Евгений Рейн - Избранное Страница 24

ПОД ГЕРБАМИ

Все сбывается: тент и стакан «Хайнекена»,и хмельная ухмылка того манекена,что глядит на меня из соседнего «шопа»,невезуха, разруха, Россия, Европа.Вот на ратуше блещут гербы Роттердама,отчего ж я теперь повторяю упрямо:«Ничего не хочу, не умею, не надо».Невезуха, разруха, блокада, досада.Все верните, проклятые демоны суток,обновите мне плоть, обманите рассудок,пусть покроются коркой рубцы и стигматы.Боже, Боже, ты видишь — мы не виноваты!Дайте мне ленинградскую вонь продувную,отведите меня на Фонтанку в пивную,пусть усядутся Дима, и Толя, и Ося.И тогда я скажу: «Удалось, удалося!»Будь ты проклята, девка, тоска и отрава,моя вечность налево, твоя вечность направо.Так подскажем друг другу кое-что по секрету,поглядим на прощанье на Мойку, за Лету,за толпу серафимов, Магомета и Будду.Ты меня не забудешь, я тебя не забуду.Там, за временем вечным, за эйнштейновым мракомвсякий снова хорош и нескладен, и лаком,на последнее слово, что молвить негоже,на движок первопутка, что проходит по коже.

ЗА КАНАЛОМ

За каналом, каналом,за Обводным, Вест-кирхе, любым,за собором стоглавым,что закатный мне выстроил дым,за Голландией Новой,за Голландией старой, любой —я еще не готовыйтот хороший дурак молодойв синих брюках китайскихи в футболке с динамовским «Д».И скажу без утайки —только этим всегда и везде,только этим и буду,ибо так мне внушает канал…Что прохожему людудо меня? Я балбес и бахвал,переулочный гений,заканальный опальный шатун,я из тысяч сцепленийвыплываю — каналья-плывун.Ничего мне не надо —ваших денег, похвал, прилипал,лишь ночная прохлада,серый дождик и черный канал.И душа за каналом,за каналом вы ждите меня,в этом дымном и алом,душном свете кляните меня.Только не отгоняйтечас, когда я вернусь на канал,я тогда на канатеподтянусь — это старый закал.Поднимусь к вам на барку,где задраен последний наш день,в деламотову аркупроплыву под холодную сень.Тянет, тянет со взморьяпароходным народным дымком,и в моем комсомолетолько горе и счастье тайком,только страшная песняи на шапке суконной звезда,никогда не воскресну,а вернусь просто так навсегда.Ты очнулся, очнулся,за каналом ты прежний, ты свой,точно ополоснулсяэтой грязной опасной водой.Но она выше жизни,тише смерти и чище бедыза каналом в отчизневечной тени, где будешь и ты.

НИНЕЛЬ

В те времена она звалась Нинель,звучало Нонна как-то простовато.Все просыпалось, и цветенья хмельнам головы дурил и вел куда-то.Студентка иностранных языков,она разгрызла первые романы,и наконец Сережа Васюков,как некий шкипер, выплыл из тумана.Он по-французски назывался Серж,и он пробил годов каменоломню,я с ним дружил и все-таки, хоть режь,как это получилось, не припомню.Он появился сразу, он вошелв зауженных портках и безрукавкеи с самого начала превзошелвсех остальных беседами о Кафке.Он где-то жил в подвале на паяхс другим таким же футуристом жизни.Они исчезли, заклубился прах,и нету их давно в моей отчизне.Она осталась и звалась Нинельи декадентским мундштуком играет,она преодолела канитель,взяла барьер. Довольна ли? Бог знает…Я помню, как в расширенных зрачках,где кофеин перемешался с кайфом,я отражался и почти зачахв ее унылой комнатке за шкафом.На одеяле, вытертом дотла,на черной неприкаянной кроватимы подружились, и она былапорой нежна и своенравна кстати.Но бедность, бедность, черствый бутерброди голоса соседей через стенку —ей наплевать, она кривила рот,презрительно играя в декадентку.Но почему — играя? Самый ствол,все то, что потаенно, а не мнимо,все сны, повадки, чувственность и пол —все было декадентством в ней, помимопростонародной силы и ума,полученных в наследство, точно слепок,как наша суть, как наша жизнь сама,от государства первых пятилеток.Она переметнула шаткий мостот Незнакомки или Гедды Габлерсюда, где гений и больной прохвост —Серж Васюков — почти ее ограбил,все отобрал — корниловский сервизи две картины снес в комиссионку,и все-таки он продвигался вниз,торчал, сидел и отрулил в сторонку.Не то она. Она взяла свое,она прошла в газеты и журналы.Теперь уже французское белье,загранка, Нотр-Дам и Тадж-Махалы.Невнятные, но бодрые стихи,рассказы для детей, инсценировки,а там, в пятидесятых, — все грехи,все бездны до последней рокировки.И все-таки… Я видел, как онамундштук подносит к вытянутым губкам,как, мертвенно и траурно бледна,сидит в застолье и внимает шуткам,как подбирает на ночь портачаиз молодых литературных кадрови, оживляясь вдруг и хохоча,предсказывает правду, как на картах.Ох, декадентка… Боже, Боже мой,куда все делось, нет ее «Собакибродячей», и отметки ножевойне оставляет Балашов[15] во мраке,не хлещет портер одичалый Блок,и Северянин не чудит с ликером.Закрыто навсегда и под замокто смутное предчувствие, с которымкогда-то мы вошли и разбрелись,и все случилось просто и резонно,и все забыто. И остались лишьтвой жадный смех и твой мундштук, о Нонна!

МАЙЯ

Мы пошли к пляжному фотографу, предприимчивому парню,обогнавшему конкурентов на целый корпус.Он выписал из Вьетнама обезьянуи таскал ее за собой по коктебельским пляжам.Как-то раз я встретил их в парке —бросилась ко мне обезьяна, обняла за левую ногу.Почему именно за левую ногу?Я был смущен, даже обижен.Что-то знала, что-то понимала обезьяна…Но потом обида моя затерялась среди тенейволошинского залива,и я решил сфотографироваться с обезьяной.Вот стою я перед объективом,обезьяна уселась на плечо моей дамы.«Сидеть, Майя, сидеть, моя золотая», —сказал фотограф.И вдруг обезьянка крохотной ладоньюс отшлифованными коготкамипостучала мне по лбу, провела по вискам и морщинам.Затараторили, засмеялись дети,отдернула ладошку обезьяна,словно предсказатель, пойманный с поличным.«Работать, Майя, работать!» — строго выговорил фотограф.Щелкнул затвор, кончилась процедура.Почему она притронулась к лобной кости?Сначала обнимала мою левую ногу,а потом погладила виски и морщины?Символический жест? Простая случайность?Некое предостережение от старшей ветви?А может, все это видение, наваждение,одним словом — майя.Обезьяна Майя — тезка таинственной богини из самого темного пантеона.

ДРЕВЕСНАЯ ЛЯГУШКА

В полночь я вернулся к своему домику в приморском паркеи увидел, что на пороге меня ждет древесная лягушка.А может, и не древесная (я в этом плохо разбираюсь) —просто спинка ее была в мелком симметричном узоре,прежде я такого никогда не видел.Я открыл дверь, и чемпионским прыжкомона перескочила ко мне на коврик.Я зажег настольную лампу, навел на лягушку круг света.Не уходила лягушка.Быть может, она что-то хотела мне доверить,принесла важную новость, предсказание, сводку погоды?Быть может, я должен был догадаться по симметрии ее узорао том и об этом?Тщетно.Глядел я, недогадливый, усталый, надменныйна земноводную вестницу из болота и парка.Теперь-то я догадываюсь, что мог показаться ей бродячим деревомкакой-то особой породы,о которой лягушки знают больше,чем сами про себя эти деревья.

ЗООМАГАЗИН