Шарль Бодлер - Падаль Страница 2

То, что Бодлеру удалось расширить область поэтического, внеся аполлоническую гармонию в изображение гниющего трупа, не могло не привести в восторг русских декадентов. "Падаль" породила бесчисленные подражания, вызвала к жизни новое литературное веяние, суть которого можно обозначить строчкой из песни А. Вертинского "Полукровка": "Я могу из падали создавать поэмы".

Вот, к примеру, такие строки:

Весна

На весенней травке падаль:

Остеклевшими глазами

Смотрит в небо, тихо дышит,

Забеременев червями.

Жизни новой зарожденье

Я приветствую улыбкой,

И алеют, как цветочки,

Капли сукровицы липкой.

Это стихотворение 1908 года, включeнное автором в цикл "Цветочки с пустыря", принадлежит А. И. Тинякову (1886- 1934), одному из любопытнейших персонажей того времени. Недаром об этом незначительном стихотворце осталось столько воспоминаний: о нeм пишут Ходасевич, Зощенко, ему посвящены рассказы Георгия Иванова "Человек в рединготе" и "Александр Иванович". Своей жизнью и стихами одарeнный неудачник, поклонявшийся Бодлеру, пытался воплотить образ "проклятого поэта", что оборачивалось на практике жестокой пародией черносотенными статьями и (согласно Г. Иванову) службой в ЧК.

Другой пример: стихотворение С. В. Киссина (1885- 1916), носившего в кругу друзей прозвище Муни, близкого друга В. Ходасевича, фигурирующего в его воспоминаниях. В безупречных терцинах он описывает разлагающийся женский труп - образ, навеянный осенним пейзажем. Заканчиваются стихи так:

Вороны гимн поют еe красе.

Такой ты будешь поздно или рано,

Такими - рано ль, поздно - будем все.

Чу! Крик ворон ты слышишь из тумана.

1913

Кроме этих прямых подражаний "Падали" можно привести строки других поэтов, отмеченные, по-видимому, еe влиянием:

...Там, где на сердце, съеденном червями,

Любовь ко мне нетленно затая,

Спит рядом с царскими, ходынскими гостями

Елена Кузина, кормилица моя.

(В. Ходасевич. "Не матерью, но тульскою крестьянкой...", 1917, 1922)

Листья падали, падали, падали,

И никто им не мог помешать.

От гниющих цветов, как от падали,

Тяжело становилось дышать...

(Г. Иванов "Листья падали, падали, падали...", 1955)

Все эти отрывки - хотя они принадлежат разным поэтам - объединяет способ достижения поэтического эффекта и самый характер последнего. Тема гниения возникает, как правило, в связи с каким-либо традиционно "высоким" лирическим атрибутом - будь то весна, возлюбленная, цветы или небесная твердь ("Нельзя дышать, и твердь кишит червями" - О. Мандельштам. "Концерт на вокзале" 1921). Можно предположить, что эти оксюморонные сочетания, восходящие прямо или косвенно к бодлеровской "Падали", были отчасти и образным воплощением ницшеанского "Бог умер", еще воспринимавшегося как откровение. Философской абстракции стихи придавали силу физического ощущения, острого и мучительного, лежащего в основе многих произведений декаданса, проникнутых духом сомнения и разочарования в традиционных ценностях.

У самого Бодлера образ разложения связан в данном случае с темой любви, причем любовь идеальная и любовь земная - понятия для него принципиально разные. В качестве объекта последней он мог, по его собственному утверждению, воспринимать только дочь природы, не испорченную цивилизацией. В жизни воплощением этого мифа стала мулатка Жанна Дюваль. Одна из наиболее характерных легенд, связанных с именем Бодлера, -его пресловутый "культ чeрной Венеры", которой посвящено восемнадцать стихотворений из "Цветов Зла".

В этих стихах Бодлер описывает "земную" любовь как некое роковое наваждение, а предмет еe - как чeрствое создание, полное животного вожделения, не знающее возвышенных чувств, как вампира, поглощающего лучшие душевные силы поэта. И - одновременно - как ангела, как светлый идеал, оазис роскошной и безмятежной тропической природы в мире городских трущоб. Эта двойственность проистекает не от парадоксальной логики единства противоположностей. "Величье низкое, божественная грязь", "И тeмная, и брызжущая светом" - так называет Бодлер свою любовь, и таково его восприятие любви вообще, точнее - "земной" любви.

Ключом к этому пониманию любви служит неявная дихотомия Жизнь - Искусство, легко угадываемая в стихах о Жанне Дюваль (и во многих других). Это противопоставление лежит в основе поэтического мировоззрения Бодлера. К царству Жизни относятся такие понятия, как любовь, природа, желания и страсти; в сознании Бодлера всему этому сопутствует навязчивый образ тления. К царству Искусства относится всe прекрасное, но под прекрасным здесь подразумевается только то, что порождено человеческим гением. В свой мир Бодлер старается не допускать и малейшего признака Жизни. "Этот город стоит у воды; говорят, он построен из мрамора, а народ там так ненавидит растительность, что вырывает все деревья. Вот пейзаж в твоeм вкусе; пейзаж, созданный из света, и камня, и воды, чтобы их отражать!" - так обращается он в одном из стихотворений в прозе к своей душе. Однако искусство, противопоставленное природе как нечто высшее, становится синонимом искусственности. За ним стоит не Жизнь, а Смерть.

Как ни странно, разложение в этой системе - не свойство Смерти, а, наоборот, апофеоз Жизни. Описание гниющих останков в "Падали" - это, как нетрудно заметить, описание всевозможных форм Жизни, своеобразный гимн еe неистребимости. Невозможность смерти - вот что более всего пугает поэта в его роковой любви:

Ты ждeшь спокойствия и мира?

Глупец! - Ты сам вернeшься в ад;

Твои лобзанья воскресят

Труп умерщвлeнного вампира!

("Вампир". Перевод М. Донского)

Отношение Бодлера к жизни и любви лучше всего можно определить христианскими понятиями "соблазн", "искушение", "прелесть"; к ним оно, вероятно, и восходит. Жизнь во всех еe формах служит для поэта источником неодолимого притяжения, приобретающего силу страсти. Но соблазн этот греховен, поскольку поэт - служитель Прекрасного и Вечного, того, чему нет места в жизни. Бодлер так говорит о своей гибельной привязанности:

Чудовище, с кем связан я,

Как горький пьяница с бутылкой,

Как вечный каторжник с ядром,

Как падаль с червяком могильным...

(там же)

И в другом месте:

...горда собой, на землю ты пришла,

Чтоб тeмный замысел могла вершить Природа

Тобою, женщина, позор людского рода,

- Тобой, животное! - над гением глумясь.

("Ты на постель свою весь мир бы привлекла...". Перевод В. Левика)

В стихах, обращeнных к Жанне, поэт постоянно переходит от обожания к ненависти и наоборот. В бесчувственности своей подруги он видит свойство то ли высшей красоты, то ли животного. В одном стихотворении он говорит:

Я всю, от чeрных кос до благородных ног,

Тебя любить бы мог, обожествлять бы мог,

Всe тело дивное обвить сетями ласки,

Когда бы ввечеру, в какой-то грустный час,

Невольная слеза нарушила хоть раз

Безжалостный покой великолепной маски.

("С еврейкой бешеной простертый на постели...". Перевод В. Левика)

А в другом:

О, жестокая тварь! Красотою твоей

Я пленяюсь тем больше, чем ты холодней.

("Я люблю тебя так, как ночной небосвод...". Перевод В. Шора )

Без конца повторяющиеся оскорбления и проклятия кажутся заклинаниями, призванными развеять дьявольский морок. Этой же жаждой освобождения объясняется и навязчивая идея гниения как оборотной стороны всего живого, любой нерукотворной красоты. Когда поэт, знающий, что его долг - стремиться "куда угодно за пределы мира", чувствует, что Жизнь неодолимо притягивает его, он закрывает глаза и представляет себе еe наивысший триумф - полчища червей, пожирающих прекрасное тело, возврат его к Природе: "прах ты, и в прах возвратишься".

Итогом этого противоречия и стало в каком-то смысле стихотворение "Падаль". В нeм Бодлер обещает вырвать у Жизни, у тления то прекрасное и отмеченное знаком Красоты, что заставляло его стремиться к этой женщине, отдав на откуп червям еe животное начало. Лишь проведя свою подругу сквозь это своеобразное чистилище, поэт может поместить еe в область прекрасного царство Смерти; без помощи поэта ей не вырваться из вечного жизненного круговорота. Потому что где-то в глубине сознания Бодлер твeрдо знает: Красота - это Смерть. Лишь то нетленно, что мертво. Гимн Красоте и гимн Смерти в его книге переплетены так тесно, что невозможно отличить одну от другой. Именно к Смерти в конечном счeте и обращены "Цветы Зла", заканчивающиеся знаменитой мольбой:

Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!

Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь!

Пусть небо и вода - куда черней чернила,

Знай - тысячами солнц сияет наша грудь!

Обманутым пловцам раскрой свои глубины!

Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть,

На дно твое нырнуть - Ад или Рай - едино!

В неведомого глубь - чтоб новое обресть!

("Плаванье" Перевод М. Цветаевой)