Николай Тарусский - Знак земли: Собрание стихотворений Страница 21

В ГОРАХ ТАДЖИКИСТАНА

Здесь мир безголосый обстало вокругБезлюдье – торжественный переполохУщелий и скатов: из каменных рукСтруятся обрывы небесных дорог.

Заката малиновое полотноЕще над вершиной колышет едва.Но час не пройдет, здесь мертво и темно,И будет кружиться моя голова.

Лишь цокот копыт будет ночь шевелить,Лишь всадник да конь будут тут невдомекНочному сознанию каменных плитИ диким обычаям горных дорог…

О, гордость какая: перенестиИ в этот еще первозданный, слепойКосмический крутень, что лег на пути,Как прошлое, черной безмолвной тропой, –

Себя, человеческое естество,Которое теплится в каждом, когдаТа тьма, из которой подняли его,За ним пробирается по следам.22 августа 1930 Фальгара

* * *

В могилу тех, кто не слышит гула миров,Открыли ветры старую мира дверьИ с петель сорвали. О, если ты не готовБыть с ветром в согласьи, ты – неживой, поверь!

Земля, как заряд из орудия, мчится в бой, –Неотвратимо, бесслезно и ты – за ней.И в этом полете нельзя захватить с собой,Пускай материнских, но мертвых, как осень, дней.

На братственном пире проснувшихся новых странОсенние листья навеки стряхнет земля,И южное тихое солнце на ураганДохнет миротворно, дождавшихся веселя.

О, трудные годы, какие и гордость и честьВесной дожидаться единственных летних гостей…И в двери столетий войдет человек, как он есть,Не в силах понять наших бед, и любви, и смертей.24 декабря 1930 Пенджекент

* * *

За 20-й век! За мировоеВодополье; за разбитый лед;За года, летящие Москвою,Как один неотвратимый год;За высокий голос смуглой крови;За сердцебиенье, – не заснешь!За того, кто строит, и готовит,И выносит в дружелюбьи дождь;За бессонниц страстный шепот сердца;За бессмертье тех, что не дошли;За замерзших, нам дающих гретьсяВсем огнем, всей теплотой земли;За негаснущее солнце комнат;За погоду времени, где яПил твой воздух, гордый, беспокойныйИ неподходящий для жилья!Командарм! Сопротивляясь бедам,Чтя приказ бесповоротный твой,Я иду за конницею следом,Как красноармеец рядовой.

* * *

Прочь, старость! Зачем нам стареть, зачемГолосом, заикающимся и шепелявым,Жизнь отрицать и бранить для поэм,От которых ни чести, ни славы!

Трудно с болью и с кровью сдирать с себяПривычное каноническое убранство.В лед бессонниц, тоскуя, томясь, любя,Лечь на рельсы безлюдных станций.

И – опомниться. Опоздал состав –Не дождешься. Мгла. Дождь. ЗеленыйОгонек семафора, как сердце травИ весны, возник отдаленно.

А, надежда? Да – жить! Да – жить! Да – жить!И уж умер тот. Навсегда. Не встанет.Жизнь стоит за плечом. Горят этажиСтанционных зданий в тумане.

Ну, крепись! Мы в суровое время сквозьГолод, мрак, смерть, ад, ветер, пулиПронесли свою жизнь, любовь и злостьНе затем, чтоб они уснули.

Не жалей! Не раздумывай, что не ты,Что не тот из оврагов детства,С рельс поднявшись, уходит из темноты,Позабыв про свое наследство.

Там намчало. Там поездом напроломРежет мрак, дождливый и строгий.Время, век мой, дай руку, пойдем, пойдем:Нам с тобой по одной дороге!13 апреля 1931 Москва

* * *

Разумный мир, не светопреставленье!Гул вьюг. Декабрь. Светящийся рожок.Котел рычит, вздуваемый давленьем,И рвется кран, запечатлев ожог.

Но поезду поспеть по расписанью!Платформу набок, сдунуло столбы.И вот несет в косое завываньеНочей и вьюг военный храп трубы.

Потом еще. Шершаво. Жестко. Грубо.Ударило. И вырвал паровоз.Заголосило. Крыши. Люди. Трубы.Сырой и серый пляшущий мороз.

Две тыщи дней под белой шапкой пара яЖар ада из раскрытого жерла.Меняют машинистов, кочегаров,Упавших в обмороке у котла.

Как стонут рельсы от чугунной бури!Обрушиваясь на складни дров,Мрак заступает путь, нещадно хмурясь,Но он не в силах задержать ядро.

Прицел был верен и сосредоточен.Что обмороки машинистов! УжМы обгоняем время, мы от ночиУходим, – племя мужественных душ.

Бор рушится, заламывая ветви;Мгла кружится и поднимает зык;Одетый в хлопья, вековечный ветерПоказывает за окном язык.

Он дразнит нас, беснующийся, косный.Здесь сон давным-давно сошел с ума.Здесь пращур, прячась, отступает в сосны.Здесь топки жаром брызжут на дома.

Мы зорко верим вдохновенью формул:Пусть разум жизни задает урок.Ура! Столетья потеряли тормоз.Сто лет, как пять, – и мы доедем в срок!6 июля 1931 Ока

* * *

Я осенью болею, а ты не спишь, мой друг!Мой ласковый, дай руку, мы вступим в объясненьеС той памятью, где кружит зеленый, звонкий круг,Лес отроческих лет, полуприкрывшись тенью.

Мы эту тень развеем и копоть оботрем.Давай начнем сначала! Ну, вместе! Восемнадцать!Ты помнишь этот год? Как музыкальный гром,Он в комнату вошел и приказал меняться...

Сквозняк ломает рамы. Он – синий, ледяной!Навылет сквозь квартиру, выдавливая двери!Навылет сквозь сознанье, – а ты, мой друг, со мной!Привычки отживают, и мне не жаль потери!

Восторг? Слепое пенье? Случайный обертон?Мальчишество, быть может? Но возраст умирает.Шинели и бушлаты. Дымящийся перрон.Слепит морозным солнцем. А я дружу с мирами.

Ночь. С легким саквояжем стою на холоду.Столбы фонарных светов. Обмерзшая площадка.И вдруг состав вскипает свистками на ходуИ в ночь меня выносит, рыча, из беспорядка.

И режет мир, и ломит, и прется напрямикСквозь белые вагоны тифозного составаТута, туда, в ночное, где не читают книг,Где широко без края, где завалило травы.

И круглый шум колесный. И свет. И стоны рек,Когда их дружно давят гудящими мостами.Прощай! Прощай! В последний! Разгон в 20-й век,Где ночь вздыхает жизнью над мчащими кустами.Август 1931 Ока

ДВАДЦАТЫЙ ВЕК

Московская площадь, как котел,где варят людей и звезды.И небо синеет. И дождь прошел.И медом закапан воздух.

Я вынесу свой двадцатый векна площадь и здесь узнаю,зачем бородатый человекс поспешкой бежит к трамваю?Зачем этой девушке двадцать лет,и вся она пахнет садом,где мокрый огонь зеленых планетмешается с виноградом?На дранках растянутый винограду яблони в желтых ядрах.А море шумит и входит в сад,плеща, грохоча эскадрой…

Зачем этот мальчик из-за угла,хоть галстух его развязан,бежит к переулку, где пухнет мгла,кудрявый и синеглазый?Он весь еще дачный, он летний весь:в глазах – футбол и речушка…

А ты про какую-такую вестьпришла разузнать, старушка?Вся черная, с зонтиком и горбом,принюхиваясь к прохожим,ты яблонь встряхиваешь рукавоми стелешь в сенцах рогожи.И в кадочке пахнет дубовый лист;а низкий балкон сгнивает;а в серой курточке телеграфистбалкона не открывает.

А кто это рыжий – на сворке пес, –охотничьи замашки,на остановке к столбу приросв крылатой непромокашке?Червонный овин. В облаках кусты.Развесился пруд на грушах.И в черную яму летят листы,а в поросль спешат крякуши.И ветер полотнищами полейиграет, как парусами.И мчатся радуги селезнейнад рыжими усами…

А площадь кипит. И со всех сторонта площадь под фонарямивздувает людской неугомони мечет нетопырямисгоревшую черную листвубульваров. И отступаеттуда, к огородам, на ботвуночь, мокрая и тупая.

И кружится площадь:В поход!В поход!И звезды, как рой пчелиный.И годы, как гуси, над головойполощутся крыльями, мчат вперед.А время стекает над Москвойи празднует именины.

Медвежьим басом гремит этаж:– Ведь это – Двадцатый Век!Ему отзывается гараж:– Да, это – Двадцатый Век!

Совиным голосом, как в лесу,сирена стонет, летя:– Я тоже Двадцатый Век несу!Трамвай дребезжит:– И я!

И вот мы заслушались и стоимв кружащемся колесе:и рыжий охотник, – собака с ним, –и девушка, и все.

Мы вспомнили всё, что нам давнотвердили, и вот летимсквозь голубеющее полотнов глубокий счастливый дым.1932

СВАДЬБА