Уильям Блейк - Поэзия английского романтизма XIX века Страница 23

Эпилог

К обличителю, что является богом мира сего

Не отличаешь, будучи тупицей,Людей от их одежды, Сатана!

Хоть шлюха каждая была девицей,Кэт в Нэн не превратишь ты, старина.Пускай в ряду божественных именЕсть и твое — ты лишь небес изгнанник,Сын утра[86] на ущербе ночи, — сон,Что видит под холмом уснувший странник.

ИЗ СТИХОВ РАЗНЫХ ЛЕТ

Радушье старой Англии

Перевод В. Потаповой

С дубовой кафедры у нас, усердствуя сверх меры,Законы любят оглашать бесчисленные мэры.От эля крепкого темны их лица, как орех:Радушья в старой Англии достаточно для всех.

Для мантий пурпурных не раз крестьянин пот утер.Черней агата — башмаки, чулки — по этих пор!С говядины и пива стать дородными не грех:Радушья в старой Англии достаточно для всех.

Вот заседают за столом наш мэр и олдермены.Ест каждый за десятерых, — законник преотменный.Тут входят бедняки: им жрать охота! Смех и грех…Радушья в доброй Англии хватило ли на всех?

«Навеки мы будем у этой загадки в плену…»

Перевод В. Потаповой

Навеки мы будем у этой загадки в плену:Солдат проповедует мир, а священник — войну.

«Он век соблюдал золотое правило…»

Перевод В. Потаповой

Он век соблюдал золотое правило,Что его в золотых дураках оставило.

«За образец — ты мудреца огрехи…»

Перевод В. Потаповой

За образец — ты мудреца огрехиВозьми себе, а не глупца успехи.

«Жить как хочешь — выдумка, и баста!..»

Перевод В. Потаповой

Жить как хочешь — выдумка, и баста!Создали ее лишь для контраста.

ВАЛЬТЕР СКОТТ

Замок Смальгольм,

или Иванов вечер

Перевод В. А. Жуковского

[87]

До рассвета поднявшись, коня оседлалЗнаменитый Смальгольмский барон;И без отдыха гнал, меж утесов и скал,Он коня, торопясь в Бротерстон.

Не с могучим Боклю[88] совокупно спешилНа военное дело барон;Не в кровавом бою переведаться мнилЗа Шотландию с Англией он;

По в железной броне он сидит на коне;Наточил он свой меч боевой;И покрыт он щитом; и топор за седломУкреплен двадцатифунтовой.

Через три дни домой возвратился барон,Отуманен и бледен лицом;Через силу и конь, опенен, запылен,Под тяжелым ступал седоком.

Анкрамморския битвы барон не видал,[89]Где потоками кровь их лилась,Где на Эверса грозно Боклю напирал,Где за родину бился Дуглас;

Но железный шелом был иссчен на нем,Выл изрублен и панцирь и щит,Был недавнею кровью топор за седлом,Но не английской кровью покрыт.

Соскочив у часовни с коня за стеной,Притаяся в кустах, он стоял;И три раза он свистнул — и паж молодойНа условленный свист прибежал.

«Подойди, мой малютка, мой паж молодой,И присядь на колена мои;Ты младенец, но ты откровенен душой,И слова непритворны твои.

Я в отлучке был три дни, мой паж молодой;Мне теперь ты всю правду скажи:Что заметил? Что было с твоей госпожой?И кто был у твоей госпожи?»

«Госпожа по ночам к отдаленным скалам,Где маяк, приходила тайком(Ведь огни по горам зажжены, чтоб врагамНе прокрасться во мраке ночном).

И на первую ночь непогода была,И без умолку филин кричал;И она в непогоду ночную пошлаНа вершину пустынную скал.

Тихомолком подкрался я к ней в темноте;И сидела одна — я узрел;Не стоял часовой на пустой высоте;Одиноко маяк пламенел.

На другую же ночь — я за ней по следамНа вершину опять побежал, —О творец, у огня одинокого тамМне неведомый рыцарь стоял.

Подпершися мечом, он стоял пред огнем,И беседовал долго он с ней;Но под шумным дождем, но при ветре ночномЯ расслушать не мог их речей.

И последняя ночь безненастна была,И порывистый ветер молчал;И к маяку она на свиданье пошла;У маяка уж рыцарь стоял.

И сказала (я слышал): «В полуночный час,Перед светлым Ивановым днем,Приходи ты; мой муж не опасен для нас;Он теперь на свиданье ином;

Он с могучим Боклю ополчился теперь;Он в сраженье забыл про меня —И тайком отопру я для милого дверьНакануне Иванова дня».

«Я не властен прийти, я не должен прийти,Я не смею прийти (был ответ);Пред Ивановым днем одиноким путемЯ пойду… мне товарища нет».

«О, сомнение прочь! безмятежная ночьПред великим Ивановым днемИ тиха и темна, и свиданьям онаБлагосклонна в молчанье своем.

Я собак привяжу, часовых уложу,Я крыльцо пересыплю травой,И в приюте моем, пред Ивановым днем,Безопасен ты будешь со мной».

«Пусть собака молчит, часовой не трубит,И трава не слышна под ногой, —Но священник есть там; он не спит по ночам;Он приход мой узнает ночной».

«Он уйдет к той поре: в монастырь на гореПанихиду он позван служить:Кто-то был умерщвлен; по душе его онБудет три дни поминки творить».

Он нахмурясь глядел, он как мертвый бледнел,Он ужасен стоял при огне.«Пусть о том, кто убит, он поминки творит:То, быть может, поминки по мне.

Но полуночный час благосклонен для нас:Я приду под защитою мглы».Он сказал… и она… я смотрю… уж однаУ маяка пустынной скалы».

И Смальгольмский барон, поражен, раздражен,И кипел, и горел, и сверкал.«Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец?Он, клянусь небесами, пропал!»

«Показалося мне при блестящем огне:Был шелом с соколиным пером,И палаш боевой на цепи золотой,Три звезды на щите голубом».

«Нет, мой паж молодой, ты обманут мечтой;Сей полуночный мрачный пришлецБыл не властен прийти: он убит на пути;Он в могилу зарыт, он мертвец».

«Нет! не чудилось мне; я стоял при огне,И увидел, услышал я сам,Как его обняла, как его назвала:То был рыцарь Ричард Кольдингам».

И Смальгольмский барон, изумлен, поражен,И хладел, и бледнел, и дрожал.«Нет! в могиле покой; он лежит под землей,Ты неправду мне, паж мой, сказал.

Где бежит и шумит меж утесами Твид,Где подъемлется мрачный Эльдон,Уж три ночи, как там твой Ричард КольдингамПотаенным врагом умерщвлен.

Нет! сверканье огня ослепило твой взгляд;Оглушен был ты бурей ночной;Уж три ночи, три дня, как поминки творятЧернецы за его упокой».

Он идет в ворота, он уже на крыльце,Он взошел по крутым ступенямНа площадку и видит: с печалью в лице,Одиноко-унылая, там

Молодая жена — и тиха, и бледна,И в мечтании грустном глядитНа поля, небеса, на Мертонски леса,На прозрачно бегущую Твид.

«Я с тобою опять, молодая жена». —«В добрый час, благородный барон.Что расскажешь ты мне? Решена ли война?Поразил ли Боклю иль сражен?»

«Англичанин разбит; англичанин бежитС Анкрамморских кровавых полей;И Боклю наблюдать мне маяк мой велитИ беречься недобрых гостей».

При ответе таком изменилась лицомИ ни слова… ни слова и он;И пошла в свой покой с наклоненной главой,И за нею суровый барон.

Ночь покойна была, но заснуть не дала.Он вздыхал, он с собой говорил:«Не пробудится он; не подымется он;Мертвецы не встают из могил».

Уж заря занялась; был таинственный часМеж рассветом и утренней тьмой;И глубоким он сном пред Ивановым днемВдруг заснул близ жены молодой.

Не спалося лишь ей, не смыкала очей…И бродящим, открытым очам,При лампадном огне, в шишаке и бронеВдруг явился Ричард Кольдингам.

«Воротись, удалися», — она говорит.«Я к свиданью тобой приглашен;Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит,Не страшись, не услышит нас он.

Я во мраке ночном потаенным врагомНа дороге изменой убит;Уж три ночи, три дня, как монахи меняПоминают — и труп мой зарыт.

Он с тобой, он с тобой, сей убийца ночной!И ужасный теперь ему сон!И надолго во мгле на пустынной скале,Где маяк, я бродить осужден;

Где видалися мы под защитою тьмы,Там скитаюсь теперь мертвецом;И сюда с высоты не сошел бы… но тыЗаклинала Ивановым днем».

Содрогнулась она и, смятенья полна,Вопросила: «Но что же с тобой?Дай один мне ответ — ты спасен ли иль нет?..»Он печально потряс головой.

«Выкупается кровью пролитая кровь, —То убийце скажи моему.Беззаконную небо карает любовь, —Ты сама будь свидетель тому».

Он тяжелою шуйцей коснулся стола;Ей десницею руку пожал —И десница как острое пламя была,И по членам огонь пробежал.

И печать роковая в столе вожжена:Отразилися пальцы на нем;На руке ж — но таинственно руку онаЗакрывала с тех пор полотном.

Есть монахиня в древних Драйбургских стенах:И грустна и на свет не глядит;Есть в Мельрозской обители мрачный монах:И дичится людей и молчит.

Сей монах молчаливый и мрачный — кто он?Та монахиня — кто же она?То убийца, суровый Смальгольмский барон;То его молодая жена.

1799