Ричард Бротиган - 30 июня, 30 июня Страница 2

         Что еще мы могли делать?

         Долгие годы войны подошли к концу.

         С ними покончено. Они прошли.

         Мы защитили себя и уничтожили недочеловеков, японских обезьян. Справедливость и права человека одержали победу над этими тварями, которым место не в городах, а в джунглях.

         Мне было десять лет.

         Так я тогда думал.

         Дядя Эдвард был отмщен.

         Его смерть очистилась разгромом Японии.

         Свечи Хиросимы и Нагасаки гордо засияли над праздничным тортом в честь его жертвы.

         Потом прошли годы.

         Я вырос.

         Мне уже не десять лет.

         Вдруг мне стало пятнадцать, война соскользнула в воспоминания, а вместе с ней и моя ненависть к японцам. Чувства начали распыляться.

         Японцы усвоили урок; как положено всепрощающим христианам, мы дали им еще один шанс, и они великолепно им воспользовались.

         Мы были их отцами, а они – нашими маленькими детьми, которых мы строго наказали за плохое поведение, но теперь они хорошие, и мы простили их, как добрые христиане.

         В конце концов, раньше они были недочеловеками, теперь мы научили их быть людьми, и они быстро усвоили урок.

         Годы шли.

         Мне исполнилось семнадцать лет, потом восемнадцать, я начал читать японские хайку семнадцатого века. Я читал Бассё и Иссу. Мне нравилось, как они закаляли сконцентрированные в языке чувства, детали и образы, пока те не превращались в росистую сталь.

         Я понял, что целые века до того, как 7 декабря японцы столкнулись с нами, они вовсе не были недочеловеками, а были цивилизованными, чувствующими и страдающими людьми.

         Война виделась яснее.

         Я начал понимать, что произошло.

         Я начал понимать механику, а именно то, что логика и разум отказывают, когда начинается война, и, пока она продолжается, царят алогичность и безумие.

         Я рассматривал японские картины и свитки.

         Они меня поражали.

         Мне нравилось, как нарисованы птицы, ибо я любил птиц, и я уже не был тем ребенком Второй Мировой войны, который ненавидит Японию и мечтает отомстить за своего дядю.

         Я переехал в Сан-Франциско и познакомился с людьми, изучавшими дзэн-буддизм и находившимися под сильным его влиянием. Я впитывал буддизм через осмос, наблюдая за тем, как живут мои друзья.

         Я не диалектик и не религиозный мыслитель. Я очень мало изучал философию.

         Я наблюдал за тем, как мои друзья организовывают свою жизнь, свое время, и как они управляются сами с собой. Я впитывал буддизм тем же способом, которым учились всему индейские дети, когда в Америке еще не было белых. Они учились, наблюдая.

         Я учился буддизму, наблюдая.

         Я учился любить японскую пищу и японскую музыку. Я пересмотрел больше пятисот японских фильмов. Я научился читать субтитры так быстро, что мне казалось, будто актеры говорят по-английски.

         У меня появились японские друзья.

         Я больше не был тем ненавидящим мальчишкой из моего военного детства.

         Дядя Эдвард мертв, гордость и будущее нашей семьи, убит в расцвете лет. Что нам делать без него?

         Больше миллиона японцев, гордость и будущее их семей тоже мертвы, а еще сотни тысяч невинных японских женщин и детей, погибших от зажигательных бомб во время рейдов и от атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки.

         Что делать Японии без них?

         Как бы мне хотелось, чтобы ничего этого никогда не было.

         Я читал японские романы, Танизаки и других.

         Потом я понял, что когда-нибудь попаду в Японию. Что часть моей жизни находится в Японии. Мои книги перевели на японский язык, и я получил много умных отзывов. Это вдохновляло и вселяло в меня храбрость, без которой я не смог бы в своих сочинениях идти все тем же одиноким путем, как пробирающийся сквозь чащу лесной волк.

         Я не люблю путешествия.

         До Японии очень далеко.

         Но я знал, что когда-нибудь должен туда попасть. Япония, словно магнитом тянула мою душу туда, где она никогда еще не была.

         Однажды я сел в самолет и полетел над Тихим океаном. Эти стихи – все, что случилось после, когда я сошел с самолета и ступил на землю Японии. Стихи датированы и представляют собой что-то вроде дневника.

         Они отличаются от тех стихов, что я писал раньше. Похоже, что так, но я последний человек на свете, который что-нибудь в этом понимает. Они очень неровные, но я печатаю их целиком, ибо это дневник, рассказывающий о моих чувствах и переживаниях в Японии, а жизнь часто бывает неровной.

         Они посвящаются дяде Эдварду.

         Они посвящаются всем японским дядям Эдвардам, чьи жизни разлучили с их телами между 7 декабря 1941 года и 14 августа 1945, когда кончилась война.

         Это было тридцать один год назад.

         Прошло почти треть века.

         Война окончена.

         Дожидаясь нас, мертвые могут быть спокойны.

                           Пайн-Крик, Монтана

                           6 августа, 1976 года.

Кимоно из Китти-Хок

Я смотрю японский телевизор,там две девушки в кимоностоят у биплана.      Да, да,      у ретро-самолета

Журналист их о чем-то спрашивает.Выходит очень оживленнаявеселая беседа.

Жаль, что я не знаю японского, ибомне никогда не понять, зачем      они стоят      рядом с бипланом.

зато они будут там всегдау меня перед глазами,      счастливые пилоты в кимоно      в ожидании взлета.

                        Токио

                        13 мая 1976 года

Ворона

Утром задумался:когда я увижу свою первую         японскую птицу.Я ставил мысленные деньгина воробья, как вдруг         кукарекнул         петухво дворе Сибуи, района         Токио,вот так все так и вышло

                           Токио

                           14 мая 1976 года

Японские дети

Я только что потратил полчасана детскую японскую программу         по телевизору.Нас здесь миллионы в Токио.         Мы знаем, что мы любим.

                           Токио

                           14 мая 1976 года

Кот из Синдзюку

Бурый кот лежитперед китайским рестораномна очень узкой улочкеСиндзюку.

В витрине ресторана полнопластмассовых муляжейкитайских блюд, на вид         вполне съедобных

Вечернее солнце тепло         и приятно. Кот         нежится на нем.

Очень близко проходят люди,но кот как будто совсем не боится.         Он не уходит.         Мне кажется, это странно.         Довольный кот         перед пластмассовой         китайской едой, когда за дверью         ждет настоящая.

                           Токио

                           Середина мая 1976 года

Экспресс Хиллари

Я только что в первый раз заказал         карри с рисомсам, в японском ресторане.         Победа!Я чувствую себя младенцем, который делает         первый нетвердый шаг.

         Ну, Эверест, погоди!

                           Токио

                           16 мая 1976 года

Змеи

Теплый воскресный день дождьчетыре часа пополудни, перекресток Гинза         закрыт.

Дремлют тысячи баров,их вывески как разноцветные         воздушные змеи.

Витые горбатые узкие улицыи проулки – веревки.

         тихо         очень мало людей         нет ветра

                           Токио

                           16 мая 1976 года

Японская модель

Высокая, стройнаяодета в черноеидеальные чертыегиптянки

Эту теньдругой планетыфотографируютв абсолютно белой комнате

Лицо не меняетсячерные волосы пажасловно вырезаны изчерного хирургического нефрита

Губы такие красныечто кровь рядом с нимиказалась бы глупойбесполезной забавой

                           Токио