Василий Пушкин - Поэты 1790–1810-х годов Страница 27

21. ХЕРСОНИДА, ИЛИ КАРТИНА ЛУЧШЕГО ЛЕТНЕГО ДНЯ В ХЕРСОНИСЕ ТАВРИЧЕСКОМ

Лирико-эпическое песнотворение, вновь исправленное и умноженное, с последованием некоторых небольших трудов переводных, подражательных и сочиненных в стихах и прозе, относящихся по содержанию к херсонисским и к другим окрестным предметам.

<ГРОЗА НАД ТАВРИЧЕСКИМИ ГОРАМИ>

Содержание

Гроза над Таврическими горами. — Разные перемены во время ее. — Молния и треск громовый. — Надежда караибов, или таврических евреев при сем. — Мольба к небесному громовержцу. — Многократное повторение громовых ударов с толиким же возблистанием. — Воспоминание Рихмана, смертельно пораженного громом. — Беседование при сем Ломоносова. — Дождь и буря. — Повал хлеба на пашне. — Плач земледельца в сем случае — Перемены на море. — Отшествие грозы. — Последственное движение остальных туч между горами. — Радуга. — Оживление и возобновленный труд растений. — Радость животных. — Прогулка и купанье татарской княжны Цульмы. — Печальное ее ожидание любезного Селима, молодого татарского мурзы. — Наступающая красота вечера. — Она мало значит без сердечной подруги.

Гремит, — отколе важный глас?Из коей дальней тверди ревВ глухих отзы́вах здесь вторитсяИ подтверждает неба гнев?Отколе весть толь грозна мчится?

Возлюбленна моя Камена!Трепещет ли твоя здесь арфа?Ах! — ты робеешь в грозный часПоведать торжество небес!Почто робеть? — Пусть нова нощь,Нависнув тамо — над горами,Надутым тяготея чревом,Покров свой черный развиваетИ тусклым ликом помавает!Ужасна нощь, — но лучший часДля возвыше́нных чувств и мыслей!

Зри! — как там дикий пар сизеетИ стелется между горами!Зри! — там еще ужасна мглаНад той синеющей дубравойРастет, — густеет, — выспрь идет!Се тот зловредный прах клубится,Который зноем извлеченИз сокровеннейших одров,Где тайны руды спят во мраке,Где воздух тайный, смертоносный,Облегши темны минералы,В покое роковом виситИ ждет путей, чтоб вспыхнуть с треском!Се ключ, отколе прах исходит!Он к темю сих хребтов влечется,Сокрытый пламень заключая,Сседается, — тучнеет, — вьетсяИ, лик светила закрывая,Сиянье помрачает дня!

В сей грозной, безобразной тучеИ самый мрак чермнеет, рдеет,Сокрыв в себе источник бедствий.Сия ужасная громада,Эфирным спором раздраженна,В бурливых вихрях брань вжигает.Летят противны ветры в тверди,Спирают тучи меж собою;Но долу всё еще спокойно;Безмолвье мрачно, роковоеВ юдоли царствует плачевной;Лишь в тощих, шумных камышахМне чудится в сей страшный часОрганный некий тихий звук;Зефиры грозных бурь, трепе́щаИ зыбля сетчатые крылья,Лишь только шепчут меж собойИ, крылышком касаясь струн,Чинят в сей арфе некий звон;Лишь только слышен дикий стон,Из сердца исходящий гор,Предтеча верный сильной бури.Он долу с ропотом катяся,Без ветру горны рощи ломит,Без ветру листвия щепечутНа ветвях тополов высоких.Зри там! — вдали, — в долине илемВблизи Салгирского потокаНе престает пред гласом небаСо страхом неким преклоняться!Сей стон пронзает черный понт,Мутит с песками темну бездну.Стада делфинов выпрядаютИз-под чернеющих зыбей;В волнах, как в шатких колыбелях,Играют, прыгают, ныряют;Ключи воды соленой бьютсяИз водометных их ноздрей;Вокруг колеблемых судовОни резвяся, предвещаютПришествие грозы ужасной.

Вдруг с страшным шумом пыль воздвигшисьТо клубом, то крутым столбом,То легкой некой серой тучей,И степь и стогны поглощает;Летят разметанные скирды,Крутясь на крыльях урагана.Несчастный путник цепенеетИ, в пыльном вихре задыхаясь,В лощину перву повергаясь,Глаза руками зажимает,Насильны слезы отираетИ ждет, как небо прояснится.

В утробе мельниц возвыше́нных,Стоящих гордо над пустыней,Гремит механика сильнееИ плод Цереры превращаетМгновенно в мелку снежну пыль;Там жернов, средь колес ревущий,Вертится быстро, мещет искры;Отвислы их крыле широкиОт напряженья бурных вихрейБыстрейшей силою крутятГоризонтальный оборот.

Воздушны жители слетаютСтремглав в глубокие юдоли;Их быстрому полету крыльевПопутны ветры помогают;Едва бурелюбивый вранТогда дерзает воспарятьСреди сумра́ков неизвестных.Стада, остановляясь с страхом,На гневны мещут небесаСлезами очи окропленны.Бледнеющие пастухиПод блещущьми кругами молнийБегут, накинувши на плечаУбого рубище свое,В ближайшу кущу опрометом;Но ежели ее находятНаполненную пастухами,То под навислостью скалыПокрова ищут для себя.И я, — я также уклонюсьПод сей камнистый, грозный свесИ буду ожидать чудес…

Се! — там в окрестностях селеньяШум раздается вещих птиц,То гогот гуся, то крик врана!Се! — петел громко возглашает!Конечно, сей печальный вестник,К пределам обратясь грозы,Провозвещает неба гневИ слезный час страданья твари!Се! — петел повторяет весть!Конечно — между сил небесныхСовет ужасный заключен,Чтоб бури с громом покатитьПод рдяным троном Иеговы!Всё, — всё теперь недоумеет,Дрожит, — трепещет — и немеет;Но вдруг внезапный быстрый блескСверкнул — и дальний юг рассек.Чем гуще мрак, тем блеск ярчее.Не таково ли светоносноГорящих царство херувимов?Не се ли тот объемный миг,Что мещет в дольний мир с эфираВсевидящее страшно око!Но ах! — в одно ли место мещет?Нет — там и здесь, — спреди и с тылуИль вдруг меня вокруг объемлет;Куда ж теперь бежишь, несчастный?Куда укроешься от ока,Что, в быстрых молниях блистая,Тебя преследует повсюду?Чу! там гремит! гремит протяжно!Какие бурные колесаРевут по сводам раскаленным?Не тьма ли молотов колотитВ горнилах тверди углубленных?Или теперь природа страждет?Или грядет судья вселеннойС своим лицеи молниезрачным?

О караибы! — вы когоПри храминах отверстых ждете?Того ль, что в молниях багряныхИ в громе от страны восточнойНа ваш камнистый снидет холм[72]И в вашем шумном синагогеОткроет вам в себе Мессию,Который возвратит СалимИ Соломоново блаженство?Сего! — так это царь от мира;А сей есть судия небес,Который ваше заблужденьеЕдиной молнии чертойДовлеет в миг един рассечь!

«Ужасен глас твой, судия!Глагол твой дольний мир колеблет.Тебе предыдет сонм огня;Зоди́ак чресла вкруг объемлет,А мрак и буря за тобой;Ты в ужас облечен такой,На ветреных крылах несешься;Какой же приговор, — о боже,Ты робким тварям изречешь,Сим червям немощным и слабым?Ужели ты — небесный отче,Который потрясаешь сферы,Колеблешь словом твердь без меры,Которого единый взорСредь самой чистоты душиПровидит черноту сокрыту,И что? — в святом зрит существеДухов шестокрылатых тьму, —Ужель перуны устремишьВ пылинки малы, оживленныТвоей любовью бесконечной,На коих ты среди перуновОсклабленным лицем взираешь?Нет, паче громовым ударомТы рассекаешь гордый дуб,Чем нежный и смиренный мирт.Ах! горделивый человек!Ты, что одеян в власть пустую,Совсем не знающий того,О чем ты более уверен,Ты, что перед лицем небес,Подобно как уранг-утанг[73],Тщетою токмо раздраженный,Мечты пустые представляешь,Что ангелов приводят в слезы, —Страшись пылающей десницы!Сей глас, ревущий в черной туче,Гремит для стропотных сердецИ в них вселяет бледный трепет;Тебе же, о душа невинна,Язы́ком кротким серафимаМир, тихий мир средь бури шепчет;Душа! не содрогайся в буре!Содрогнется ли тот, кто чист?Подвигнется ли тот, кто прав?Хотя б ревуща пала твердьВ развалины вселенной дымны, —Сей дух неустрашим пребудет.О! — пощади тогда меня,Неизреченный судия!Се! здесь колена преклоняИ с томным содроганьем сердцаЛобзаю ризы твоеяВоскрая огнеобразны!Я трепещу звучать на арфе;Но ты позволь хотя с дрожаньемВзыграть на арфе страшну песнь».Еще черта мелькает сиза!Едва мелькнет — зияет тучаИ вдруг сжимается опять,Сжимается — зияет пакиИ протягается, объемлясьОгнепалящим всюду морем.Уже от ската Чатыр-дагаИ от других стремнистых горК соседним скатам стук отдавшись,И многократно отражаясь,Несчетны делает углыВ своих быстротекущих звуках.Чу! гул троякий, пятеричный!Он подлинный перуна гласТвердит в твердынях долго, долго.Когда совокупит в единоВсе звуки меди в дольнем мире,То все они, совокупленныПротив него, — лишь суть жужжанье.

Еще блестит! еще гремит!Вторый — и третий раз блестит!Вторый — и третий раз гремит!Свет кровы мрака раздирает;Гром долу робкий мир сдавляет…Вдруг твердь трещит — и с тверди вдругВ тьме стрел иль в тьме сребристых дуг Слетел стремглав смертельный блеск;В тьме выстрелов сей резкий трескРассыпался над головой!Вот гул меж гор завыл двойной!Промчался в долах с стоном вой!

Безбожный! изувер! куда?Под каковые темны сводыТеперь укрыться татьски чаешь?Ты скрыт, но мрачна мысль твояВидна и в ночь пред оком неба.Давно ль ты утверждал безумно,Что бог быть должен бог любвиДля буйственных твоих желанийИ быть лишь токмо милосердым;Или — располагать себяПо воле суетной твоей,Чтоб ты в злосердьи был свободен?Как? — должен он забыть премудрость!Он должен пременить любовь,Всевечную любовь к порядку!И свой святый закон предатьПрезренью твоему, кощунству,Глумленьям диким вольнодумства!Он должен скипетр преломить!Весы правдивы сокрушить!Он должен погасить перуны!Иль — уступить тебе их, червь!А для чего? — Чтоб между темТы мог бесстрашно лобызатьПродерзкие свои желаньяИ необузданные страсти!Чтоб, бывши ты безумным богом,Махал перунами по воле,Блистал — свет солнечный мрачил,И в мире злейши зла творил?Постой, несчастный своенравец!Се освещает молний луч!Зри суетный чертеж ты свой!И коль твоя душа бесстудна,То научись бледнеть заране!Се судия! — Вострепещи!

Где новый Кромвель? — Где Спиноза?Где новый Бель? — О, как ты бледен!В тебе трясется кажда кость!Ты ту минуту чтешь счастливой,В котору огненна стрелаШипящей некоей змиейПерелетела мимо взора!Смотри еще! К чему бледнеешьОт бледной молнии ниспадшей?Или внутри тебя иныйШипит перун — разяща совесть?Се покатилась над челомГоряща колесница мщенья!..Глаголы грозны бога силСверкают на ее колесах;Чу! звукнула средь туч!.. но ах!Но ах! — всегда ль удар ееПрицелен на чело злодея?Колико крат неосторожнаНевинность гибла от нее?Несчастный Рихман! пусть мояСлеза на мшистый гроб твой канет!Давно Урания рыдаетИ ропщет втай на громовержца,Что сей ее питомец нежныйВ ее очах был поражен.

Та ж самая эфирна сила,Которой в царство он вникалС живой отвагой мудреца,Похитила его к себе.Природа, мнится, клав егоВ младенческую колыбель,Еще в то время усумниласьО слезном бытии его;Лишь усумнилась — парка хитраСокрылася в железном пруте[74].Но Ломоносов, друг его,Не так несчастлив был тогда,Как тот, в чьем опыте ужасномСудьба свое скрывала жалоИ токмо шага ожидала;Он самый жребий превозмог;Прешедши философский мир,Достиг святилища природы.Немногие пределы крылисьВ безмерной области наукОт взоров пламенных его.Ах! как он в сердце восхищалсяПри испытании эфира,Когда шипящие лучи,Одеянны в цветы различны,Скакали с треском из металла?«Скор быстрый шаг бегущих ветров, —Так он в то время рассуждал,—Еще быстрее ветр эфирный!Он, быв от точки отраженИ быстро преносясь по тверди,Летит мгновенно в точку зренья;Вторый — и третий раз блестит!Вторый — и третий раз гремит!Но звук эфирный, ветром данный,Подобно как бы луч звенящий,Слои воздушны потрясаяИ дале круг свой расширяя,Слабейшим шагом в слух течет.Смотри! — сверкнул эфирный луч!Вторый — и третий раз блестит!Вторый — и третий раз гремит!Смотри! — как сребрян вихрь крутитсяЗмиеобразною чертой!С какой чудесной быстротойИз сжатой в жидку часть стремится!Здесь он в стремлении шумит,Шипит, — трещит — и твердь разит;А глас далек, — приходит поздо,Уже гроза на крыльях ветраСюда сокрытый пламень мчит,Который скоро покоритСебе дрожащий здешний воздух;Перун чертится полосамиПо растяженным черным сводам;Се! сто небесных тяжких млатовГотовы свой удвоить стук!»

Так мыслил северный мудрец;Вдруг грянул гром, — а ты,О неисследная судьбина!А ты, достойный плача Рихман,Печальной опыта стал жертвой!Потрясся тут, вострепеталСердоболящий Ломоносов[75],Как зрел бездушного тебя.Философ долго был в безмолвьи;Потом он тако возопил:«Гром грянул, нет на свете друга!Как пал почтенный мой герой,Герой премудрости, природы?Ужели он повержен тако?Немилосердая судьба!Какая мстительная завистьТебя сей час вооружилаТоль смертоносным острием,Чтоб юный опыт погубитьВ зародыше еще лишь нежном?Иль ты сочла ужасным долгомДавить Алкида в колыбели?Да, в мудром зришь всегда Алкида;Но возмужалы мудрецыКак на тебя, Мегера, смотрят?С усмешкой, — с безмятежным духом;Страшился ли тебя Франклин,Иль Мушенброк, иль Эйлер славный,Как тайный океан эфира,Разлитый в глубине природы,С отважной грудью измеряли?Нет, — дух их столь же страшен был,Как самый их предмет — эфир.Они открыли вход безвестныйВ незримый океан эфирныйИ верный дали нам компа́с,Чтоб истинных стезей держатьсяИ править тонкой силой сей.Вотще безумец вопиетПротиву мудрых покушений;Вотще слепец сей нарицаетПродерзким и безбожным деломБагряну Зевсову десницуУдерживать среди ударов.Но ах! когда надежда нашаЕще постраждет в пеленах,То горе! — юна дщерь небес,Урания любезна! — горе!..Но я уже позабываюсь,Что воздыхаю при тебе,Моя божественная муза!Предвижу, что рассеешь скороОтчаяние наше мрачноИ в пламенеющие духиВлиешь бальзам надежды верной.Доколе дышат мудрых сонмы,Ты будешь в зрелость приводитьРасцветши опыты сииИ будешь разверзать ядро,Сокрытое в густой коре…Но Рихмана на свете нет!Здесь прах его лежит бездушен;Здесь драгоценные остатки,Где некогда был дух эфирный!В нем поражен мой друг, мой спутникИ жрец священныя натуры.Кто паки воззовет дух жизниВ его обитель пораженну?Кто мне сопутствовать дерзнетПо страшной глубине познаний?Кто мне подаст благую рукуТогда, как буду погрязатьЕще не в вымеренной безднеИли скользить по длинной цепи,Которая ведет от червяДо пламенного серафима?Его на свете больше нет!О! — пусть сия горяча капля,Последня жертва нежной дружбы,Его останки ороситИ некогда на мрачном гробеВзрастит печальны гиацинты![76]Тогда, — тогда плачевны музыНа камне сядут над могилой,Пожмут друг другу нежны персты,Заплакав, скажут: „Ах! — как жаль!“»

Так северный мудрец вещал,Мудрец с состраждущей душой;Вздохнул — и опыт продолжал;Высокий дух не ужаснулсяПрещения судьбы сокрытой.

Ужель такой же рок постигнетИ здесь кого в сей мрачный час?Небесны силы! — удержитеСию гремящую десницу!

Вдруг дождь шумящий с сильным градом,Стуча по звучным скатам гор,Потопом целым ниспадаетИз недр разверстых облаков.Крутятся вихри дождевыеСредь бурь, бушующих на небе.Взвиваются от твердых скатовСедые брызги легким дымом.Уже от влаги все потусклиВершины меловых хребтов,А в селах низки кровли хижинИ пыльны стогны, покровенныШумящими везде ручьями.Но пламенник неукротимыйСреди дождей еще не гаснетИ, новы силы напрягая,Мелькает ярко над пустыней.Бледнеют чресла облаковОт ярого лица огней;Бледнеют бедра гор камнистых,Покрытые до половиныСпустившимися облаками,И пламенеет дождь косый,Лиющийся в холмы пустынны.Сии небесные мечиТо рассекают мрак змией,То рассыпаются звездами,То вьются гибкой полосой,То в образе вождей[77] огнистыхИль пламенного водопадаВ пустыню ниспадают вдруг.Но гром, кругом перебегая,Подобно раскаленным ядрам,И всюду в силах разделясь,Зарницей рдяной освещаетВершины горды ЧатырдагаИли огнями опаляетЧело космато Агермыша.

Се! там высокая раина,А здесь твердокоренный дуб,Там бук развесистый, печальный,А здесь приморска тёмна со́сна,Перуном боевым ЗевесаОтторжены от твердых скал,Расщепленны иль обнаженны,Как голы остовы, стоят!Лишь ясени одни врачебны,Артыш пахучий, краснотелый,Сребристый топол, тис зубчатый —Одни безвредно зеленеют.Под ними ландыши, подлескиСлезятся, — но цветут спокойно;Лишь ветр головки наклонил.Стада, быв встречены грозою,В оцепенении простертыЛежат, как некий сонм бездушный;Сребристорунны кротки агнцыВ своем невинном, мнится, взореЕще живеют, размышляют.Верблюд двухолмный, изумленныйСтоит, колена преклонив;А грозный вол и страшный буй-волЛишь морщит дикое чело.

Кто здесь не может содрогнутьсяПод звуком молний смертоносных?Где? — где моя Сашена нежна?Сашена! как ужасно видетьВо гневе горни небесаИ цело естество в страданьи!Когда б ты здесь со мною быв,Внимала рев трубы небесной,При звуке коей и КаменаПринуждена, дрожа, молчать, —Могла ль ты здесь сидеть бы долго?Твой лик смеркался бы, как небо,А взор дождям сим подражал;Зря слезы агнцев возмущенных,Зря бледных пастухов, бегущихПод сгибами перунов быстрых,И зря паденье нив и древ,Ах! как бы ты тогда смутилась,Заплакала… и скрыла слезы!Но я тогда б тебе сказал:«Сашена! — ах! — и ты здесь плачешь!Ты плачешь, как ключи кипят,Слезишься, как жемчу́г катится;Поди, Сашена, в тот шалаш!Стихии буйные, бунтуя,Еще в смятеньи раздираютИ твердь, и дольний мир, и тартар;Укрой себя от гнева неба!Поди, Сашена, в тот шалаш!Укройся от бегущих бурь!»Но что оратай ощущает,Живущий на брегах Салгира,Тогда, как видит он во страхе,Что тученосна буря губитТруд, стоивший толиких вздохов?Ах! то его лишь сердце скажет.Шумит над нивой грозна буря:Ложится нива перед бурей;Вершинки нежны златокласныПшеницы бледной упадают,Он зрит — и зрак свой отвращает.С небес шумливый дождь стремится;Из глаз его ток слез катится;Из гор со свистом вихорь дует;Из груди тяжкий вздох исходит.«Чем, правосудный наш создатель,В слезах взывает он тогда, —Чем ты толико раздражен,Что днесь последнюю отъемлешьПодпору нашу бытия?Се! — жертва, падша под рукойТвоей несносной бури ныне!Восстанет ли она? — когда ж?Нет, — корень в жертве преломлен;Нет, — не восстанет никогда.Тебе угодна, видно, боже,Сия несчастна жертва нивы.О, неиспытанны судьбы!Воистину толика буряНе что, как лишь твоя десница,Хотяща явно наказатьМеж нами скрытого злодея!Где сей преступник, что грехамиНебесно мщенье разбудилИ нас подвергнул той же доле,Какой единый он достоин?Где он? — Пусть мщение небесноНизвергнется в преступно сердце!О сердцеведец! — что я рек!Мне сердце восклицать велит,Что ты велик в улике зол,Велик и в лике благостыни.Не знаем ли, небесный отче,Что ты насущный хлеб даешь,Что ты те до́лги нам прощаешь,Какие должны мы прощать другим?Кто, — боже, кто из земнородныхНе препинается о камень?Где злак без плевелов бывает?Святейший часто упадает.Сотрудники! — не воздыхайте!Преклоньте вы со мной колена!Пролейте слезную мольбуК тому, который в бурном вихреГрядет сей час над нашей нивой!Он милостив; он наградитПотерю, недостатка матерь». —Так сельский старец вопиетИ слезы градом испускает.Повсюду буря переменыТворит в сию минуту новы.Пусть обращу я токмо взорНа треволнение Эвксина!Валы стремятся друг за другом,Напружа выи горделивы.Девятый вал хребтом горы,Напыщившись, валит из бездныИ прочи зевом поглощает;Нахлынув на песчаный брег,Взбегает — пенится — реветИ, на далеко расстояньеРасстлавшись полотном седым,Разится о подошву гор;Тут, взвивши новый дождь дугами,Назад седой тыл обращает,Пески и камни похищает,Но вдруг встречает вал другой;Здесь страшну должно зреть картину:Они, сцепяся с равной силой,Спираются — ревут — клокочутИ виды чужды представляют,Где, мнится, естество грозит,В возможны ужасы одето,Там ре́звится оно — играет;Я зрю, что с их обеих странПрозрачные выходят своды,Или рассыпчивы навесы,Или лазорные снопы,Растут — и вдруг опять падут.Уже кораблик [78] не дерзаетИз бездны выникнуть в верх вод,Чтобы, природное своеПрепончато подняв ветрило,Прогулку произвесть по зыби;Ему тончайший ветр сподручен;Теперь он носится, склубясь,Внутри пучины волей бури;Он ждет, доколь прейдет час гневаИ возвратит ему минуты,Природным силам соразмерныИ опытам его приятны.Но там, на лоне волн носясь,Корабль, как легкая кора,Стократно черпает и пьетЗакраинами горьку бездну;Там отроки, цепляясь крепко,Бегут то вниз, то вверх по вервям,Главой касаясь волн гребням.От ужасов таких ревущих,Мне мнится, смерть сама б проснулась;Но отроки сии отважныИль спят спокойно, иль играют,Надеждой усыпленны в бурях.

Свирепая гроза проходит;Далече слышен рев ее;Рассеянные облака,Быв легче, бродят, как стада,Нестройно по лицу небес.Но некие последню влагуТуманом долу ниспускают.Одно из них сюда влечется,Чревато тягостною влагой;Уже столь низко тяготея,Готово скоро ниц упасть;Оно лишь пояс гор объемлет,Но их главы не досязает.Я здесь, — в сем облаке сижу,И мнится, в влаге утопаю.Вся нижня часть хребтов покрытаС их рощами туманной влагой.Сей голый каменный отрогОт мокрой густоты темнеет;Но белая глава егоВ венце сияет светозарном;Лишь жадный взор сквозь дробный дождьС венца рассыпчивый луч ловит.Мне мнится, зрю вокруг себяДождливу иль туманну осень;Но сквозь сию ползущу осеньЗрю над собой восшедше лето.Полночный ветр, от сна восставши,Для очищенья мрачной твердиОстаток гонит низкой тучи,Из урны пасмурной ееПоследни капли истощает,Которы в ней еще скрывались.Уже к хребту она валится;Хребет остановляет урну;Она, упора не терпя,Тогда, как час уже приспелНизвергнуть долу влажно бремя,Рекою дождь свой источает.Какая здесь игра природы!Тогда, как в сей стране скалыГосподствует и дождь и мрак,По ту страну блистает солнцеИ зной кипящий парит воздух;Одна стена лишь отделяетОт темной нощи ясный день,От осени горяще лето.

Но зрелище уже свершилось.Лишь редки капли краплют с кровлиПустынной хижины на землю.Пространна твердь, чистейшим сводомНад тихим полем воздымаясь,Эмаль лазорну представляет.Омытый Феб, спустяся с полден,Лучи косые мещет в мирС своих пылающих колес.Се! — радости прекрасный пояс,Семью цветами испещренный,В завет погибели минувшейПрепоясует те равнины,Которые еще по буреВо влаге моются кристальной.Там узоро́чная ИридаНа стебли прозябений нижетАлмазны зерна в тишине,Здесь, — остроумный Ломоносов,Списатель таинств естества!Сии растопленные тучи,Влечась против лица светила.Тебе в дождях явили призмуИ в поясе желто-зеленомТе показали нити света,Которых седмеричны родыТы столько тщился развязать.

Теперь природа оживленнаПосле страданья отдыхаетИ осклабляется в покое.Колико ни был страшен ветр,Но он развеял мглу густую;А сила тонкого эфира,Столь часто рассекая твердь,Сожгла тлетворные пары,Что расстилались над горами,Над блатным тростником зловоннымИ над сивашскими водами.Теперь стал воздух чище, — легче,И возвратилась тишина;Лишь только легкий ветерокНе перестал в кустах шептать;А злак среди долин живее;Лишь капли в нем блестят слезойИ моют нежны стебельки.В фиалках, васильках душистых,В иссопе и подлесках нежныхСинеет лучше цвет небесный;Алее в розах и гвоздикахЗаря румяна торжествует;Желтей в подсолнечниках гибкихИграет солнца луч златый;Ясней в лилеях поражаетМлечны́х бели́зна облачков.На них блистает пестра ткань,Из сочных жилочек сплетенна.Какой различных красок ливеньБлистает посреди полей!Неподражаема работаТаинственных духо́в природы!Те юны гении прелестны,Что прежде в темной поднебеснойГустые мраки развивали,Теперь, туманы соклубляя,То в глубины безвестны носят,То в сих удолиях зеленыхИз тонких жилочек прядутЦветочкам свежие листы.

Почто сижу? — Пойду отсельИ буду черпать чистый воздух!Как всё по грозной буре живо!Вокруг меня под самым слухомЖужжат толпящиеся мошки;В своем пронзительном согласьиНесметны гласы издают;В глазах рисуются стадаТо быстрых ласточек, то горлиц,То жаворонков свиристящих;В дубах торжественно открыласьСимфония певиц небесных.С каким весельем на омытыхДождями легких белых крыльяхВ час летний лебеди летают!Как резво каменки прелестныИ розовы дрозды порхаютМежду сгущенных шелковиц!Их междорамия блестящиСребром и златом отливаютСреди играющих лучей;Мычание тельцов и юницС блеяньем агнцев съединилось;С какою радостью безмернойБегут они щипать толпамиТраву в долине усыренной!

Какое врачество! — ПрохладаВ сии спокойные часыВ струях студеных погружаться,В струях, где крепки мышцы римски,Что строили трофеи гордыНа преклоненной вые мира,Училися порабощатьСебе пространные пучины!И правда, — существа в них черплютИное чувство, жизнь и силу.

Кто там под сено-листным сводомРаин высоких, тутов, ильмов,Подобная Сусанне скромной,Спешит к живому водоему?То Цульма, благородна дщерь,Краса и честь княжен тавридских,Стройна, как мирт, — легка, как серна,Спешит искать в струях прохлады.Покров сереброцветный веетНад Цульминым сокрытым окомИ тысячу красот таит.Но ветерок летит, дерзает,Отмахивает сей покров;Вдруг тайны красоты, блеснув,Как скромны призраки, украдкойДруг за́ другом выходят въявь.Отважный зе́фир! если тыСвевал покров какой девицы,Видал ли где-нибудь ресницыДлиннее, как у милой Цульмы?Видал ли ты с лилеей розуТакую, как в ланитах Цульмы?Видал ли ты в садах АврорыТоль светлую жемчужну росу,Какая с Цульминых ушейВолшебной силою висит?Видал ли взор — иль грудь толь белу,Толь нежну, милу, как у Цульмы?Вот здесь она! — смотри! — идет!Прекрасный лик младых подругВокруг ее теснится дружно.Купальня, полная воды,Кипит, — блестит, — шумит, — зоветСих нимф стыдливых в влажны недра.Тут — робко Цульма озираясь,Последню ризу низлагает;Какой красот вид обнажился!Какой мир прелестей открылся!

Подруги разделяют с нейДевичьи резвости невинны.В струи сребристы погружаяСтыдливые красы свои,Руками влагу рассекают,Играют, — плещутся, — смеются.Здесь Цульма, освежась в водах,Выходит и спешит облечься.Купальня хладна защищаетОт силы солнечного зноя,Однак — еще не прохлаждаетВо груди Цульмы знойной страсти.Тоскливость тайная снедаетДавно томящусь грудь ее.Она, задумчива, безмолвна,Взирает часто в край полдневный.Подруги примечают вздох;Подруги тщатся напрерывЕе грусть песнью облегчить,Но тщетно — Цульма не внимает.

«Нет, милые мои подруги!Вы пойте лучше песнь такую,Где б был предметом путь Селима!Ах! — где? — где дышит он поныне?Ушлец драгой! — Как без негоС минуты горестной разлукиУныло сердце растерзалось!Увы! не оковала ль крепкоНадина в Азии какаяНавек? — Быть может; трепещу!..Что я сказала? — Нет, — ах! — нет!Мурза любезный, постоянныйСтоль тверд, как Магометов щит;Селим не изменит ввек Цульме».Здесь Цульма быстрый взгляд кидаетИ как бы ждет кого с страны.«Но нет его, — она вскричала.—Нет милого еще Селима!Ах! — не увидите ль его?Скажите, милые подруги!Коль вы увидите, — скажите!Пророк великий! — возвратиСелима в здравии ко мнеИ в свежей юности цветущей!Молю тебя, — ах! — что мне делать?Подруги! — пойте лучше песньНа горестный отъезд СелимаИли — надежду воспевайте!Я буду вам вторить; запойте!Предмет сей сроден сердцу…»

Прекрасна, мила дщерь небесна,Богиня кроткая сердец,Светильница души прелестна,—Надежда! — где? — где твой венец?

Ты настояще услаждаешьГрядущим благом в наших днях;В цветах плоды ты созерцаешь;Ты усмехнешься — и в поляхЦветуща зелень оживает;И там — Селим ко мне предстанет…

Прекрасна, мила дщерь небесна,Богиня кроткая сердец,Светильница души прелестна, —Надежда! — где? — где твой венец?

Ты за слезу любви пролитуГотовишь тысячу утех;Живишь красавицу забытуИ кажешь издали успех;Коль сердце днем мое мертвеетВолшебных ради грез твоих,Оно еще ласкаться смеетСредь тишины часов ночных.

Прекрасна, — мила дщерь небесна,Богиня           и проч.

Ты избираешь сон мне здравой,И я — с улыбкой величавой,Довольна утром, пробужусьИ в радости вострепенусь,Что хоть во сне его узрела;А что в душе бы я имела,Когда б — теперь — в саду — он был?

Прекрасна, — мила дщерь небесна,Богиня кроткая сердец,Светильница души прелестна, —Надежда! — здесь, — здесь твой венец.

Так нежная мурзы невестаВсяк день под тенью вертограда,Или в убежищах пещерных,Иль при купальнях в тишинеЧасы печальны услаждалаИ возвращалась в дом с надеждой,С надеждой зреть возврат мурзы!

Но там — какие смуглы челаМелькают на брегах реки?Конечно, — зной еще и долг законаК водам прохладным призываютСтопы сарматски по грозе.Пускай сарматы утомленныСтруи салгирски рассекаютСвоими тусклыми руками!Меня явления вечерниЗовут во храм красот сумрачных.

Явленья вечера прекрасны,Когда со мной Сашена ходит,Когда она с зарею спорит.Да, утром поле, пенье птиц,В полудни тень пещер и соснИ хладный родников кристалл,А в вечер тихий брег морскойИ пурпурный закат над зыбью,Конечно, — всякому приятны;Но мне — Сашена завсегда.Без голубых очей ее,Без ви́шневых устен ееНи чистая лазурь небес,Ни луг, ни пенье птиц поутру,Без русых вьющихся кудрейИ без каштановых бровейНи тень, ни цветники в полудни,Без розовых ее ланит,И без ее блистанья взоровНи поздний пурпур в море зыбкий,Ниже вечерняя звездаОчаровать меня не могут, —Лишь ты, Сашена! — ты мне всё.

22. ПЕСНЯ («В вине вся истина живее…»)