Михаил Армалинский - Чтоб знали! Избранное (сборник) Страница 2

А «по обе стороны оргазма»[8] – жизнь и смерть, и разделяет их только миг высшего наслаждения, доступного человеку. И потому так часто истории в этой книге имеют трагический конец. Кен и Натали в «Попытке разлуки» не могут ужиться вместе и не могут жить друг без друга. Их примиряет и воссоединяет смерть. «Героя» из одноименного рассказа только смерть сближает с сыном. Культурист из «Мускулистой смерти», всю недолгую жизнь проведший в поисках кого-нибудь, кто его полюбит, тайно и неосознанно влюбленный сам в себя, умирает после соития с собой. Между смертью и любовью проводит несколько часов у постели умирающей бабушки юноша из рассказа «…И от бабушки ушел», и со смертью играют в любовную игру страшноватые персонажи «Свежесрезанных голов». Скелет мертвой женщины видится идеальной возлюбленной герою «Сделки». Жизнь и смерть как две равнозначные стороны бытия – вечная тема литературы!

Секс в мировоззрении Армалинского – Абсолют, помогающий преодолению несовпадений, пусть момент соития (момент истины!) краток и преходящ. И даже миф о зачатии Сына Божьего оказывается возможным пересказать как историю светлой и чувственной любви, особенно остро ощущаемой героями перед бегством («Радужный знак»).

Очередную свою поэтическую книгу – первую, целиком составленную из стихов, написанных в Америке, – Михаил назвал «После прошлого», тем самым как бы подводя черту под старой жизнью в СССР. Но тема России отнюдь не ушла из его снов и мыслей, а опыт жизни в советской действительности уникален, хотя и достается весьма дорогой ценой. Потому и местом издания своих первых книг Армалинский ставит Ленинград (хотя настоящим тиражом они, конечно, вышли в США вторыми изданиями) и настаивает, что его тексты должны рассматриваться именно в хронологической последовательности: «мне чужда некрасовская охота за первым сборником и уничтожение книги “в стыде за прошлое”, мне также неприемлемо пастернаковское “усовершенствование” юношеских стихотворений в зрелом возрасте. Все это есть попрание и уничтожение себя в прошлом»[9]. Чем дальше лирический герой Армалинского существует в англоязычном окружении, тем более – и это особенно заметно по поздним стихам – обостряется чувство родного языка, причастности к русской культуре и стремление воссоединить разорванные концы в своей душе и своем творчестве. Об этом же и главное произведение, вошедшее в этот том, – роман «Добровольные признания – вынужденная переписка», впервые изданный в теперь уже легендарном 1991 году.

Главный герой во многом напоминает автора. Борис – еврей по национальности, русский поэт по призванию и американский гражданин. Такой набор качеств порождает своего рода «двойственные отношения» с миром. Какая-то часть души этого героя осталась на питерских улицах и на берегах Финского залива, хотя реализация Бориса как зрелого мужчины и писателя, нашедшего свой стиль и тему, наступила именно в США. Два главных литературных авторитета называются в романе, и опять между ними океан во времени и пространстве: Федор Достоевский – там (т. е. здесь, в России), а Иосиф Бродский – здесь (т. е. с нашей точки зрения там, в Америке). Все та же раздвоенность, разорванность, и оттого летят из N-ска через океан в Санкт-Петербург бесконечные письма другу-художнику обо всем на свете: о любовных поисках и встречах, о разлуках и разочарованиях, о свадьбах и разводах. Прошлое живет рядом с настоящим, и Борис (иногда себе в ущерб) всячески способствует перетаскиванию в свою новую жизнь тех людей, что окружали его в старой. Новые встречи со старыми знакомыми зачастую приводят к переоценке прежних человеческих связей, но и нынешние не лучше, в чем у героя – и автора – хватает смелости признаться во всеуслышание. Признания – добровольные, а ближе к концу романа лирические или иронические исповеди все чаще сменяются манифестами – политическими, философскими, эстетическими. По ним легко представить себе мировоззрение героя, во многом созвучное с авторским.

К жанру манифестов относятся и два эссе, также включенных в книгу, – «Гонимое чудо» и «Спасительница», где основные постулаты мировоззрения Армалинского обрели законченность чеканных формулировок. А в «Храме Гениталий» те же принципы – божественность оргазма, святость соития, жреческая миссия проституции – возведены в заповеди. По-своему Армалинского можно даже считать религиозным мыслителем, по крайней мере, неустанным проповедником символов своей веры.

Эмоциональный спектр писаний Армалинского вообще широк: от кропотливого бытописания в «Герое» до философских раздумий «О чем думает человек в минуту… день… год… жизнь своей смерти», от фантасмагорий «Света в окошке» и «Самораскопок» до хлесткого сарказма «Сказки о русско-французских связях». Так что, по советскому военно-кафедральному выражению (коих сам Армалинский большой любитель), наш автор «где человек, а где и беспощаден». Утонченный анализ отстраненного исследователя сочетается в его творчестве с пристрастностью лично заинтересованного участника (и как же иначе – ведь автор сам по себе живой и здоровый человек, интересный мужчина пятидесяти с небольшим лет), а пронзительный лиризм иных описаний – с готовностью к непрекращающейся борьбе с ханжеством. Неустанно творимый Армалинским собственный имидж охальника позволяет ему резать всю правду-матку (и потому, наверное, столь часта в его писаниях тема аборта), а иногда и возвещать очевидные, но замалчиваемые истины, невзирая на лица, но пристально рассматривая те части тела, от коих принято стыдливо отводить глаза. Но кажущееся иногда чрезмерным эпатирование почтенной публики – лишь избранный им и его героями путь поисков любви, единства, совпадения, и все, что разобщено, может слиться в бесконечно повторяющемся вселенском Соитии. Ибо оно – божественное Чудо (не боюсь повторений), наперекор всем гонителям. А любой путь к Богу приемлем, недопустимы только ложь и насилие, кои суть порождения дьявола.

Нелегко было готовить и нелегко будет читать эту книгу – прежде всего потому, что сама тема требует от читателя пересмотра многих прежних «ценностей», считающихся непременной частью отечественной словесности, – ханжества, выдаваемого за целомудрие; страха перед так называемой табуизированной лексикой (хотя других русских слов для описания гениталий и актов просто-напросто нет, а все эвфемизмы – «новояз» по Оруэллу); традиционного разделения «высокого» и «низкого» (все бы им разделять, чтобы властвовать – над нами!); презрительного отношения к естественным (пусть даже непривычным) проявлениям человеческой чувственности (советую читателям обратить особое внимание на антитолстовские высказывания в романе – тоже весьма необычная, но правда). К тому же автор и его читатели разделены чисто географически. Михаил счастливо живет у себя в Миннеаполисе и не собирается оттуда никуда двигаться, хотя мыслями во многом обращен к русской действительности. Электронная почта сокращает расстояния и опять же помогает преодолевать разделения и прояснять несовпадения, чаще всего оказывающиеся мнимыми.

Может быть, и хорошо, что этот том выходит в свет именно сейчас, в начале нового века, в обновляющейся России, продолжающей освобождаться от навязанных многовековой традицией псевдонравственных запретов и страхов. Одинокий и замороченный человек управляем и беспомощен, а один из главных лозунгов тоталитаризма – «Незнание – сила». Так вот, чтоб знали!

Рассказы

Из книги «Мускулистая смерть»

1984

Сделка

То Brian Kvasnik

Городок, куда я ехал, находился в необозримой глуши, или, в переводе с английского, «посередине нигде». Вокруг распластались бескрайние поля, засеянные какими-то злаками. Я ехал со скоростью 110 миль в час, незаметно набрав её с шестидесяти. Я хотел, увеличивая скорость, прогнать сонливость, но тело не откликалось на возрастание опасности и по-прежнему клонилось ко сну, угрожающему превратиться в вечный.

Целью моей поездки было познакомиться и совершить небольшую сделку с человеком, который владел практически всем этим городком с населением в 50 000 душ. Этот своего рода помещик был чрезвычайно богат, и ему принадлежали два банка, земли и в том числе склады лома цветных металлов. Я был знаком с ним уже больше года, но все дела мы вели по телефону или по почте и никогда не видели друг друга.

Недавно он позвонил мне после нашей ссоры и предложил купить остатки бомбардировщика, который когда-то потерпел аварию и разбился, а теперь был куплен Рэлом (так звали этого человека) для продажи на переплавку. Ссора у нас произошла после того, как он отменил заказ на высококачественный алюминий, который выплавляется на моём заводе. Заказ был солидный, и, когда груз был готов к отправке, Рэл позвонил и сказал, что ему в настоящий момент невыгодно принимать такую большую партию металла. Когда же я стал настаивать и, разозлясь, сказал, что приеду и вывалю весь груз перед порогом его дома, он ответил с издёвкой: «Вы что, хотите, чтобы я плавал в этом никчёмном мусоре?» «Ничего не имею против, если его температура будет пару тысяч градусов», – ответил я. На это Рэл повесил трубку, и более месяца мы с ним не разговаривали. И вот он позвонил мне, что согласен забрать и оплатить большую часть заказа, и пригласил меня приехать посмотреть на остатки самолёта. С чувством гадливости на душе я согласился, так как не было у меня сил отказаться от бизнеса во имя чудной свободы говорить и делать то, что хочется. Я утешался тем, что продам завод, когда он станет достаточно большим, и этих денег мне хватит до конца жизни. Но я никак не мог определить, что значит «достаточно большой» – он всегда продолжал казаться мне маленьким, как сын – матери.