Том 5. Евгений Онегин. Драматургия - Александр Сергеевич Пушкин Страница 21

Чтоб червь презренный, ядовитый

Точил лилеи стебелек;

Чтобы двухутренний цветок

Увял еще полураскрытый».

Всё это значило, друзья:

С приятелем стреляюсь я.

XVIII

Когда б он знал, какая рана

Моей Татьяны сердце жгла!

Когда бы ведала Татьяна,

Когда бы знать она могла,

Что завтра Ленский и Евгений

Заспорят о могильной сени;

Ах, может быть, ее любовь

Друзей соединила б вновь!

Но этой страсти и случайно

Еще никто не открывал.

Онегин обо всем молчал;

Татьяна изнывала тайно;

Одна бы няня знать могла,

Да недогадлива была.

XIX

Весь вечер Ленский был рассеян,

То молчалив, то весел вновь;

Но тот, кто музою взлелеян,

Всегда таков: нахмуря бровь,

Садился он за клавикорды

И брал на них одни аккорды,

То, к Ольге взоры устремив,

Шептал: не правда ль? я счастлив.

Но поздно; время ехать. Сжалось

В нем сердце, полное тоской;

Прощаясь с девой молодой,

Оно как будто разрывалось.

Она глядит ему в лицо.

«Что с вами?» – Так. – И на крыльцо.

XX

Домой приехав, пистолеты

Он осмотрел, потом вложил

Опять их в ящик и, раздетый,

При свечке, Шиллера открыл;

Но мысль одна его объемлет;

В нем сердце грустное не дремлет:

С неизъяснимою красой

Он видит Ольгу пред собой.

Владимир книгу закрывает,

Берет перо; его стихи,

Полны любовной чепухи,

Звучат и льются. Их читает

Он вслух, в лирическом жару,

Как Дельвиг пьяный на пиру.

XXI

Стихи на случай сохранились,

Я их имею; вот они:

«Куда, куда вы удалились,

Весны моей златые дни?

Что день грядущий мне готовит?

Его мой взор напрасно ловит,

В глубокой мгле таится он.

Нет нужды; прав судьбы закон.

Паду ли я, стрелой пронзенный,

Иль мимо пролетит она,

Всё благо: бдения и сна

Приходит час определенный;

Благословен и день забот,

Благословен и тьмы приход!

XXII

«Блеснет заутра луч денницы

И заиграет яркий день;

А я, быть может, я гробницы

Сойду в таинственную сень,

И память юного поэта

Поглотит медленная Лета,

Забудет мир меня; но ты

Придешь ли, дева красоты,

Слезу пролить над ранней урной

И думать: он меня любил,

Он мне единой посвятил

Рассвет печальный жизни бурной!..

Сердечный друг, желанный друг,

Приди, приди: я твой супруг!..»

XXIII1

Так он писал темно и вяло

(Что романтизмом мы зовем1,

Хоть романтизма тут нимало

Не вижу я; да что нам в том?)

И наконец перед зарею,

Склонясь усталой головою,

На модном слове идеал

Тихонько Ленский задремал;

Но только сонным обаяньем

Он позабылся, уж сосед

В безмолвный входит кабинет

И будит Ленского воззваньем:

«Пора вставать: седьмой уж час.

Онегин, верно, ждет уж нас».

XXIV3

Но ошибался он: Евгений

Спал в это время мертвым сном.

Уже редеют ночи тени

И встречен Веспер2 петухом;

Онегин спит себе глубоко.

Уж солнце катится высоко,

И перелетная метель

Блестит и вьется; но постель

Еще Евгений не покинул,

Еще над ним летает сон.

Вот наконец проснулся он

И полы завеса раздвинул;

Глядит – и видит, что пора

Давно уж ехать со двора.

XXV

Он поскорей звонит. Вбегает

К нему слуга француз Гильо,

Халат и туфли предлагает

И подает ему белье.

Спешит Онегин одеваться,

Слуге велит приготовляться

С ним вместе ехать и с собой

Взять также ящик боевой.

Готовы санки беговые.

Он сел, на мельницу летит.

Примчались. Он слуге велит

Лепажа(39) стволы роковые

Нести за ним, а лошадям

Отъехать в поле к двум дубкам.

XXVI

Опершись на плотину, Ленский

Давно нетерпеливо ждал;

Меж тем, механик деревенский,

Зарецкий жернов осуждал.

Идет Онегин с извиненьем.

«Но где же, – молвил с изумленьем

Зарецкий, – где ваш секундант?»

В дуэлях классик и педант,

Любил методу он из чувства,

И человека растянуть

Он позволял – не как-нибудь,

Но в строгих правилах искусства,

По всем преданьям старины

(Что похвалить мы в нем должны).

XXVII

«Мой секундант? – сказал Евгений, –

Вот он: мой друг, monsieur Guillot

Я не предвижу возражений

На представление мое:

Хоть человек он неизвестный,

Но уж конечно малый честный».

Зарецкий губу закусил.

Онегин Ленского спросил:

«Что ж, начинать?» – Начнем, пожалуй,

Сказал Владимир. И пошли

За мельницу. Пока вдали

Зарецкий наш и честный малый

Вступили в важный договор,

Враги стоят, потупя взор.

XXVIII

Враги! Давно ли друг от друга

Их жажда крови отвела?

Давно ль они часы досуга,

Трапезу, мысли и дела

Делили дружно? Ныне злобно,

Врагам наследственным подобно,

Как в страшном, непонятном сне,

Они друг другу в тишине

Готовят гибель хладнокровно…

Не засмеяться ль им, пока

Не обагрилась их рука,

Не разойтиться ль полюбовно?..

Но дико светская вражда

Боится ложного стыда.

XXIX

Вот пистолеты уж блеснули,

Гремит о шомпол молоток.

В граненый ствол уходят пули,

И щелкнул в первый раз курок.

Вот порох струйкой сероватой

На полку сыплется. Зубчатый,

Надежно ввинченный кремень

Взведен еще. За ближний пень

Становится Гильо смущенный.

Плащи бросают два врага.