. «Я почти не смотрел на воду, на море. Во время второго путешествия в Америку, столь не похожего на первое, я всем своим существом, душой и телом, был не с этим безмятежным, поражающе безмятежным морем, а с далекой, обезумевшей землей»[11].

Второй месяц в Испании льется кровь — идет братоубийственная война.

Для супругов Хименес начинается двадцатилетний путь изгнания.

Сначала местом жительства они выбрали Соединенные Штаты. Но уже через месяц, в сентябре 1936 года, Хименес и его жена уезжают в Пуэрто-Рико. Главная причина такого решения заключалась, конечно, в том, что здесь, на острове, лежащем в Карибском море, испанский поэт попадал в родную языковую стихию.

Но пребывание Хименеса в Пуэрто-Рико на этот раз было недолгим: Испано-кубинский институт культуры в Гаване пригласил поэта прочитать цикл лекций, и в конце ноября 1936 года Хуан Рамон Хименес и Зенобия Кампруби отплывают на Кубу. Здесь супруги Хименес прожили два года. Эти годы были временем напряженной творческой работы поэта — творчество помогало ему преодолеть разлуку с Испанией. Да, он был прав: «всем своим существом, душой и телом» он был «с далекой, обезумевшей землей». Война в Испании все еще продолжается… Хименес был «вечным испанцем» — и не мог от этого никуда деться, и не хотел быть никем другим. На Кубе он записал в «Поэтическом дневнике»: «Я влюблен в мой народ, в его обычаи, в его искусство, в его силу»[12].

В 1939 году Хименес и его жена уехали в Соединенные Штаты — на этот раз надолго. Но влияние испанского поэта на литераторов Латинской Америки, интерес к его творчеству со стороны латиноамериканских читателей не ослабевали и в 40-е годы. В этом Хименес смог убедиться во время своей краткой поездки в Аргентину и Уругвай в 1948 году.

Эта поездка, встречи с людьми, искренне любящими его творчество, словно вернули Хименесу молодость. Он ощущает прилив творческих сил, полон новых замыслов и еще на корабле, возвращаясь из Южной Америки в США, создает книгу «Глубинное существо» (Аnimal de fondo; 1949):

В утренних сумерках —свет, неизвестно откуда идущий;нет, он не приходит, он — есть,он — всюду, он затопляет весь мир.

Нет сомнения, Латинская Америка, ее природа, ее поэзия оказывали на Хуана Рамона Хименеса благотворное воздействие.

А вот — факт из истории латиноамериканской литературы, говорящий и о влиянии Хименеса на поэзию континента, уже подарившего миру таких поэтов, как Рубен Дарио, Габриэла Мистраль, Сесар Вальехо, Мигель Анхель Астуриас, Хорхе Луис Борхес, Николас Гильен, Пабло Неруда, Октавио Пас… В 1940 году в Колумбии была создана группа «Камень и небо» (Рiedra y cielo), а ведь «Камень и небо» — это название сборника Хименеса, вышедшего еще в 1919 году. Поэты из этой группы оставили заметный след в колумбийском искусстве. Входил в нее и будущий автор «Ста лет одиночества» — в молодости Гарсиа Маркес писал стихи (они были опубликованы в газетах и журналах, но, к сожалению, в книгу не собраны).

…Пасмурным августовским вечером 1950 года Хименес почувствовал себя плохо. Его пытались лечить в нескольких больницах Вашингтона, но улучшения не наступало. «Вечному испанцу», ему нужна была Испания, но только не Испания каудильо Франко. Приспосабливаться Хименес не умел. Он признавал только одну диктатуру — свою собственную.

Если нельзя уплыть в Испанию — то можно перебраться в Пуэрто-Рико. И вновь — уже до конца жизни — Хуан Рамон Хименес и его жена уезжают на остров, где люди говорят по-испански.