Марина Цветаева - Том 1. Стихотворения 1906-1920 Страница 25

<1913>

«Взгляните внимательно и если возможно — нежнее…»

Взгляните внимательно и если возможно — нежнее,И если возможно — подольше с нее не сводите очей,Она перед вами — дитя с ожерельем на шееИ локонами до плечей.

В ней — все, что вы любите, все, что, летя вокруг света,Вы уже не догоните — как поезда ни быстры.Во мне говорят не влюбленность поэтаИ не гордость сестры.

Зовут ее Ася: но лучшее имя ей — пламя,Которого не было, нет и не будет вовеки ни в ком.И помните лишь, что она не навек перед вами.Что все мы умрем…

1913

«В тяжелой мантии торжественных обрядов…»

В тяжелой мантии торжественных обрядов,Неумолимая, меня не встреть.На площади, под тысячами взглядов,Позволь мне умереть.

Чтобы лился на волосы и в губыПолуденный огонь.Чтоб были флаги, чтоб гремели трубыИ гарцевал мой конь.

Чтобы церквей сияла позолота,В раскаты грома превращался гул,Чтоб из толпы мне юный кто-тоИ кто-то маленький кивнул.

В лице младенца ли, в лице ли рокаТы явишься — моя мольба тебе:Дай умереть прожившей одинокоПод музыку в толпе.

Феодосия, 1913

«Вы родились певцом и пажем…»

Вы родились певцом и пажем.Я — с золотом в кудрях.Мы — молоды, и мы еще расскажемО королях.

Настроив лютню и виолу,Расскажем в золоте сентябрьских аллей,Какое отвращение к престолуУ королей.

В них — демон самообороны,Величия их возмущает роль, —И мой король не выдержит корону;Как ваш король.

Напрасно перед их глазамиМы простираемся в земной пыли, —И — короли — они не знают сами,Что — короли!

1913

«Макс Волошин первый был…»

Макс Волошин первый был,Нежно Майенку любил,Предприимчивый БальмонтЗвал с собой за горизонт,Вячеслав Иванов самПел над люлькой по часам:Баю-баюшки-баю,Баю Майенку мою.

1913

«В огромном липовом саду…»

В огромном липовом саду,— Невинном и старинном —Я с мандолиною иду,В наряде очень длинном,

Вдыхая теплый запах нивИ зреющей малины,Едва придерживая грифСтаринной мандолины,

Пробором кудри разделив…— Тугого шелка шорох,Глубоко-вырезанный лифИ юбка в пышных сборах. —

Мой шаг изнежен и устал,И стан, как гибкий стержень,Склоняется на пьедестал,Где кто-то ниц повержен.

Упавшие колчан и лукНа зелени — так белы!И топчет узкий мой каблукНевидимые стрелы.

А там, на маленьком холме,За каменной оградой,Навеки отданный зимеИ веющий Элладой,

Покрытый временем, как льдом,Живой каким-то чудом —Двенадцатиколонный домС террасами, над прудом.

Над каждою колонной в рядДвойной взметнулся локон,И бриллиантами горятЕго двенадцать окон.

Стучаться в них — напрасный труд:Ни тени в галерее,Ни тени в залах. — Сонный прудОткликнется скорее.

«О, где Вы, где Вы, нежный граф…»

«О, где Вы, где Вы, нежный граф?О, Дафнис, вспомни Хлою!»Вода волнуется, принявЖивое — за былое.

И принимает, лепеча,В прохладные объятья —Живые розы у плечаИ розаны на платье,

Уста, еще алее роз,И цвета листьев — очи…— И золото моих волосВ воде еще золоче.

«О день без страсти и без дум…»

О день без страсти и без дум,Старинный и весенний.Девического платья шумО ветхие ступени…

2 января 1914

«Над Феодосией угас…»

Над Феодосией угасНавеки этот день весенний,И всюду удлиняет тениПрелестный предвечерний час.

Захлебываясь от тоски,Иду одна, без всякой мысли,И опустились и повислиДве тоненьких моих руки.

Иду вдоль генуэзских стен,Встречая ветра поцелуи,И платья шелковые струиКолеблются вокруг колен.

И скромен ободок кольца,И трогательно мал и жалокБукет из нескольких фиалокПочти у самого лица.

Иду вдоль крепостных валов,В тоске вечерней и весенней.И вечер удлиняет тени,И безнадежность ищет слов.

Феодосия, 14 февраля 1914

С.Э. («Я с вызовом ношу его кольцо…»)

Я с вызовом ношу его кольцо— Да, в Вечности — жена, не на бумаге. —Его чрезмерно узкое лицо —Подобно шпаге.

Безмолвен рот его, углами вниз,Мучительно-великолепны брови.В его лице трагически слилисьДве древних крови.

Он тонок первой тонкостью ветвей.Его глаза — прекрасно-бесполезны! —Под крыльями распахнутых бровей —Две бездны.

В его лице я рыцарству верна.— Всем вам, кто жил и умирал без страху. —Такие — в роковые времена —Слагают стансы — и идут на плаху.

Коктебель, 3 июня 1914

Але

«Ты будешь невинной, тонкой…»

Ты будешь невинной, тонкой,Прелестной — и всем чужой.Пленительной амазонкой,Стремительной госпожой.

И косы свои, пожалуй,Ты будешь носить, как шлем,Ты будешь царицей бала —И всех молодых поэм.

И многих пронзит, царица,Насмешливый твой клинок,И все, что мне — только снится,Ты будешь иметь у ног.

Все будет тебе покорно,И все при тебе — тихи.Ты будешь, как я — бесспорно —И лучше писать стихи…

Но будешь ли ты — кто знает —Смертельно виски сжимать,Как их вот сейчас сжимаетТвоя молодая мать.

5 июня 1914

«Да, я тебя уже ревную…»

Да, я тебя уже ревную,Такою ревностью, такой!Да, я тебя уже волнуюСвоей тоской.

Моя несчастная природаВ тебе до ужаса ясна:В твои без месяца два года —Ты так грустна.

Все куклы мира; все лошадкиТы без раздумия отдашь —За листик из моей тетрадкиИ карандаш.

Ты с няньками в какой-то ссоре —Все делать хочется самой.И вдруг отчаянье, что «мореУшло домой».

Не передашь тебя — как гордоЯ о тебе ни повествуй! —Когда ты просишь: «Мама, мордуМне поцелуй».

Ты знаешь, все во мне смеется,Когда кому-нибудь опятьНикак тебя не удаетсяПоцеловать.

Я — змей, похитивший царевну, —Дракон! — Всем женихам — жених! —О свет очей моих! — О ревностьНочей моих!

6 июня 1914

П.Э.

«День августовский тихо таял…»

День августовский тихо таялВ вечерней золотой пыли.Неслись звенящие трамваи,И люди шли.Рассеянно, как бы без цели,Я тихим переулком шла.И — помнится — тихонько пелиКолокола.Воображая Вашу позу,Я все решала по пути:Не надо — или надо — розуВам принести.И все приготовляла фразу,Увы, забытую потом. —И вдруг — совсем нежданно! — сразу! —Тот самый дом.Многоэтажный, с видом скуки…Считаю окна, вот подъезд.Невольным жестом ищут рукиНа шее — крест.Считаю серые ступени,Меня ведущие к огню.Нет времени для размышлений.Уже звоню.Я помню точно рокот громаИ две руки свои, как лед.Я называю Вас. — Он дома,Сейчас придет.

Пусть с юностью уносят годыВсе незабвенное с собой. —Я буду помнить все разводыЦветных обой.

И бисеринки абажура,И шум каких-то голосов,И эти виды Порт-Артура,И стук часов.

Миг, длительный по крайней мере —Как час. Но вот шаги вдали.Скрип раскрывающейся двери —И Вы вошли.

И было сразу обаянье.Склонился, королевски-прост. —И было страшное сияньеДвух темных звезд.

И их, огромные, прищуря,Вы не узнали, нежный лик,Какая здесь играла буря —Еще за миг.

Я героически боролась.— Мы с Вами даже ели суп! —Я помню заглушенный голосИ очерк губ.

И волосы, пушистей меха,И — самое родное в Вас! —Прелестные морщинки смехаУ длинных глаз.

Я помню — Вы уже забыли —Вы — там сидели, я — вот тут.Каких мне стоило усилий,Каких минут —

Сидеть, пуская кольца дыма,И полный соблюдать покой…Мне было прямо нестерпимоСидеть такой.

Вы эту помните беседуПро климат и про букву ять.Такому странному обедуУж не бывать.

В пол-оборота, в полумракеСмеюсь, сама не ожидав:«Глаза породистой собаки,— Прощайте, граф».

Потерянно, совсем без цели,Я темным переулком шла.И, кажется, уже не пели —Колокола.

17 июня 1914