Михаил Кульчицкий - Стихи из книги "Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне" Страница 2

1939

* * *

Самое страшное в мире —Это быть успокоенным.Славлю Котовского разум,Который за час перед казньюТело свое граненоеЯпонской гимнастикой мучил.

Самое страшное в мире —Это быть успокоенным.Славлю мальчишек смелых,Которые в чужом городеПишут поэмы под утро,Запивая водой ломозубой,Закусывая синим дымом.

Самое страшное в мире —Это быть успокоенным.Славлю солдат революции,Мечтающих над строфою,Распиливающих деревья,Падающих на пулемет!

Октябрь 1939

БУДНИ

Мы стоим с тобою у окна,Смотрим мы на город предрассветный.Улица в снегу, как сон, мутна,Но в снегу мы видим взгляд ответный.

Этот взгляд немеркнущих огнейГорода, лежащего под нами,Он живет и ночью, как ручей,Что течет, невидимый, под льдами.

Думаю о дне, что к нам плыветОт востока, по маршруту станций.Принесет на крыльях самолетНовый день, как снег на крыльев глянце.

Наши будни не возьмет пыльца.Наши будни — это только дневка,Чтоб в бою похолодеть сердцам,Чтоб в бою нагрелися винтовки.

Чтоб десант повис орлом степей,Чтоб героем стал товарищ каждый,Чтобы мир стал больше и синей,Чтоб была на песни больше жажда.

1939?

ХЛЕБНИКОВ В 1921 ГОДУ

В глубине Украины,На заброшенной станции,Потерявшей название от немецкого снаряда,Возле умершей матери — черной и длинной —Окоченевала девочкаУ колючей ограды.

В привокзальном сквере лежали трупы;Она ела веточки и цветы,И в глазах ее, тоненьких и глупых,Возник бродяга из темноты.

В золу от костра,Розовую, даже голубую,Где сдваивались красные червячки,Из серой тюремной наволочкиОн вытряхнул бумаг охапку тугую.

А когда девочка прижаласьК овалуТеплого светаИ начала спать,Человек ушел — привычно устало,А огонь стихи начинал листать.

Но он, просвистанный, словно пулями роща,Белыми посаженный в сумасшедший дом,СжигалСвоиМарсианскиеОчи,Как сжег для ребенка свой лучший том.

Зрачки запавшие.Так медведиВ берлогу вжимаются до поры,Чтобы затравленнымиНапоследокПойти на рогатины и топоры.

Как своего достоинства версию,Смешок мещанскийОн взглядом ловил,Одетый в мешокС тремя отверстиями:Для прозрачных рук и для головы.

Его лицо, как бы кубистом высеченное:Углы косые скул,Глаза насквозь,ТемьНаполняла въямины,Под крышею волосИзлучалась мысль в года двухтысячные.

Бездомная,     бесхлебная,          бесплоднаяСудьба  (Поскольку рецензентам верить) —ВотЭти строчки,Что обменяны на голод,Бессонницу рассветов — иНа смерть:  (Следует любое стихотворение Хлебникова)

Апрель 1940

ДУЭЛЬ

Вороны каркали, и гаркали грачи,Березы над весною, как врачиВ халатах узких. Пульс ручьев стучит.Как у щенка чумного.Закричи,Февраль! И перекрестные лучиПронзят тебя. И мукам той ночи —Над каждой строчкой бейся, — но учись…. . . . . . . . .Каждая строчка — это дуэль, —Площадка отмерена точно.И строчка на строчку — шинель на шинель,И скресты двух шпаг — рифмы строчек.И если верх — такая мысль,За которую сжегся Коперник,Ты не сможешь забыть, пусть в бреду приснись,Пусть пиши без бумаги и перьев.

Май 1940?

ДОСЛОВНАЯ РОДОСЛОВНАЯ

Как в строгой анкете —Скажу не таясь —Начинается самоеТакое:Мое родословное древо другое —Я темнейший грузинскийКнязь.Как в Коране —Книге дворянских деревьев —ПредначертаныЧешуйчатые имена,ИВетхие ветвиИ ветки древниеУпирались терниямиВ меня.Я немного скрывал этоВсе года,Что я актрисою-бабушкой — немец.Но я не тогда,А теперь и всегдаСчитаю себя лишь по внуку:Шарземец.ИсчерпатьИнвентарь грехов великих,Как открытку перед атакой,Спешу.Давайте жераскуримэту книгу —Я лучше новую напишу!Потому что я верю,          и я без вериг:Я отшиб по звену          и Ницше,               и фронду,И пятьМатериков моих          сжимаютсяКулаком Ротфронта.И теперь я по праву люблю Россию.

ТВОРЧЕСТВО

Я видел, как рисуется пейзаж:Сначала легкими, как дым, штрихамиНабрасывал и черкал карандашТраву лесов, горы огромный камень.Потом в сквозные контуры-штриховМозаикой ложились пятна краски,Так на клочках мальчишеских стиховБесилась завязь — не было завязки.И вдруг картина вспыхнула до черта —Она теперь гудела как набат.А я страдал — о, как бы не испортил,А я хотел — еще, еще набавь!Я закурил и ждал конца. И вотВсё сделалось и скучно и привычно.Картины не было — простой восходМой будний мир вдруг сделал необычным.

Картина подсыхала за окном.

НОВЕЛЛА

От рожденья он не видел солнца.Он до смерти не увидит звезд.Он идет. И статуй гибких бронзаСмотрит зачарованно под мост.Трость стучит слегка. Лицо недвижно.Так проходит он меж двух сторон.У лотка он покупает вишниИ под аркой входит на перрон.Поезда приходят и уходят,Мчит решетка тени по лицу.В город дикая идет погодаТою же походкой, что в лесу.Как пред смертью — душным-душно стало.И темно, хоть выколи глаза.И над гулким куполом вокзалаНачался невидимый зигзаг.Он узнал по грохоту. И сразу,Вместе с громом и дождем, влетелВ предыдущую глухую фразу —Поезд, на полметра от локтей.А слепой остался на перроне.И по скулам дождь прозрачный тек.И размок в его больших ладоняхИз газеты сделанный кулек.[Поезд шел, скользящий весь и гладкий,В стелющемся понизу дыму.]С неостановившейся площадкиВыскочила девушка к нему.И ее лицо ласкали пальцыХоботками бабочек. И слов —Не было. И поцелуй — прервалсяГлупым многоточием гудков.Чемодан распотрошив под ливнем,Вишни в чайник всыпали. ПотомОб руку пошли, чтоб жить счастливо,Чайник с вишнями внести в свой дом…. . . . . . . . . . . . . . .И, прикуривая самокрутку,У меня седой носильщик вдругТак спросил (мне сразу стало грустно):"Кто еще встречает так сестру?"Только б он соврал, старик носильщик.

* * *

Я вижу красивых вихрастых парней,Что чехвостят казенных писак.Наверно, кормильцы окопных вшейИнтендантов честили так.

И стихи, что могли б прокламацией статьИ свистеть, как свинец из винта,Превратятся в пропыленный инвентарьОрденов, что сукну не под стать.

Золотая русская сторона!Коль снарядов окончится лязг,Мы вобьем в эти жерла свои ордена,Если в штабах теперь не до нас.

1941