Феликс Кривин - Круги на песке Страница 25

О КУРФЮРСТЕ ФРИДРИХЕ САКСОНСКОМ, ПРЕСЛЕДОВАВШЕМ МЮНЦЕРА И УМЕРШЕМ С НИМ В ОДИН И ТОТ ЖЕ ГОД

Фридрих Третий, курфюрст, до сих пор непонятно.Как тебе удалось умереть в двадцать пятом.Города и деревни, как свечи, горелиВ этом смертном году над твоим изголовьем…Бедный Фридрих Саксонский, ты умер в постелиВ двадцать пятом, когда умирали герои.Умирали в бою, на костре и на плахе,Лишь в последний момент вспоминая о страхе,Чтобы он вместе с ними развеялся прахом,Чтоб в грядущем живые не ведали страха.Мюнцер, Пфейфер и Шен, Рабман, Гербер и Веэ —Неизвестно, кто младше из них, кто старее.Потому что с веками стираются даты,И ровесники эти борцы за свободуНе по году рожденья — по смертному году…Им навеки остался один двадцать пятый.Ты же, Фридрих, имеешь и дату рожденья,И правленья, и прочие громкие даты, —Что же ты умираешь не в честном сраженьеВ двадцать пятом, когда умирают солдаты?Потому что не знаешь, за что умираешь,Умираешь — лишь опыт чужой повторяешь.Мол, до нас умирали — и мы умираем,Кто-то нас пожалеет, а кто-то заплачет…Вспомни, Фридрих: минуты с веками сверяя.В двадцать пятом году умирали иначе.Умирали в бою, на костре и на плахе,Очень важно, курфюрст, этот опыт усвоить.В нашей жизни, курфюрст, величайшее благоЗнать, за что умереть.А иначе — не стоит.Время катится нам навстречу, как могучий морской прибой,И одним ложится на плечи, погребая их под собой,А другим — немногим, немногим, что сумели дать ему бой, —Время робко ложится под ноги, возвышая их над собой.

ШТУТГАРТ, 1782 ГОД

На книге, которая вышла в Штутгарте,Место издания — город Тобольск.Где Тобольск — и где Штутгарт.Шутка ли!Неужто поближе мест не нашлось?Как видно, автор издания, Шиллер,Крамольный свой заметая след,Не знал, что первая книга в СибириВыйдет еще через десять лет.Не знал, что еще не сегодня, не завтраТуда, за многие тысячи верст,Первый вольный российский авторОтправится по этапу в Тобольск.Простим мы Шиллеру произвольность,Простим, что город выбрал не тот.Но первая русская ода «Вольность»Уже написана в этот год.Чужая история снова стоит у двери.Чужая история просит меня: «Отвори!Брожу я по улицам, в каждую душу кричу,Но, видно, с веками мой голос ослаб чересчур.В шестнадцатом веке остался бессильный мой крик,К старинным руинам, к унылым могилам приник.А я все хожу и в чужие столетья стучу,Из мертвых веков до живых достучаться хочу.Кричу в телефоны, на ваших неонах горю,А с кем говорю? Я сама лишь с собой говорю.Послушай: когда-то был в мире шестнадцатый век.Теперь он вчерашний ли день, прошлогодний ли снег,Но был он живым, и его распинали и жгли,Стирали с лица… да, вот этой же самой земли.Но он не сдавался, крепился и прожил сто лет.Века это могут. Наверное, знают секрет.Впусти меня в дом, я о многом тебе расскажу,Я многое знаю, я память веков сторожу,Но я изболелась от стольких утрат и потерь.Ты слышишь? Мне страшно…»И я открываю ей дверь.

ГЕРМАНИЯ, 1525–1945

Я пишу о Крестьянской войне,Как сейчас ее вижу.Что до этой истории мне?Были войны поближе.Но от самых далеких темНикуда мне не деться.Я пишу, хоть немцы не теМне запомнились с детства.Где-то даль переходит в близь:В страшном имени ГемлингТак и кажется, что сошлисьГитлер, Гиммлер и Геринг.Старый Гемлинг для всех означалГоре, страх и погибель.Это кличка была палача.То же самое — Гитлер.Я вхожу в незнакомую жизнь,В то далекое время,Чтоб забыть ужасающий смыслСлова доброго: «немец».И сливаются даль и близь,Как сливаются реки,Чтобы страшное слово «фашист»Не забылось вовеки.

КАЗНЬ МЮНЦЕРА

Мюнцер пытан,Мюнцер мучен,Мюнцер страху не научен.Не умеет Мюнцер жить —Надо голову сложить.

Лютер,Мюнцера учитель,Нынче Мюнцера мучитель.Дело в буквочке одной,И она всему виной.

Потому что если вдруг выПозабыли ради буквыЧеловека — горе вам!Буква мертвая — мертва.

Ну, а те, какие живы,От мертвящей буквы лживы,И вгоняет в правду ножОтставная правда — ложь.

Убивают лютеранеСвой порыв,Огонь свой ранний,Жгут былой огоньОгнем,Чтоб скорей забыть о нем.

Доктор ЛютерСмотрит люто:Мюнцер,Вождь простого люда,Веки гордые смежив,После смерти —Снова жив.

Есть такие чудодеи:Жить при жизни не умеют,Им при жизни жизнь горька,А умрут —Живут века…

Только память живет века,Человек — меньше века.Коротка,Как эта строка,ЖизньЧеловека.Но вмещает она красотуУтра, вечера, дня и ночи.Если ж кто-то эту строкуОбрывает до точки,Нарушается общий ритм,Пропадает звучанье.Все, что в тексте еще говорит,Призывает к молчанью.Только память живет потом,Утешение — в этом.Но ведь память — уже не то,Если нет человека.Лишь одна обрывается жизнь,Мир огромен и прочен, —Но уже теряется смыслУтра, вечера, дня и ночи.

* * * Великие творцы и генииРаботали в плохих условиях:Ведь зарождалось ВозрождениеВ жестокий век Средневековья.

И это был процесс естественный,Не вызывавший возражения:Причина приводила к следствию,Средневековье — к Возрождению.

Однако иногда случаетсяСовсем обратное явление,Когда внезапно возрождаетсяСредневековье — в Возрождении.

И до сих пор ночами снятся намСредневековые обычаи…В двадцатом веке век двенадцатыйЯвление патологическое.

* * * Но трезвый реалистРассудка не теряет:Зачем идти на риск?Зачем ходить по краю?

Не лучше ль на краюНасиженного адаСебе построить хатуИ жить в ней, как в раю?

Мудрец сказал: «Хлеб открывает любой рот».Добавить надо бы: «…и закрывает».

БРАТ ВЕЛИКОГО УЛЬРИХА

Не ровен час, не ровен,Увы, не ровен час!Отважный рыцарь ФровенСвоих друзей предаст.

И, дикою оравойСмиряя города,Он учинит в РейнгауРасправу без суда.

Как будто он, как будтоНе рыцарь, а пират.Как будто славный ГуттенЕму совсем не брат.

Они сражались рядомИ шли бесстрашно в бой,Сметая все преградыИ жертвуя собой.

Не ровен час, не ровен,Не ровен час — и вдругОтважный рыцарь ФровенВрагам первейший друг.

И он карает люто,Впопад и невпопад.Забыл он, Фровен Гуттен,Что жил на свете брат.

ПЕЧАТНОЕ ИЗВИНЕНИЕ БЫВШЕГО РЕВОЛЮЦИОНЕРА

О, те, которые успокаиваются и ни к чему не стремятся! Этим людям ничем нельзя помочь.

Извините Карлштадта за Мюнцера,Не судите его с пристрастностью.Наложите свою резолюциюО Карлштадтовой непричастности!

Пусть он Мюнцеру был приятелем,Но к нему относился критически,Выражая всегда неприятиеКрайних мер, а тем паче — физических.

Он всегда был против движенияИ, беседуя с орламюндцами,Отговаривал их от сражения.Извините Карлштадта за Мюнцера.

Он всегда возмущался крамолоюИ престолу был предан внутренне.Не рубите Карлштадту голову,Хватит тех, что уже отрублены.

Не спешите принять решение.Чуть помедлите с приговорами:Это страшное унижение —Стать короче на целую голову.

Пусть свой век доживет спокойненько,Он не сделает вам революции.Извините его за покойника,За товарища бывшего — Мюнцера.

О СУДЬБЕ ЖИТЕЛЕЙ КИЦИНГЕНА, ОСЛЕПЛЕННЫХ МАРКГРАФОМ КАЗИМИРОМ И МАРКГРАФОВОЙ ДАЛЬНЕЙШЕЙ СУДЬБЕ