Ион Деген - Из военных стихов Страница 2

Ноябрь 1944 г.

Мадонна Боттичелли

В имении, оставленном врагами,Среди картин, среди старинных рамС холста в тяжёлой золочёной рамеМадонна тихо улыбалась нам.Я перед нею снял свой шлем ребристый.Молитвенно прижал его к груди.Боями озверённые танкистыЗабыли вдруг, что ждёт их впереди.Лишь о тепле, о нежном женском теле,О мире каждый в этот миг мечтал.Для этого, наверно, БоттичеллиМадонну доброликую создал.Для этого молчанья. Для восторгаМужчин, забывших, что такое дом.Яснее батальонного парторгаМадонна рассказала нам о том,Что милостью покажется раненье,Что снова нам нырять в огонь атак,Чтобы младенцам принести спасенье,Чтоб улыбались женщины вот так.От глаз Мадонны тёплых и лучистыС трудом огромным отрывая взор,Я вновь надел свой танкошлем ребристый,Промасленный свой рыцарский убор.

Ноябрь 1944 г.

«Когда из танка, смерть перехитрив…»

Когда из танка, смерть перехитрив,Ты выскочишь чумной за миг до взрыва,Ну, всё, — решишь, — отныне буду живВ пехоте, в безопасности счастливой.И лишь когда опомнишься вполне,Тебя коснется истина простая:Пехоте тоже плохо на войне.Пехоту тоже убивают.

Ноябрь 1944 г.

«Мой товарищ, в смертельной агонии…»

Мой товарищ, в смертельной агонииНе зови понапрасну друзей.Дай-ка лучше согрею ладони яНад дымящейся кровью твоей.Ты не плачь, не стони, ты не маленький,Ты не ранен, ты просто убит.Дай на память сниму с тебя валенки.Нам ещё наступать предстоит.

Декабрь 1944 г.

«Осколками исхлёстаны осины…»

Осколками исхлёстаны осины.Снарядами растерзаны снега.А всё-таки в январской яркой синиПокрыты позолотой облака.А всё-таки не баталист, а лирикВ моей душе, и в сердце, и в мозгу.Я даже в тесном Т-34Не восторгаться жизнью не могу.Так хорошо в день ясный и погожий,Так много тёплой ласки у меня,Что бархатистой юной женской кожейМне кажется шершавая броня.Чтобы царила доброта на свете,Чтоб нежности в душе не убывать,Я еду в бой, запрятав чувства эти,Безжалостно сжигать и убивать.И меркнет день.И нет небесной сини.И неизвестность в логове врага.

Осколками исхлёстаны осины.Снарядами растерзаны снега.

Январь 1945 г.

Ущербная совесть

Шесть «юнкерсов» бомбили эшелонХозяйственно, спокойно, деловито.Рожала женщина, глуша старухи стон,Желавшей вместо внука быть убитой.Шесть «юнкерсов»… Я к памяти взывал,Когда мой танк, зверея, проутюжилКолонну беженцев — костей и мяса вал,И таял снег в крови дымящих лужах.Шесть «юнкерсов»?Мне есть что вспоминать!Так почему же совесть шевелитсяИ ноет, и мешает спать,И не даёт возмездьем насладиться?

Январь 1945 г.

Товарищам «фронтовым» поэтам[1]

Я не писал фронтовые стихиВ тихом армейском штабе.Кровь и безумство военных стихий,Танки на снежных ухабахРитм диктовали.Врывались в стихиРваных шрапнелей медузы.Смерть караулила встречи моиС малоприветливой Музой.Слышал я строф ненаписанных высь,Танком утюжа траншею.Вы же — в обозе толпою плелисьИ подшибали трофеи.Мой гонорар — только слава в полкуИ благодарность солдата.Вам же платил за любую строкуЩедрый главбух Литиздата

Медаль «За отвагу»

Забыл я патетику выспренних слов.О старой моей гимнастёрке.Но слышать приглушенный звон орденовДо слёз мне обидно и горько.Атаки и марши припомнились вновь.И снова я в танковой роте.Эмаль орденов — наша щедрая кровь,Из наших сердец позолота.Но если обычная выслуга летДостойна военной награды,Низведена ценность награды на нет,А подвиг — кому это надо?Ведь граней сверканье и бликов играВы напрочь забытая сага.Лишь светится скромно кружок серебраИ надпись на нём — «За отвагу».Приятно мне знать, хоть чрезмерно не горд:Лишь этой награды единойЕщё не получит спортсмен за рекордИ даже генсек — к именинам.

1954 г.

Безбожник

Костёл ощетинился готикой грознойИ тычется тщетно в кровавые тучи.За тучами там — довоенные звёздыИ может быть где-то Господь всемогущий.Как страшно костёлу! Как больно и страшно!О, где же ты, Господи, в огненном своде.Безбожные звёзды на танковых башняхСлучайно на помощь костёлу приходят.Как чёрт прокопчённый я вылез из танка,Ещё очумелый у смерти в объятьях.Дымились и тлели часовни останки.Валялось разбитое миной распятье.На улице насмерть испуганной, узкойСтарушка меня обняла, католичка,И польского помесь с литовским и русскимЗвучала для нас, для солдат, непривычно.Подарок старушки «жолнежу-спасителю»В ту пору смешным показался и странным:Цветной образок Иоанна Крестителя,В бою чтоб от смерти хранил и от раны.Не стал просветителем женщины старой,И молча, не веря лубочному вздору,В планшет положил я ненужный подарок.Другому я богу молился в ту пору.Устав от убийства, мечтая о мире,Средь пуль улюлюканья, минного свистаВ тот час на планшет своего командира,Слегка улыбаясь, смотрели танкисты.И снова бои. И случайно я выжил.Одни лишь увечья — ожоги и раны.И был возвеличен. И ростом стал ниже.Увы, не помог образок Иоанна.Давно никаких мне кумиров не надо.О них даже память на ниточках тонких.Давно понимаю, что я — житель ада.И вдруг захотелось увидеть иконку.Потёртый планшет, сослуживец мой старый,Ты снова раскрыт, как раскрытая рана.Я всё обыскал, всё напрасно обшарил.Но нету иконки. Но нет Иоанна.

Ноябрь 1956 г.

Разговор с моей старой фотографией

Смотришь надменно? Ладно, я выпил.Мне сладостно головокружение.Швырнул к чертям победителя вымпел,Поняв, что сижу в окружении.Выпил и сбросил обиды тонны.И легче идти. И не думать — к цели ли.Эмблемы танков на лейтенантских погонахДула мне в душу нацелили.Думаешь, что ты честнее и смелей,Если ордена на офицерском кителе?А знаешь, что значит боль костылей,Тем более — «врачи-отравители»?А что ты знаешь о подлецах,О новом фашистском воинстве,Которое, прости, не с того концаСудит о людских достоинствах?Верный наивный вояка, вольно!Другие мы. Истина ближе нам.Прости меня, мальчик, очень больноБыть без причины обиженным.Но стыдно признаться: осталось что-тоУ меня, у прожжённого, тёртого,От тебя, лейтенанта, от того, что на фотоОсени сорок четвёртого.

1962 г.

«Я весь набальзамирован войною…»

Я весь набальзамирован войною.Насквозь пропитан.Прочно.Навсегда.Рубцы и память ночью нудно ноют,А днём кружу по собственным следам.И в кабинет начальства — как в атакуТревожною ракетой на заре.И потому так мало мягких знаковВ моём полувоенном словаре.Всегда придавлен тяжестью двойною:То, что сейчас,И прошлая беда.Я весь набальзамирован войною.Насквозь пропитан.Прочно.Навсегда.

1963 г.

Фронтовые дороги

Грунтовые, булыжные — любые,Примявшие леса и зеленя,Дороги серо-голубые,Вы в прошлое уводите меня.Вы красными прочерчены в планшетах —Тем самым цветом — крови и огня.Дороги наших судеб недопетых,Вы в прошлое уводите меня.В пыли и дыме, злобою гонимы,Рвались дороги в Кенигсберг и в Прагу.Дороги были серо-голубыми,Как ленточки медали «За отвагу».

1970 г.