Л. Кобылинский - АРГО Страница 2

ты скользишь, окрыленный челнок,

как цветок, что уносит поток.

Что для вестника вечной весны

наши сны и земные мечты?

Мимо, мимо проносишься ты.

Кто же сможет прочесть на земле

буквы Рая на зыбком крыле,

что затеряны в горестной мгле?

Я сквозь слезы те знаки ловлю,

я читал их в далеком краю:

— Все мы станем, как дети, в Раю!

BERCEUSE

   Наташе Конюс

В сердце обожание,

сердце в забытьи,

надо мной дрожание

Млечного пути.

Счастье возвращается:

я — дитя! Ужель

подо мной качается

та же колыбель?

Все, что было, встретится,

все, что есть. забудь!

Надо мною светится

тот же Млечный путь.

К светлым высям просится

колыбель, она,

как челнок, уносится,

режет волны сна.

Сумрак безнадежнее,

сердце, все прости!

Шепчут тени прежние:

«Доброго пути!»

Сердцу плакать сладостно,

плача, изойти,

и плыву я радостно

к Млечному пути!

ДЕВОЧКЕ В РОЗОВОМ

Отчего, дитя, не забывается

облик твой и грустный и смешной?

Все скользит, в тумане расплывается,

как живая, ты передо мной!

Эти ручки, ножки, как точеные,

нежен бледно-розовый наряд,

только глазки, будто обреченные,

исподлобья грустные глядят.

И рисует личико цветущее

лик давно померкший — отчего?

В нем ли светит все твое грядущее?

Иль в тебе все прошлое его?

Мертвый лик в тебе ли улыбается?

Или в нем тоскует образ твой?

Все скользит, в тумане расплывается,

как живая ты передо мной!

В АПРЕЛЕ

В сумраке синем твой облик так нежен:

этот смешной, размотавшийся локон,

детский наряд, что и прост и небрежен!

Пахнет весной из растворенных окон;

тихо вокруг, лишь порою пролетка

вдруг загремит по обсохшим каменьям.

тени ложатся так нежно и кротко,

отдано сердце теням и мгновеньям.

Сумрак смешался с мерцаньем заката.

Грусть затаенная с радостью сладкой —

все разрешилось, что раньше когда-то

сердцу мерещилось темной загадкой.

Кто ты? Ребенок с улыбкой наивной

или душа бесконечной вселенной?

Вспыхнул твой образ, как светоч призывный,

в сумраке синем звездою нетленной.

Что ж говорить, коль разгадана тайна?

Что ж пробуждаться, коль спится так сладко?

Все ведь, что нынче открылось случайно,

новою завтра воскреснет загадкой...

В МИГ ПРОБУЖДЕНЬЯ

Я не знаю, как проснулась

(пел вдали веселый звон),

сну блаженно улыбнулась

и забыла светлый сон.

Тихо сон заколебался,

словно тучки белый край,

и печально улыбался,

отлетая в милый Рай.

Ах, настанет час, коснется

вновь чела его крыло,

грустно взор мой улыбнется,

улыбнется он светло.

ВЕСНОЙ

Заиграли пылинки в луче золотом,

и завешена люстра тяжелым холстом;

на паркете лежит окон солнечных ряд,

и кресты на церквах, словно свечи, горят.

Блещет купол, омытый весенним дождем,

вновь чему-то мы верим, чего-то мы ждем!

Вновь, дыша ароматом, бела, тяжела

над оградой железной сирень зацвела;

вереница касаток резва и легка

неустанно кружит, бороздя облака.

Сколько золота в пыльных, весенних цветах!

Сколько жизни в безмолвных, бескровных устах!

И, заслышав оркестра бодрящую медь,

ей в ответ все сердца начинают звенеть,

и с отчизны далекой, на миг долетев,

нам о детстве поет колокольный напев.

ЧЕТЫРЕ СЛЕЗЫ

Ты помнишь, как часто малюткой больною.

ты книжку большую кропила слезою,

     упав на картинки лицом.

     О чем, дорогая, о чем?

Ты помнишь, как с первого детского бала

вернувшись, всю ночь ты в постельке рыдала,

     упав на подушку ничком.

     О чем, дорогая, о чем?

Ты помнишь, робея в толпе бессердечной,

закапав свечою наряд подвенечный,

     ты слезы струила тайком?

     О чем, дорогая, о чем?

И ныне, над чистою детской кроваткой

ты горькие слезы роняешь украдкой

     под кротким лампадным лучом.

     О чем. дорогая, о чем?

БЕДНЫЙ ЮНГА

баллада

Пусть ветер парус шевелит,

     плыви, фрегат, плыви!

Пусть сердце верное таит

     слова моей любви!

Фрегат роняет два крыла,

     вот стал он недвижим,

и лишь играют вымпела

     по-прежнему над ним.

Покрепче парус привязать,

     и милый взор лови!

Но как же на земле сказать

     слова моей любви?

Мне нужны волны, ветерок,

     жемчужный след ладьи,

чтоб ей без слов я молвить мог

     слова моей любви;

им нужен трепет парусов

     и блеск и плеск струи,

чтоб мог я ей сказать без слов

     слова моей любви.

И вот я с ней, я ей твержу:

     «Плыви со мной, плыви!

О там, на море я скажу

     тебе слова любви!»

Ей страшен дождь соленых брызг

     и трепет парусов,

руля нетерпеливый визг;

     ей не расслышать слов.

Пусть парус ветер шевелит,

     плыви, фрегат, плыви!

Пусть сердце верное хранит

     слова моей любви!

ПРЕЖНЕЙ АСЕ

     Асе Ц.

Бьется чистым золотом струна,

и сверкают серебристой льдины.

Что за песнь доходит к нам со дна?

Это — смех резвящейся Ундины.

Чуть колышат волны тень челна,

парус гибче шеи лебединой.

Что за песнь доходит к нам со дна?

Это — плач покинутой Ундины.

   Струны, как медные трубы, гремят,

   дрогнул султан исполинского шлема...

   Слышишь их рокот? Они говорят

        нам про коня и Рустема.

   Струны, как флейты, вздыхают, звеня,

   отзвуки битвы доносятся слабо,

   вижу шатер в бледных отблесках дня,

        вижу в нем тело Зораба.

   Тихо померкнул малиновый круг,

   грустно вздохнули цветы, поникая;

   чья это тень стройно выросла вдруг,

        в далях вечерних мелькая?

   Лампа, как Ангел, роняет лучи,

   в детские глазки, смотрящие прямо...

   Где же и шлем и шатер и мечи?

         Сказку читает нам мама.

МЕЛАНХОЛИЯ

Как сумерки застенчивы, дитя!

Их каждый шаг неверен и печален;

уж лампа, как луна опочивален,

струит, как воду, белый свет, грустя.

Уж молится дрожащим языком

перед киотом робкая лампада;

дитя, дитя, мне ничего не надо,

я не ропщу, не плачу ни о чем!

Там, наверху, разбитая рояль

бесцельные перебирает гаммы,

спешит портрет укрыться в тень от рамы...

Дитя, дитя, мне ничего не жаль!

Вот только б так, склонившись у окна,

следить снежинок мертвое круженье,

свой бледный Рай найти в изнеможенье

и тихий праздник в перелетах сна!

МАЛЬЧИК С ПАЛЬЧИК

    А. С.

На дерево влез мальчик с пальчик,

а братья остались внизу,

впервые увидел наш мальчик

так близко небес бирюзу.

Забыта им хижина деда,

избушка без окон, дверей,

волшебный дворец людоеда,

двенадцать его дочерей.

И братцы блуждают без хлеба

и с дерева крошку зовут,

а он загляделся на небо,

где тучки плывут и плывут.

В РАЮ

Памяти Л. С.

Взят из постельки на небо ты прямо,

     тихо вокруг и светло,

встретил ты Ангела, думал, что мама.

     Ангела взял за крыло!

Ангел смеется: «Здесь больше не будет

     тихий органчик звенеть,

пушку с горохом здесь братец забудет,

     станет за нами он петь!»

Ангел, как брату, тебе улыбнулся,

     ласково обнял, и вот

елки нарядней вверху распахнулся

     весь золотой небосвод.

Тихо спросил ты: «Что ж мама не плачет?

     Плачут все мамы, грустя!»

Ангел светло улыбается: «Значит,

     видит здесь мама дитя!»

АНГЕЛ РЕБЕНКУ

Л. С.

Помнишь, вы песенку жалобно пели:

     «Умер у нас мотылек!»

Был я тогда над тобою. Ужели

     было тебе невдомек?

Помнишь, вы пели: «Душа Великана,

     плача, летит к небесам!»

Горько я думал: «Ужели так рано

     в путь ты отправишься сам?»

Долго я медлил, вдруг горестным хором

     грешники взвыли, скорбя,

в сердце проникнул я пристальным взором,

     радостно обнял тебя.

ДЕКЛАМАЦИЯ

    А. С.