Михаил Лермонтов - Том 2. Стихотворения 1832-1841 Страница 21

«Тебе, Кавказ, суровый царь земли…», II*

Тебе, Кавказ, суровый царь земли,Я снова посвящаю стих небрежный.Как сына ты его благословиИ осени вершиной белоснежной.Еще ребенком, чуждый и любвиИ дум честолюбивых, я беспечноБродил в твоих ущельях, грозный, вечный,Угрюмый великан, меня носилТы бережно, как пе́стун, юных силХранитель верный — [и мечтоюЯ страстно обнимал тебя порою].

И мысль моя, свободна и легка,Бродила по утесам, где, блистаяЛучом зари, сбирались облака,Туманные вершины омрачая,Косматые, как перья шишака;А вдалеке, как вечные ступениС земли на небо, в край моих видений,Зубчатою тянулись полосой,Таинственней, синей одна другой,Всё горы, чуть приметные для глаза,Сыны и братья грозного Кавказа.

«Не плачь, не плачь, мое дитя…»*

Не плачь, не плачь, мое дитя,Не стоит он безумной муки.Верь, он ласкал тебя шутя,Верь, он любил тебя от скуки!И мало ль в Грузии у насПрекрасных юношей найдется?Быстрей огонь их черных глаз,И черный ус их лучше вьется!

Из дальней, чуждой стороныОн к нам заброшен был судьбою;Он ищет славы и войны, —И что́ ж он мог найти с тобою?Тебя он золотом дарил,Клялся, что вечно не изменит,Он ласки дорого ценил —Но слез твоих он не оценит!

«Quand je te vois sourire…»*

Quand je te vois sourire,Mon coeur s'épanouit,Et je voudrais te dire,Ce que mon cœur me dit!

'Alors toute ma vieA mes yeux apparaît;Je maudis, et je prie,Et je pleure en secret.

Car sans toi, mon seul guide,Sans ton regard de feuMon passé paraît vide,Comme le ciel sans Dieu.

Et puis, caprice étrange,Je me surprends bénirLe beau jour, oh mon ange,Où tu m'as fait souffrir!..[13]

Приложения

Приложение I

Песня («Что в поле за пыль пылит…»)*

Что в поле за пыль пылит,Что за пыль пылит, столбом валит?Злы татаровья полон делят,То тому, то сему по добру коню;А как зятю теща доставалася,Он заставил ее три дела делать:А первое дело гусей пасти,А второе дело бел кужель прясти,А третье дело дитя качать.

И я глазыньками гусей пасу,И я рученьками бел кужель пряду,И я ноженьками дитя качаю;Ты баю-ба́ю, мило дитятко,Ты по батюшке злой татарченок,А по матушке родной внученок,У меня ведь есть приметочка,На белой груди что копеечка.

Как услышала моя доченька,Закидалася, заметалася:Ты родная моя матушка,Ах ты что давно не сказалася?Ты возьми мои золоты ключи,Отпирай мои кованые ларцыИ бери казны, сколько надобно.Жемчугу да злата — серебра.

Ах ты милое моя дитятко,Мне не надобно твоей золотой казны,Отпусти меня на святую Русь;Не слыхать здесь петья церковного,Не слыхать звону колокольного.

Приложение II. Переводы

Мрак. Тьма*

Я видел сон, который не совсем был сон. Блестящее солнце потухло, и звезды темные блуждали по беспредельному пространству, без пути, без лучей; и оледенелая земля плавала слепая и черная в безлунном воздухе. Утро пришло и ушло — и опять пришло и не принесло дня; люди забыли о своих страстях в страхе и отчаянии; и все сердца охладели в одной молитве о свете; люди жили при огнях, и престолы, дворцы венценосных царей, хижины, жилища всех населенцев мира истлели вместо маяков; города развалились в пепел, и люди толпились вкруг домов горящих, чтоб еще раз посмотреть друг на друга; счастливы были жившие противу волканов, сих горных факелов; одна боязненная надежда поддерживала мир; леса были зажжены — но час за часом они падали и гибли, и треща гасли пни — и всё было мрачно.

Чела людей при отчаянном свете имели вид чего-то неземного, когда случайно иногда искры на них упадали. Иные ложились на землю, и закрывали глаза и плакали; иные положили бороду на сложенные руки и улыбались; а другие толпились туда и сюда, и поддерживали в погребальных кострах пламя, и с безумным беспокойством устремляли очи на печальное небо, подобно савану одевшее мертвый мир; и потом с проклятьями снова обращали их на пыльную землю, и скрежетали зубами и выли; и птицы кидали пронзительные крики и метались по поверхности земли, и били тщетными крылами; лютейшие звери сделались смирны и боязливы; и змеи ползая увивались между толпы, шипели, но не уязвляли — их убивали на съеденье люди; и война, уснувшая на миг, с новой силой возобновилась; пища покупалась кровью, и каждый печально и одиноко сидел, насыщаясь в темноте; не оставалось любви; вся земля имела одну мысль — это смерть близкая и бесславная; судороги голода завладели утробами, люди умирали, и мясо и кости их непогребенные валялись; тощие были съедены тощими, псы нападали даже на своих хозяев, все кроме одного, и он был верен его трупу, и отгонял с лаем птиц и зверей и людей голодных, пока голод не изнурял или новый труп не привлекал их алчность; он сам не искал пищи, но с жалобным и протяжным воем и с пронзительным лаем лизал руку, не отвечавшую его ласке — и умер. Толпа постепенно редела; лишь двое из обширного города остались вживе — и это были враги; они встретились у пепла алтаря, где грудой лежали оскверненные церковные утвари; они разгребали и дрожа подымали хладными сухими руками теплый пепел, и слабое дыханье немного продолжалось и произвело как бы насмешливый чуть видный огонек; тогда они подняли глаза при бóльшем свете и увидали друг друга — увидали, и издали вопль и умерли, от собственного их безобразия они умерли, не зная, на чьем лице голод начертал: враг. Мир был пуст, многолюдный и могущий сделался громадой безвременной, бестравной, безлесной, безлюдной, безжизненной, громадой мертвой, хаосом, глыбой праха; реки, озера, океан были недвижны, и ничего не ворочалось в их молчаливой глубине; корабли без пловцов лежали гния в море, и их мачты падали кусками; падая засыпали на гладкой поверхности; скончались волны; легли в гроб приливы, луна царица их умерла прежде; истлели ветры в стоячем воздухе, и облака погибли; мрак не имел более нужды в их помощи — он был повсеместен.

The Giaour[14]*

Нет легкого дуновения воздуха, рассекающего волну, которая катится под могилою афинян; сей блестящий гроб на крутой, навислой скале первый приветствует возвращающуюся домой ладью; он высоко господствует над страною, тщетно им спасенною, — когда снова увидит такого героя?..

Прекрасный климат! где каждое время года улыбается над сими благословенными островами, кои, видные издалека, с высоты колонны, радуют сердце восхитительной картиной и представляют убежище уединенью. Там нежно рябится ланита океана, отражая краски многих утесов, пойманные смеющимися приливами, которые омывают этот восточный Эдем,

И если иногда мгновенный зефир взволнует голубой кристалл моря или сметет цвет с дерева, да будет благословен милый ветерок, пробудивший и разнесший здесь благоухание.

Ибо здесь — роза, на скале или в долине, любовница соловья, дева, для которой его звуки, тысячи его песней слышны в высоте, цветет, краснея от рассказов соловья: его царица, царица садов, его роза, не сгибаемая ветрами, не оледеняемая снегами, далеко от зимы западной, благословляемая каждым временем года и каждым зефиром, подарок природы — аромат отдает небу в сладчайшем благоухании. Она признательно возвращает и лучшие свои цветы улыбающемуся небу, с благовонным вздохом.

И много здесь летних цветов, и много тени, которую любовь желала бы разделить, и многие есть пещеры, манящие к отдохновенью, которые служат вертепом для разбойника, коего ладья, пристав к скрытой здесь гавани, ждет мирного корабля, пока не услышит гитару веселого моряка, пока не увидит вечернюю звезду. Тогда, укрываясь с своим веслом под тенью скалистого берега, кидается ночной грабитель на добычу свою и переменяет песни с гитарой на отчаянные крики. Странно, что где природа создала жилище достойное богов, и смешала, истощила всё прекрасное в этом раю, здесь человек, живущий разрушением, хочет обращать его в дикую пустыню и попирает, подобно бессловесному животному, каждый цветок, который не сто́ит ниже часа трудов и не требует помощи ничьей руки, дабы расстилаться в волшебной стране сей, но выходит, растет, отвергая всякое старание, и только молит, чтоб его пощадили.