Хорхе Борхес - Хвала тьме Страница 2

— Вы что, связаны клятвой? — спросил собеседник.

— Не в этом дело, — отозвался Мердок. — В тамошней дали я узнал такое, о чем не расскажешь.

— Может быть, виной английский язык? — предположил профессор.

— Нет-нет. Сегодня, владея тайной, я могу переложить ее на тысячу разных и несхожих ладов. Не знаю только одного: как передать, что тайна бесценна и наша наука, вся эта наша наука, рядом с ней выглядит пустяками. — Помолчав, он добавил: — В конце концов, важней всего даже не тайна, а пути к ней. Вот что надо пройти. Профессор с холодком обронил:

— Что ж, сообщите о своем решении Совету. Думаете вернуться к индейцам?

Мердок возразил:

— Нет, вряд ли это возможно. Да и зачем? Эти люди научили меня тому, без чего не обойтись в любом месте и во всякое время.

На этом, говоря коротко, беседа закончилась.

Фред женился, развелся и служит библиотекарем в Йельском университете.

Одной из теней 1940 года

Британия, не опозорить твоей священной землиНи германскому кабану, ни итальянской гиене.Остров Шекспира, твоя надежда — твои сыновьяИ великие тени былого.Из дальних заморских краевЯ их призываю, и вот они высятся надо мнойВ своих железных венцах и высоких митрах,С веслами, Библиями, мечами,Якорями и луками.Теснятся в глубокой ночи,Незаменимой для чародейства и красноречья,И я подхожу к самой хрупкой, почти прозрачнойИ говорю ей: «Друг,Завистливый материк снова готов оружьемПодмять Британию,Как в пору, пережитую и прославленную тобой.Море, суша и небо кишат войсками.Где твои сны, Де Куинси?Пусть острову станут оградойСплетенья твоих кошмаров.Пусть в лабиринтах временБез срока скитается злоба.Пусть ночь отмеряет века, эпохи и пирамиды,Пусть воинства лягут пылью и лица ихстанут пылью,Пусть нас сегодня спасут немыслимые строенья,Которые леденили тебя во мраке.Брат мой по тьме, ненасытный любитель опия,Прародитель ветвистых периодов — лабиринтови башен,Прародитель чеканных речений,Слышишь, невидимый друг, слышишь ли ты меняЧерез бездныМорей и смерти?»

Предметы

И трость, и ключ, и язычок замка,И веер карт, и шахматы, и ворохБессвязных комментариев, которыхПри жизни не прочтут наверняка,

И том, и блеклый ирис на странице,И незабвенный вечер за окном,Что обречен, как прочие, забыться,И зеркало, дразнящее огнем

Миражного рассвета… Сколько разныхПредметов, караулящих вокруг, —Незрячих, молчаливых, безотказныхИ словно что-то затаивших слуг!

Им нашу память пережить дано,Не ведая, что нас уж нет давно.

Педро Сальвадорес

Перевод Б. Дубина

Джону Мерчисону

Я хотел бы — видимо, первым — описать один из самых странных и самых печальных эпизодов нашей истории. Думаю, лучше всего сделать это без картинных дополнений и рискованных догадок, по возможности не вмешиваясь в рассказ.

Действующих лиц трое: мужчина, женщина и вездесущая тень диктатора. Мужчину звали Педро Сальвадоресом; мой дед Асеведо видел его через несколько дней или недель после сражения под Касерос. Пожалуй, Педро Сальвадорес мало чем отличался от прочих, и лишь судьба и годы придали ему неповторимость. Он был одним из многих небогатых хозяев того времени: владел (насколько можно судить) деревенским поместьем и поддерживал унитариев. Жена его носила фамилию Планес; они жили на улице Суипача, поблизости от ее пересечения с Темпле. Ничем не выделялся и дом, где произошли описываемые события: обычные ворота, подъезд, решетчатая дверь, жилые помещения, внутренние дворики. Как-то вечером, году в 1842-м, хозяева услышали нарастающий, глуховатый на грунтовой дороге, стук копыт и выкрики всадников. На этот раз масорка не миновала их дома: за криками последовали удары в дверь. Пока отряд крушил засовы, Сальвадорес успел сдвинуть обеденный стол, отогнуть ковер и спуститься в погреб. Жена поставила стол на место. Тут ворвались бандиты, явившиеся арестовать Сальвадореса. Жена сказала, что он бежал в Монтевидео. Ей не поверили, избили ее, переколотили всю посуду голубого фарфора, обыскали дом, но поднять ковер не догадались. В полночь они ушли, пригрозив вернуться.

Здесь-то и начинается подлинная история Педро Сальвадореса. Он прожил в подвале девять лет. Сколько ни рассуждай, что годы состоят из дней, а дни — из часов, что девять лет — всего лишь абстрактное обозначение их нереальной суммы, происшедшее чудовищно. Подозреваю, что в темноте, к которой в конце концов привыкли его глаза, он не думал ни о чем — даже о ненависти и опасности. Он сидел в подвале. Снаружи доходили звуки запретного для него мира: привычные шаги жены, стук бадьи о колодец, ливень во дворе. И каждый день грозил стать последним. Слуги могли донести, и жена рассчитала их. Родным она сказала, что Сальвадорес на Восточном берегу. Чтобы зарабатывать на жизнь себе и мужу, она стала шить армейское обмундирование. Со временем у нее родились два сына; приписав их любовнику, семья прокляла ее. После падения тирана они на коленях просили за это прощения.

Кем стал, во что превратился Педро Сальвадорес? Что удерживало его взаперти — страх, любовь, незримое присутствие родного Буэнос-Айреса или, наконец, просто привычка? Вероятно, жена, тяготясь одиночеством, передавала ему смутные известия о заговорах и победах. Или он был трусом и она потому с такой преданностью укрывала его, что знала об этом? Представляю, как он сидел в подвале, может быть, даже без свечи, без книг. Наверное, темнота клонила его ко сну. Может быть, сначала ему еще снился тот жуткий вечер, когда клинки искали его горла, снились пустынные улицы, равнина. Через много лет он уже не смог бы убежать и, верно, видел во сне только подвал. Сначала он был беглецом, преследуемым, а потом — кто знает? — стал притихшим зверем в норе или каким-то таинственным божеством.

Так продолжалось до летнего дня 1852 года, когда Росас бежал из страны. Лишь после этого укрывавшийся вышел на свет; мой дед беседовал с ним. Рыхлый и грузный, он был воскового цвета и говорил вполголоса. Ему так и не вернули конфискованные земли; видимо, он умер в полной нищете. Как во всем, в судьбе Педро Сальвадореса мне чудится символ, который вот-вот разгадаешь.

Израиль

Он, бывший заключенным и изгоем,он, обреченный на удел змеи —хранительницы мерзостного клада,он, Шейлоком оставшийся для всех,он, преклоняющийся до земли,чтоб вспоминать о прежних кущах Рая,слепой старик, назначенный свалитьколонны храма,лицо, приговоренное к личине,он, все же ставший, всем наперекор,Спинозою, Бал-Шемом, каббалистом,Народом Книги,устами, славящими из глубинбожественную справедливость неба,дантист и адвокат,беседовавший с Богом на вершине,он, обреченный на удел отбросови мерзостей, судьбу еврея,уничтожаемый огнем, камнямии газом смертных камер,отвоевавший трудное бессмертьеи сызнова бросающийся в бойна беспощадный свет своей победы, —прекрасный, словно лев в сиянье дня!

Хранитель книг

Вот они, рядом: сады, храмы и отражения храмов,прямодушная музыка, прямодушные речи,шестьдесят четыре гексаграммы,обряды, единственная мудрость,дарованная Небом человеку,честь правителя, чья просветленностьвоплощается в зеркале мира,и поля приносят плоды,а потоки чтят берега,раненый единорог, возвращенный смертью к началу,сокровенные вечные устои,равновесие мира —все это или память об этом — в книгах,которые я стерегу, замурованный в башне.Татары явились с северана длинногривых лошадках,разгромили полки,посланные Сыном Неба в наказание их бесчинства,возвели пирамиды огня, раскроили глотки,перерезали праведных и недостойных,перерезали рабов на цепи, охранявших ворота,осквернили и бросили женщини направились к югу,невинны как зверии беспощадны как сабли.На неверной зареотец моего отцасумел укрыть эти книги.Вот они, в башне, где я похоронен,вспоминают иное время,древние и чужие.Свет ко мне не доходит. Книжные полкивысоки, и моим годам не сравниться с ними.Бесконечные пыль и сон обступают башню.Так зачем лукавить с собою?Я неграмотен, это правда,но утешаюсь мыслью,что воображенье и память неразличимы,если ты пережил себя,видя все, что было столицейи снова стало пустыней.Так почему не представить,что однажды и я чудом проникну в мудростьи умелой рукой выведу вещие знаки?Мое имя — Цзян. Я — стерегущий книги,быть может, последние в мире,ведь нам ничего не известно о Поднебеснойи Сыне Неба.Вот они, рядом, на высоких полках,недоступные и близкие книги,сокровенные и ясные, как звезды.Вот они, рядом, сады и храмы.

Асеведо