Край сгубил суровый - Алексей Васильевич Губарев Страница 2

И только ты нелепой просьбой

Ножом по сердцу резанул.

И стало больно, будто в кости

Гвоздей каленых кто воткнул.

Прости. Надежд не оправдаю,

А боль залечится вином.

Всего хорошего! Желаю,

Одним жить научиться днем.

Родина в снах

Гулко ахнуло в стороне,

На волнах заплясала молния.

Бил поклоны чужой стране,

А во снах все касался Родины.

Трогал кудри июльских рощ.

В одурь жалился плачем иволги,

От себя убегая прочь

И стараясь прощенье вымолить.

И так сильно горел душой,

Набивая чужим оскомину,

Что метался крича: – Постой,

Отложи по изгою помины!

Не нашло – занемог родным.

Умереть закипело преданным.

На чужбине я слыл чужим,

Но и дома был оклеветанным.

Ведь не знаешь, как болен был,

Как умею любить, не ведаешь.

Понимаю, что упустил,

За мечтой безоглядно следуя.

Каясь, многого не прошу.

Мне бы только в зеленые дали

Наяву ощутить, как гляжу,

Исцеляюсь как рощ кудрями.

Вдрызг упиться бы соловьем,

Жажду глаз утолить березами

И расплакаться под окном,

Под которым хмелелось грезами.

Что старался всем доказать,

Без слезы покидая Родину?

Ах! бы вовремя тех послать,

С кем в бреду клял её колдобины.

Но шарахнуло в стороне.

Роковая блеснула молния.

Пропаду, знать, в чужой стране,

Лишь во снах прикасаясь Родины.

Помолитесь ели

Небо стало хмарким,

Сердце бьет тревогу;

Нарекла гадалка

Дальнюю дорогу.

Коль судьба расстаться:

– Прощевайте, степи.

Гордым бы остаться;

Взор слезой залеплен.

Знать, поить рассветы

Из березок соком.

Знать, облают ветры

Дальнего востока.

У реки бранчливой,

Прислонившись к ильму,

Вспомню губы милой,

Как любил их сильно.

Здесь, в краю кандальном,

Здесь, в краю суровом,

Как и все опальный,

Как и все бедовый

В мраке тихоельном

Обморожу руки,

В пламени кипрейном

Пропаду от скуки.

Хоть добром помянут,

Хоть колючим словом.

Жаркий миг настанет

Вызрею готовым:

У ольхи печалясь

Или у осины,

С болью обвенчаться

Набожной России.

Под седой луною

Помолитесь, ели,

Чтобы и за мною

Русью так болели.

Медью, клены, плачьте,

Кровью плачь, рябина,

Пусть чего-то значу

Богу не один я.

Пожелтели осины

Пожелтели осины.

Зарядили дожди.

Выгнув тощую спину,

Дремлет конь у межи.

Золотистые ивы

Разбазарили тень.

В опустевшие нивы

Грустно смотрит плетень.

Ах, ты воля вольная,

Уголок родной!

Доля подневольная,

Песнь за упокой.

Купола церковные,

В синий рай кресты.

Тайным околдованы

У реки кусты.

Вижу, жизнь-то не сахар.

Только, брат, не робей!

Коли воин и пахарь,

Так гляди веселей.

В кабаках Русью плакал

Незабвенный Сергей.

А теперь пусть поплачет

Губарев Алексей.

Ах, ты воля вольная,

Уголок родной!

Доля подневольная,

Песнь за упокой.

Купола церковные,

В синий рай кресты.

К вере некрещеные

Тянутся кусты.

Без Родины, без флага

Роса с травы опала на погоны.

Коснулась тень рассыпанных волос.

Упал солдат без возгласа, без стона.

Упал на землю, где родился, жил и рос.

Сыновнею любовью это поле

И терпким потом павший орошал.

И кожу в язвы разъедало солью

Когда он жилы не жалея рвал.

Любил он раннею порою

Услышать пение рассветных птиц.

А этой горькою зарею

Пал без Отчизны утром в травы ниц.

Охапкой полевого цвета

Он украшал палатку медсестёр.

Но выстрел… И поэта больше нету.

Ещё одной души угас костер.

Под красным знаменем поил себя обманом.

Под триколором ложью умывал.

И застрелился из «макара» капитаном,

Когда Россию в русском сердце потерял.

Роса слезой упала на погоны.

Коснулась тень рассыпанных волос.

Сшиб слабый лист сухой хлопок патрона,

Тряхнув нахально ветви у берёз.

Окрасив облако кровавою каймою,

Душа несчастного на небо вознеслась.

А Родина холодною рукою

Прикрыла веки… И заплакал Спас.

Сон карамельный

Мне бы смерть в карамель тянучую:

Под забором замерзнуть пьяным,

Чтобы ангелы сладко мучали

И отпет был собачьим лаем.

Чтоб скулила бессильно вьюга

От того, что пропал с улыбкой.

Чтоб рыдали над телом други,

Обметая ее накидку.

И несли на погост угрюмо,

Хоть всегда распевали звонко,

Как звенела моя рюмка,

Как печалилась она

громко.

Языками чесали много:

– Не повесился, не казнили.

А в метель утерял дорогу

Да сомлел на морозе сильном.

Измотал парю снег обильный,

Затащив под сугроб глубокий.

Убаюкал обман синий,

Припорошил следов строки.

Не судили, что был безвестный,

Что поэтом себя намыслил.

И жалели, что прожил честным,

Что беззвучный скосил выстрел…

Нет желанья беспечно трезвым

Околеть, будто пес ничейный.

А взывают души порезы

Окочуриться карамельно.

Чтобы в стужу кто одинокий,

Обходя роковое место,

Прошептал через вздох глубокий:

– Спел гулена свою песню.

Над заснеженной рожью

Над заснеженной рожью барабанная дробь

Оседает пугающе гордою смертью.

Черных френчей ряды молча шествуют, чтоб

 Захлебнулись в окопах немытые черти.

Локоть в локоть идём. Развевается стяг.

Не волнуются красных околышей птицы.

Запоздавший рассвет заиграл на губах,

Отпевая уставшие, хмурые лица.

Из окопов напротив нестройно палят.

Где-то сбоку трещит перегревшийся «Ма;ксим».

Не понять, кто тут грешен, кто девственно свят,

Тот в лаптях или я, в сапогах, напомаженных ваксой.

Скучный дождь омывает погоны штабным.

Без патронов шагаем, штыками осклабясь.

Строго держим ряды, только пули иных

 Высекают порой комиссарам на радость.

Неупавший во ржи, вдруг, осел есаул.

И глаза убиенного бросили кроткий

Взор на небо… Прощаясь он тяжко вздохнул…

Вот и первый окоп.

                Скинут рант с подбородка…

Через бруствер врага с верой и за Царя!

Краснопузая сволочь бежит и сдается.

И нестройное сиплое наше «Ура-а»

Убегающим в спины, ликуя, несется.

На земле растеклась большевистская кровь.

Ругань, хрип, скрип зубов. Звон начищенной стали.

За Отечество, веру, за честь и любовь

Гибнуть и убивать мы смертельно устали…

Не Россия, не Бог не осудят орлов,

Что рубили с плеча и пощады не знали.

Тишину пулеметным огнём распоров,

Ведь и вы нас бессовестно, жадно стреляли.

Над окопом дрожит барабанная дробь,

Украшая Россию ненужною смертью.

Черных френчей остатки на новый окоп

Также молча идут, примеряя бессмертье.

Заболел

Не стереть – дурачился в погонах.

Оставляя Бога не у дел.

А сегодня словно тайный тронул

Или кто дубиною огрел.

Ранним утром рухнул мир покойный,

Я смертельно Русью заболел;

Иступленно в церкви бью поклоны,

Изливая боль души своей.

Обжигаясь праведным укором,

Льющим с потемневших образов,

Будто бы распят прилюдно голым,

Вою, но не разбираю слов.

В хрип ору: – Готов рабом смиренным

Оттирать замаранную честь,

И путем идти обыкновенным,

Если Божья воля на то есть.

Отчего бескрайние просторы

Не запали раньше в сердце мне?

Или за спиной таились воры,

Направляя не по той стезе?

Почему не угадал ошибки,

Усадив на шею Сатану?

Или заплутав в трясине зыбкой,

Не набрел на гать и утонул?

Этому б уму теперь погоны,

Да под боевое знамя встать.

Кажется сегодня я готовый

“Русскую рулетку" обласкать.

Но кого мои пустые грёзы

Запоздавшим обдадут огнем?

Станут ли мои скупые слезы

Горьким назиданием потом?

Потому стою под образами,

Влажные глаза уставя в пол,

Сил прося бессвязными словами

В Сатану осиновый вбить кол.

С жаром повторяю заклинанье:

– Кайся! Без остатка кайся, друг.

И горю единственным желаньем -

Преступить судьбы порочный круг.

Чтобы синей, облачною далью

Утолить печаль промокших глаз,

Чтоб однажды предрассветной ранью

Русским полыхнуть хотя бы раз.

Гибельной занозой в сердце встряла

Мне упорно нищенская Русь.

Захмелев, вовсю ее ругаю,

А напившись за нее дерусь.

Только не стереть душе былого,

Роковую хворь не одолеть…

Духу бы хватило с этой болью

Под иконой русским умереть.

Изгнанник

Томятся серые в безмолвии осины.

Январь окутал пихты синевой.

С березы ссыпался, искря, колючий иней

Ненужною алмазной шелухой.

Над белым мельтешат сорочьи спины.

День месит солнце с бледною луной.

 Похоже, ангелы справляют именины

 Под опустевшею немой голубизной.

 И сердцу чудится опасным и случайным

 Ступать напрасно ветреной ногой

 Теперь вот мне, как в прошлом каторжанам

 Объевшись здесь безвкусною тайгой.

 И самогон напитанный морошкой

 Не вспенит жизнью изгнанную кровь.

 Горсть княженики в нежные ладошки

 Не соберёт в июль моя любовь.

 Я здесь чужак, а там слыву изгоем.

 Здесь будущность, там пройденного тлен.

 Жизнь потрепала и таких, как Гойя,

 Не раз заставив гордо встать с колен.

 Так что и мне судьбе не покориться,

 Пав жалким на колени лишний раз?

 Вдруг, божьей милостью, сподобится случиться

 Величием блеснуть, принизив вас.

 В том нет вины каштановой аллеи

 В грозу роняющей на лужи цвет,

 Как, что и вы, презрев, не усмотрели,

 Что ваш изгнанник – чувственный поэт.

Покаяние

Я теперь себя переиначу.

Бес души