Роберт Бёрнс - Стихотворения Поэмы Шотландские баллады Страница 2

Книга Фергюссона привела Бернса в восторг. Теперь ничто не собьет его с пути: он «хочет ударить по струнам своей дикой сельской лиры в благородном соревновании с ним», как он пишет в своей заветной тетради. Записи Бернса не только настоящая проза поэта. В ней отражена душа человека незаурядного ума, необычайной чуткости и прозорливости. Еще отчетливее талант Бернса-прозаика виден в его многочисленных письмах, бережно собранных в двух томах, к которым недавно добавлено много новых материалов.

Бернс часто пишет о поэзии, о ее значении в жизни человека, сурово разбирает свои ранние опыты и с особенной любовью вспоминает своих предшественников — народных певцов Шотландии: «Возвышенное благородство, хватающая за душу нежность наших старинных баллад говорят о том, что они созданы рукою Мастера… Но самые имена безвестных бардов (о, сколь это обидно для честолюбия певца!) теперь погребены под прахом былого…»

И дальше он пишет о том, что «последний, самый ничтожный из свиты муз, тот, что не может подняться на ваши высоты и все же, следя ваш полет, на слабых своих крыльях подчас устремляется за вами, — этот бедный сельский, никому не известный певец с душевным трепетом чтит вашу память».

По этим записям яснее видишь, почему Бернс так самоотверженно и бескорыстно отдавал все свободное время собиранию старинных шотландских песен и баллад. Он годами участвовал в издании многотомного «Музыкального музея» Джонсона, восстанавливая из множества устных вариантов наиболее неискаженные тексты и сочиняя новые слова на старинные мелодии, если тексты были утеряны или заменены вульгарными и безграмотными виршами.

Так Бернс стал одним из непосредственных участников возрождения богатого фольклора Шотландии не только как ее лучший поэт, но и как ученый, как большой знаток истории своей родины, ее быта, ее преданий.

После смерти отца двадцатипятилетний Роберт стал главой семьи, хозяином новой фермы Моссгил — «Робом Моссгил», как звали его соседи.

Этот год во многих отношениях был решающим для Бернса. В ближнем городке Мохлине он стал встречаться с людьми образованными, влиятельными. Адвокат Гэвин Гамильтон, нотариус Эйкен, доктор Маккензи интересовались его стихами и песнями на шотландском наречии, потому что сами говорили на том же языке со своими соседями-фермерами, читали Фергюссона и знали старый шотландский фольклор.

Роберт по-прежнему без устали работал на ферме, но по вечерам часто уходил в Мохлин потанцевать с местными красотками, которым он посвятил столько стихов.

Здесь он и встретил семнадцатилетнюю Джин — дочь богатого и сурового подрядчика Армора, который часто бранил при всех «нищего Роба Моссгила» за его вольные стихи, где высмеивались ханжи и лицемеры, и за дружбу с «безбожниками и смутьянами», вроде Гэвина Гамильтона.

О встрече Роберта и Джин, ставшей его судьбой, его любовью на всю жизнь, написано очень много. Читая письма и воспоминания, как бы становишься очевидцем этой трудной, часто трагической и все же прекрасной любви, родившей столько стихов и песен.

Сам поэт в письмах и стихах к Джин рассказывает, как в конце вечера в таверну, где уже кончались танцы, ворвался огромный пес Роберта и бросился на грудь хозяину. «Вот бы мне найти подружку, которая полюбила бы меня, как этот пес!» — сказал Роберт.

А через несколько дней, когда он шел мимо луга, где девушки белили холсты, Джин крикнула ему: «Ну как, Моссгил, нашел себе подружку?» — «Нашел», — сказал он, не сводя с нее глаз.

Роберт отлично зная, что старый Армор ни за что не отдаст Джин за «нищего рифмоплета». Но для него эта девочка стала всем, что ему было дорого: любовью, счастьем, песней. Он писал о Джин: «Она поет, как птица в лесу. Я не слышал голоса нежнее». Она знала бесчисленное множество старинных напевов, и Роберт придумывал на них новые слова. Теперь все песни рассказывали о них двоих.

В это лето — первое лето настоящей любви — Роберт написал многие из лучших своих стихов и песен: кажется, что он даже разучился говорить прозой, — он словно дышит стихами. Он пишет письма в стихах, и в них нет ни одной пустой строчки, ни одного лишнего слова, ни одного натянутого, надуманного образа. И те, кто читает эти стихи, уже начинают понимать, что в Шотландию пришел ее поэт.

По старинному шотландскому обычаю Джин и Роберт заключили тайный брак. Для этого надо было только подписать «брачный контракт», по которому двое влюбленных «признают себя навеки мужем и женой». Все меньше надеялся Роберт, что отец Джин позволит ей стать законной хозяйкой в его доме «перед богом и людьми». Дела на ферме шли из рук вон плохо, семья Бернсов нищала все больше и больше.

Тогда старшие друзья Роберта стали советовать ему уехать в Вест-Индию, где за два года можно было сколотить порядочное состояние и вернуться домой богатым человеком.

Роберт был в отчаянии. Об этом говорят его стихи, где он прощается с родной Шотландией и с «милой Джин»:

А ты, подруга, не грусти,Чтобы тебя и честь спасти,Бегу я в край далекий.Нужда стучится к нам во двор,Грозят нам голод и позорИ суд молвы жестокой.

Им и вправду грозил страшный позор: Джин ждала ребенка, и те, кто принимал Роберта на службу, могли отказаться от него, если бы открылась «эта преступная история».

В один из холодных ноябрьских дней Роберт случайно попал в придорожный трактир, где собирались необычные посетители — шайка нищих, бродячие ремесленники — угольщики, жестянщики, лудильщики, солдат-инвалид, старая маркитантка… Всю ночь просидел с ними Роберт. Так родилась знаменитая кантата «Любовь и свобода» с подзаголовком «Веселые нищие».

Эта великолепная поэма при жизни Бернса ни разу не печаталась, но ходила в списках по всей Шотландии, как и многие другие его «вольные» стихи. Но настоящая слава пришла к Бернсу, когда вышло первое собрание его стихов — маленький серый томик, отпечатанный в типографии города Кильмарнока, по подписке.

Для этого томика Берне отобрал сорок четыре произведения — из них несколько больших поэм. Несмотря на то что Бернс отдает должное своим предшественникам — особенно Роберту Фергюссону, откровенно заимствуя у него форму стиха, характерную строфику стихотворных посланий, или четкие парные рифмы с переборами в конце строфы, — все его стихи — совершенно новое слово не только в шотландской, но и во всей англоязычной поэзии. В них блистательное мастерство сочетается с социальной насыщенностью, с таким определенным «символом веры» — веры в человека, которую можно встретить только у очень больших поэтов, когда никакая дидактика, никакая проповедь не идет в ущерб основной задаче поэтического произведения — сказать стихами то, чего не выразить никакими другими средствами.

Профессор Дайчес, автор одного из лучших исследований поэтики Бернса, разбирая «Килмарнокский томик», называет отличительной характеристикой почти всех вошедших туда стихов не только их высокое поэтическое достоинство; в них наряду с великолепным юмором, подлинной лиричностью всегда ощущается безоговорочная критика существующих порядков и такая любовь к родной Шотландии и к ее героической истории, что каждому становится понятно, почему этот маленький сборник встретил такой горячий, такой сердечный отклик не только у образованных читателей, но и у самых простых, иногда даже неграмотных земляков поэта.

Шестьсот экземпляров разошлось по подписке, а остальные двести были раскуплены в тот же день: их покупали в складчину крестьяне и батраки, гончары и сапожники, стихи читали вслух в тавернах, переписывали в десятках экземплярах. Слава пришла к Бернсу — а он в это время вынужден был скрываться от гнева мистера Армора, который, узнав о «позоре» дочери, вырвал у нее и уничтожил брачный контракт, в который так верили и Роберт и Джин, и подал на поэта жалобу в церковный совет и в суд.

Бернс был совершенно оглушен: он считал, что Джин его предала, отдав контракт отцу и уехав в дальний городок, как ей повелел родитель. Он бушевал в письмах (называя ее «клятвопреступницей») и хотя просил всевышнего простить «мою бедную, недавно так горячо любимую девочку», которую «совратили родители», но тут же клялся, что больше никогда не назовет ее женой!

«Кильмарнокский томик» вышел 31 июля, и весь август Роберт разъезжал по окрестностям, то скрываясь от мохлинских святош, то пожиная плоды своей славы.

«Мне теперь нечего бояться, — писал он другу, — многие знатнейшие джентльмены страны предлагают мне свою помощь и покровительство, да и Джин не пойдет против меня. Я видел ее недавно, она с трепетом ждет приближающихся родов…»

Третьего сентября 1786 года Джин родила близнецов — мальчика и девочку, названных, по имени родителей, Робертом и Джин.