Юрий Зобнин - Ахматова. Юные годы Царскосельской Музы Страница 23

Часть вторая

Луг Прозерпины

I

Рождение Ахматовой – «Приморская избушка» – Эпоха Царя-Миротворца – Вызов в Петербург – Петербургские встречи А. А. Горенко – Крещение Ахматовой – Одесса, Севастополь, Петербург – Начало службы А. А. Горенко в Государственном контроле.

11 (23) июня 1889 года было воскресенье, и Одесса отдыхала: в Городском театре давали «Кармен», Театр и Сад «Гранд-Отель» обещали «экстраординарное представление» с участием знаменитого клоуна-сатирика Анатолия Дурова, в Городском саду намечался музыкально-вокальный вечер. На Малом Фонтане было гуляние под «хор музыки Максанта», в саду Енни – гуляние «в бенефис Л. К. Леонтьева», в саду Эрмитаж – гуляние «с танцами», а на даче Белль-Вю – просто «большое гулянье». В этот день вся Одесса потешалась над курьёзным объявлением, помещённым накануне в городских газетах неким изобретателем детской соски нового устройства:

– Этот снаряд чрезвычайно удобен, – говорил изобретатель в своей рекламе. – Когда ребёнок перестал сосать, то его надо осторожно развинтить, промыть и положить в прохладное место, всего же лучше под кран.

– Бедный ребёнок! – смеялись одесситы. – Впрочем, может быть речь идет не о нём, а о соске[78].

Больше никаких предзнаменований не было. На городские улицы не падали орлы, не взносились над Ланжероном гневные огненные протуберанцы, памятник Пушкину, открытый двумя месяцами ранее, не сиял в окружении своих фонтанов на Николаевском бульваре дивным небесным светом.

Правда, Европу уже накрывала в эти часы таинственная ночь св. Иоанна Крестителя, чреватая всевозможными чудесами, но до России, живущей в XIX веке по юлианскому календарю, она, разумеется, ещё не докатилась[79].

«Я родилась, – писала Ахматова, – в один год с Чарли Чаплином, “Крейцеровой сонатой” Толстого, Эйфелевой башней и, кажется, Элиотом[80]. В это лето Париж праздновал столетие падения Бастилии – 1889. В ночь моего рождения справлялась и справляется древняя Иванова ночь – 23 июня (Midsummer Night). Назвали меня Анной в честь бабушки Анны Егоровны Мотовиловой. Ее мать была чингизидкой, татарской княжной Ахматовой, чью фамилию, не сообразив, что собираюсь быть русским поэтом, я сделала своим литературным именем[81]. Родилась я на даче Саракини (Большой Фонтан, 11-я станция паровичка) около Одессы. Дачка эта (вернее, избушка) стояла в глубине очень узкого и идущего вниз участка земли – рядом с почтой. Морской берег там крутой, и рельсы паровичка шли по самому краю.

Когда мне было 15 лет и мы жили на даче в Лустдорфе, проезжая как-то мимо этого места, мама предложила мне сойти и посмотреть на дачу Саракини, которую я прежде не видела. У входа в избушку я сказала: “Здесь когда-нибудь будет мемориальная доска”. Я не была тщеславна. Это была просто глупая шутка. Мама огорчилась. “Боже, как я плохо тебя воспитала”, – сказала она».

С мемориальной доской и в самом деле получилось непросто.

Уже в первые десятилетия существования Одессы степные земли за городской чертой начали осваиваться зажиточными одесситами, возводившими у моря летние дома. В 1870-е годы, во время начала всероссийского «дачного бума», прибрежная зона юго-западного предместья, возникшего у Большого Фонтана (одного из трёх пресных источников на этом направлении), была нарезана на дачные участки, которые тут же раскупили одесские чиновники средней руки за весьма умеренную цену. Приобретение оказалось весьма выгодным. Новоявленные владельцы участков строили вокруг своих нехитрых загородных вилл ещё и многочисленные подсобные «избушки», сдаваемые внаём на летние месяцы. Таким образом, под «дачей Саракини» (Сорокини) следует понимать целую группу строений, находящуюся на прибрежной полосе у Фонтанской дороги, между 11-й и 12-й станциями проведённой сюда городской узкоколейки. Именно тут отставной капитан 2-го ранга Андрей Горенко снимал на лето для нового семейства жилище в 1887, 1888, 1889 и, наверное, в 1890 годах. Селились ли они из года в год по одному и тому же адресу, или, напротив, ежегодно меняли «избушки» – неизвестно.

На рубеже XIX–XX веков, когда разбогатевшая и разросшаяся Одесса придвинулась к некогда удалённому пригороду, Большой Фонтан становится самым престижным дачным районом в окрестностях. Сюда был проведён водопровод, а, позднее, – электрический трамвай, остановки которого расположились на местах прежних «станций». Территории «дач» перекупались, и вдоль приморской черты у Фонтанской дороги появились роскошные белые особняки «с розами на оградах и блеском черепичных крыш», с «висящими в лазури балконами под полосатыми маркизами, увитые цветеньем» (Ю. К. Олеша). А «избушки» минувшего столетия шли, как водится, на слом; возможно, визит на земли Сорокини Инны Эразмовны, проживавшей в 1906 году с детьми неподалёку, был вызван ещё и ностальгией по неустроенному, но милому прошлому, уходившему на глазах в небытие.

Двадцатый век жестоко потрепал Одессу. В Гражданскую войну город многократно переходил из рук в руки всевозможных вооруженных группировок, враждующих на российском юге, горел, ветшал, был оккупирован (на пять месяцев), отбит затем Красной армией, отстраивался и перестраивался в советские годы, оказался во время Второй Мировой войны в трехмесячной осаде, вновь был оккупирован (на три года) и вновь с боем отбит, и вновь отстраивался и перестраивался… Но об Ахматовой Одесса не забывала никогда: первая в мире «улица Анны Ахматовой» появилась именно здесь (в сентябре 1987 года ею стала бывшая Украинская улица Киевского района города, поглотившего во второй половине XX столетия Большой Фонтан[82]). А в юбилейный 1989-й год был решён и мемориал на месте рождения – и вот тут-то встал вопрос: «Где домик?».

Городская легенда уверенно гласит, что «домик Ахматовой», как и полагается, прошёл, невредим, сквозь лихолетья и грозы. Если вы приедете в Одессу – вам его покажут:

– Вы хочете песен? – Их есть у меня!

Однако административные и научные инстанции, естественно, сомневались в чудесной живучести приморской «избушки» XIX века. К тому же никакого конкретного адреса, документально указывающего на строение (или хотя бы на участок, им занимаемый), не сохранилось – и сохраниться не могло. Ведь в 1889 году Андрей Антонович, нанимая дачу, не знал, что участвует в историческом событии, и, подобно всем отдыхающим на Черноморском побережье на протяжении всех последующих эпох, не озаботился формальностями бóльшими, чем устный договор и передача задатка. Поэтому, по согласованию с краеведами, разыскивавшими «дачу Саракини» ещё в 1973 году[83], было принято соломоново решение. На месте между 11-й и 12-й станциями, где бывшая узкоколейка прилегала ближе всего к берегу, так что «рельсы паровичка шли по самому краю» (а это в сущности единственное достоверное свидетельство и примета), в начале аллеи, уводящей к обрыву над Хрустальной бухтой, была установлена изящная ступенчатая полукруглая стена-обелиск из серого камня с аркой посредине. На левом секторе стены и была установлена искомая мемориальная доска, точнее, бронзовый памятный горельеф с надписью:

Здесь в глубине аллеи находился дом, где родилась Анна Андреевна Ахматова (Горенко) – русский поэт 1889–1989.

Тут же, у арки, была установлена извлеченная из музейных запасников чугунная скамья… на которой Николай Желваков убил в 1882 году генерала Стрельникова!

С этим одесским мемориалом происходили странные метаморфозы. Едва установленный, он вместе со всем городом угодил в очередную жестокую историческую переделку кризисных 1990-х годов. Бронзовый ахматовский горельеф голодающие злоумышленники стали скрадывать потихоньку, для дня насущного, необидно, но настойчиво, как это делают в Одессе. Горельеф возобновляли, снова скрадывали, и наконец его возобновили в мраморе, не представляющем никакого интереса для пунк та приёма цветных металлов.

Тогда исчезла скамья.

Неизвестно, как бы отнеслась к этой истории сама Ахматова, хлебнувшая лиха в голодном Петрограде 1919–1920 годов.

Почему-то думается, что «сердца бы не держала», а, может быть, хихикнула и порадовалась про себя – как пропаже (благодеяние!), так и возобновлению (поклонение!). А страшную скамью, конечно, с исторической точки зрения жаль, но по-человечески – туда ей и дорога… Так или иначе, но в ходе всех этих треволнений мемориал как бы преобразил сам себя и обернулся вдруг одним из самых гармоничных и одухотворенных памятных знаков, когда-либо созданных в честь русских писателей[84]. Свободный от каких-либо ненужных содержательных недомолвок – ведь Ахматова лишь появилась на свет в этой случайной «избушке» на Большом Фонтане и, возможно, провела тут, год спустя, ещё несколько младенчески-бессознательных недель – обелиск с аркой, уводящей к сияющему морскому простору, напоминают только: здесь легко дышится!

Есть воздух, который я в детстве вдохнул —И вдоволь не мог надышаться…

То, что Ахматова одесситка по месту рождения, иногда трактуется как факт в её биографии окказиональный, случайный – мало ли кто где родился… Во-первых, вовсе не мало, а во-вторых, Одесса во всём неповторимом своеобразии своём сыграла затем серьёзную роль и в сознательном становлении Ахматовой, уж никак не меньшую, чем Киев или Севастополь. Об этом речь впереди; сейчас же только следует отметить, что на берегах одесской бухты новорождённой дочке Андрея Антоновича Горенко суждено было провести затем, и в самом деле, не более года.