Сергей Есенин - Полное собрание стихотворений Страница 28

А.Сахарову

Тот ураган прошел. Нас мало уцелело.На перекличке дружбы многих нет.Я вновь вернулся в край осиротелый,В котором не был восемь лет.

Кого позвать мне? С кем мне поделитьсяТой грустной радостью, что я остался жив?Здесь даже мельница – бревенчатая птицаС крылом единственным – стоит, глаза смежив.

Я никому здесь не знаком,А те, что помнили, давно забыли.И там, где был когда-то отчий дом,Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.

А жизнь кипит.Вокруг меня снуютИ старые и молодые лица.Но некому мне шляпой поклониться,Ни в чьих глазах не нахожу приют.

И в голове моей проходят роем думы:Что родина?Ужели это сны?Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмыйБог весть с какой далекой стороны.

И это я!Я, гражданин села,Которое лишь тем и будет знаменито,Что здесь когда-то баба родилаРоссийского скандального пиита.

Но голос мысли сердцу говорит:«Опомнись! Чем же ты обижен?Ведь это только новый свет горитДругого поколения у хижин.

Уже ты стал немного отцветать,Другие юноши поют другие песни.Они, пожалуй, будут интересней —Уж не село, а вся земля им мать».

Ах, родина, какой я стал смешной!На щеки впалые летит сухой румянец.Язык сограждан стал мне как чужой,В своей стране я словно иностранец.

Вот вижу я:Воскресные сельчанеУ волости, как в церковь, собрались.Корявыми немытыми речамиОни свою обсуживают «жись».

Уж вечер. Жидкой позолотойЗакат обрызгал серые поля.И ноги босые, как телки под ворота,Уткнули по канавам тополя.

Хромой красноармеец с ликом сонным,В воспоминаниях морщиня лоб,Рассказывает важно о Буденном,О том, как красные отбили Перекоп.

«Уж мы его – и этак и раз-этак,—Буржуя энтого… которого… в Крыму…»И клены морщатся ушами длинных веток,И бабы охают в немую полутьму.

С горы идет крестьянский комсомол,И под гармонику, наяривая рьяно,Поют агитки Бедного Демьяна,Веселым криком оглашая дол.

Вот так страна!Какого ж я рожнаОрал в стихах, что я с народом дружен?Моя поэзия здесь больше не нужна,Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.

Ну что ж!Прости, родной приют.Чем сослужил тебе – и тем уж я доволен.Пускай меня сегодня не поют —Я пел тогда, когда был край мой болен.

Приемлю все,Как есть все принимаю.Готов идти по выбитым следам,Отдам всю душу октябрю и маю,Но только лиры милой не отдам.

Я не отдам ее в чужие руки,—Ни матери, ни другу, ни жене.Лишь только мне она свои вверяла звукиИ песни нежные лишь только пела мне.

Цветите, юные, и здоровейте телом!У вас иная жизнь. У вас другой напев.А я пойду один к неведомым пределам,Душой бунтующей навеки присмирев.

Но и тогда,Когда на всей планетеПройдет вражда племен,Исчезнет ложь и грусть,—Я буду воспеватьВсем существом в поэтеШестую часть землиС названьем кратким «Русь».

1924

С любовью —

прекрасному художнику

Г. Якулову

Пой песню, поэт,Пой.Ситец неба такойГолубой.Море тоже рокочетПеснь.Их было26.26 их было,26.Их могилы пескамНе занесть.Не забудет никтоИх расстрелНа 207-ойВерсте.

Там за морем гуляетТуман.Видишь, встал из пескаШаумян.Над пустыней костлявыйСтук.Вон еще 50РукВылезают, стираяПлеснь.26 их было,26.Кто с прострелом в груди,Кто в боку,Говорят:«Нам пора в Баку —Мы посмотрим,Пока есть туман,Как живетАзербайджан».

. . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . .

Ночь, как дыню,Катит луну.Море в берегСтруит волну.Вот в такую же ночьИ туманРасстрелял ихОтряд англичан.

Коммунизм —Знамя всех свобод.Ураганом вскипелНарод.На империю всталиВ рядИ крестьянинИ пролетарьят.Там, в России,Дворянский бичБыл наш строгий отецИльич.А на ВостокеЗдесьИх было26.

Все помнят, конечно,Тот,18-ый, несчастныйГод.Тогда буржуаВсех странОбстреливалиАзербайджан.

Тяжел был КоммунеУдар.Не вынес сей крайИ пал,Но жутче всем былоВестьУслышатьПро 26.

В пески, что как плавленыйВоск,Свезли ихЗа Красноводск,И кто саблей,Кто пулей в бок —Всех сложили на желтыйПесок.

26 их было,26.Их могилы пескамНе занесть.Не забудет никтоИх расстрелНа 207-ойВерсте.

Там за морем гуляетТуман.Видишь, встал из пескаШаумян.Над пустыней костлявыйСтук.Вон еще 50РукВылезают, стираяПлеснь.26 их было,26.

. . . . . . . . . . . . .

Ночь как будто сегодняБледней.Над Баку26 теней.Теней этих26.О них наша больИ песнь.

То не ветер шумит,Не туман.Слышишь, как говоритШаумян:«Джапаридзе!Иль я ослеп?Посмотри:У рабочих хлеб.Нефть как чернаяКровь земли.Паровозы кругом…Корабли…И во все корабли,В поездаВбита красная нашаЗвезда».

Джапаридзе в ответ:«Да, есть.Это очень приятнаяВесть.Значит, крепко рабочийКлассДержит в цепких рукахКавказ.Ночь, как дыню,Катит луну.Море в берегСтруит волну.Вот в такую же ночьИ туманРасстрелял насОтряд англичан».

Коммунизм —Знамя всех свобод.Ураганом вскипелНарод.На империю всталиВ рядИ крестьянинИ пролетарьят.Там, в России,Дворянский бичБыл наш строгий отецИльич.А на Востоке,Здесь,26 их было,26.

. . . . . . . . . . . . .

Свет небес все синейИ синей.Молкнет говорДорогих теней.Кто в висок прострелен,А кто в грудь.К Ахч-КуймеИх обратный путь…

Пой, поэт, песню,Пой,Ситец неба такойГолубой.Море тоже рокочетПеснь —26 их было,26.

Сентябрь 1924Баку

Посвящается П. Чагину

Я о своем талантеМного знаю.Стихи – не очень трудные дела.Но более всегоЛюбовь к родному краюМеня томила,Мучила и жгла.

Стишок писнуть,Пожалуй, всякий можетО девушке, о звездах, о луне…Но мне другое чувствоСердце гложет,Другие думыДавят череп мне.

Хочу я быть певцомИ гражданином,Чтоб каждому,Как гордость и пример,Был настоящим,А не сводным сыномВ великих штатах СССР.

Я из Москвы надолго убежал:С милицией я ладитьНе в сноровке,За всякий мой пивной скандалОни меня держалиВ тигулевке.

Благодарю за дружбу граждан сих,Но очень жесткоСпать там на скамейкеИ пьяным голосомЧитать какой-то стихО клеточной судьбеНесчастной канарейки.

Я вам не кенар!Я поэт!И не чета каким-то там Демьянам.Пускай бываю иногда я пьяным,Зато в глазах моихПрозрений дивных свет.

Я вижу все.И ясно понимаю,Что эра новая —Не фунт изюму нам,Что имя ЛенинаШумит, как ветр по краю,Давая мыслям ход,Как мельничным крылам.

Вертитесь, милые!Для вас обещан прок.Я вам племянник,Вы же мне все дяди.Давай, Сергей,За Маркса тихо сядем,Понюхаем премудростьСкучных строк.

Дни, как ручьи, бегутВ туманную реку.Мелькают города,Как буквы по бумаге.Недавно был в Москве,А нынче вот в Баку.В стихию промысловНас посвящает Чагин.

«Смотри,– он говорит,—Не лучше ли церквейВот эти вышкиЧерных нефть-фонтанов.Довольно с нас мистических туманов.Воспой, поэт,Что крепче и живей».

Нефть на воде,Как одеяло перса,И вечер по небуРассыпал звездный куль.Но я готов поклястьсяЧистым сердцем,Что фонариПрекрасней звезд в Баку.

Я полон дум об индустрийной мощи,Я слышу голос человечьих сил.Довольно с насНебесных всех светил,Нам на землеУстроить это проще.

И, самого себяПо шее гладя,Я говорю:«Настал наш срок,Давай, Сергей,За Маркса тихо сядем,Чтоб разгадатьПремудрость скучных строк».

1924

Мы многое еще не сознаем,Питомцы ленинской победы,И песни новыеПо-старому поем,Как нас учили бабушки и деды.

Друзья! Друзья!Какой раскол в стране,Какая грусть в кипении веселом!Знать, оттого так хочется и мне,Задрав штаны,Бежать за комсомолом.

Я уходящих в грусти не виню,Ну, где же старикамЗа юношами гнаться?Они несжатой рожью на корнюОстались догнивать и осыпаться.

И я, я сам —Не молодой, не старый,Для времени навозом обречен.Не потому ль кабацкий звон гитарыМне навевает сладкий сон?

Гитара милая,Звени, звени!Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,Чтоб я забыл отравленные дни,Не знавшие ни ласки, ни покоя.

Советскую я власть виню,И потому я на нее в обиде,Что юность светлую моюВ борьбе других я не увидел.

Что видел я?Я видел только бойДа вместо песенСлышал канонаду.Не потому ли с желтой головойЯ по планете бегал до упаду?

Но все ж я счастлив.В сонме бурьНеповторимые я вынес впечатленья.Вихрь нарядил мою судьбуВ золототканое цветенье.

Я человек не новый!Что скрывать?Остался в прошлом я одной ногою,Стремясь догнать стальную рать,Скольжу и падаю другою.

Но есть иные люди.ТеЕще несчастней и забытей,Они, как отрубь в решете,Средь непонятных им событий.

Я знаю ихИ подсмотрел:Глаза печальнее коровьих.Средь человечьих мирных дел,Как пруд, заплесневела кровь их.

Кто бросит камень в этот пруд?Не троньте!Будет запах смрада.Они в самих себе умрут,Истлеют падью листопада.

А есть другие люди,Те, что верят,Что тянут в будущее робкий взгляд.Почесывая зад и перед,Они о новой жизни говорят.

Я слушаю. Я в памяти смотрю,О чем крестьянская судачит оголь:«С Советской властью жить нам по нутрю…Теперь бы ситцу… Да гвоздей немного…»

Как мало надо этим брадачам,Чья жизнь в сплошномКартофеле и хлебе.Чего же я ругаюсь по ночамНа неудачный горький жребий?

Я тем завидую,Кто жизнь провел в бою,Кто защищал великую идею.А я, сгубивший молодость свою,Воспоминаний даже не имею.

Какой скандал!Какой большой скандал!Я очутился в узком промежутке.Ведь я мог датьНе то, что дал,Что мне давалось ради шутки.

Гитара милая,Звени, звени!Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,Чтоб я забыл отравленные дни,Не знавшие ни ласки, ни покоя.

Я знаю, грусть не утопить в вине,Не вылечить душиПустыней и отколом.Знать, оттого так хочется и мне,Задрав штаны,Бежать за комсомолом.

2 ноября 1924

Товарищи, сегодня в горе я,Проснулась больВ угасшем скандалисте!Мне вспомниласьПечальная история —История об Оливере Твисте.

Мы все по-разномуСудьбой своей оплаканы.Кто крепость знал,Кому Сибирь знакома.Знать, потому теперьПопы и дьяконыО здравьи молятсяВсех членов Совнаркома.

И потому крестьянинС водки штофа,Рассказывая сродникам своим,Глядит на Маркса,Как на Саваофа,Пуская ЛенинуВ глаза табачный дым.

Ирония судьбы!Мы все остращены.Над старым твердоВставлен крепкий кол.Но все ж у насМонашеские общиныС «аминем» ставятКаждый протокол.

И говорят,Забыв о днях опасных:«Уж как мы их…Не в пух, а прямо в прах…Пятнадцать штук я самЗарезал красных,Да столько ж каждый,Всякий наш монах».

Россия-мать!Прости меня,Прости!Но эту дикость, подлую и злую,Я на своем недлительном путиНе приголублюИ не поцелую.

У них жилища есть,У них есть хлеб,Они с молитвамиИ благостны и сыты.Но есть на этойГорестной земле,Что всеми добрымиИ злыми позабыты.

Мальчишки лет семи-восьмиСнуют средь штатов без призора,Бестелыми корявыми костьмиОни нам знакТяжелого укора.

Товарищи, сегодня в горе я,Проснулась боль в угасшем скандалисте.Мне вспомниласьПечальная история —История об Оливере Твисте.

Я тоже росНесчастный и худой,Средь жидких,Тягостных рассветов.Но если б встали всеМальчишки чередой,То были б тысячиПрекраснейших поэтов.

В них Пушкин,Лермонтов,Кольцов,И наш Некрасов в них,В них я,В них даже Троцкий,Ленин и Бухарин.Не потому ль мой грустьюВеет стих,Глядя на ихНевымытые хари.

Я знаю будущее…Это их…Их календарь…И вся земная слава.Не потому льМой горький, буйный стихДля всех других —Как смертная отрава.

Я только им пою,Ночующим в котлах,Пою для них,Кто спит порой в сортире.О, пусть ониХотя б прочтут в стихах,Что есть за нихОбиженные в мире.

1924

Вы помните,Вы всё, конечно, помните,Как я стоял,Приблизившись к стене,Взволнованно ходили вы по комнатеИ что-то резкоеВ лицо бросали мне.

Вы говорили:Нам пора расстаться,Что вас измучилаМоя шальная жизнь,Что вам пора за дело приниматься,А мой удел —Катиться дальше, вниз.

Любимая!Меня вы не любили.Не знали вы, что в сонмище людскомЯ был, как лошадь загнанная в мыле,Пришпоренная смелым ездоком.

Не знали вы,Что я в сплошном дыму,В разворочённом бурей бытеС того и мучаюсь, что не пойму —Куда несет нас рок событий.

Лицом к лицуЛица не увидать.Большое видится на расстояньи.Когда кипит морская гладь,Корабль в плачевном состояньи.

Земля – корабль!Но кто-то вдругЗа новой жизнью, новой славойВ прямую гущу бурь и вьюгЕе направил величаво.

Ну кто ж из нас на палубе большойНе падал, не блевал и не ругался?Их мало, с опытной душой,Кто крепким в качке оставался.

Тогда и яПод дикий шум,Незрело знающий работу,Спустился в корабельный трюм,Чтоб не смотреть людскую рвоту.

Тот трюм был —Русским кабаком.И я склонился над стаканом,Чтоб, не страдая ни о ком,Себя сгубитьВ угаре пьяном.

Любимая!Я мучил вас,У вас была тоскаВ глазах усталых:Что я пред вами напоказСебя растрачивал в скандалах.

Но вы не знали,Что в сплошном дыму,В разворочённом бурей бытеС того и мучаюсь,Что не пойму,Куда несет нас рок событий…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Теперь года прошли,Я в возрасте ином.И чувствую и мыслю по-иному.И говорю за праздничным вином:Хвала и слава рулевому!

Сегодня яВ ударе нежных чувств.Я вспомнил вашу грустную усталость.И вот теперьЯ сообщить вам мчусь,Каков я былИ что со мною сталось!

Любимая!Сказать приятно мне:Я избежал паденья с кручи.Теперь в советской сторонеЯ самый яростный попутчик.

Я стал не тем,Кем был тогда.Не мучил бы я вас,Как это было раньше.За знамя вольностиИ светлого трудаГотов идти хоть до Ламанша.

Простите мне…Я знаю: вы не та —Живете выС серьезным, умным мужем;Что не нужна вам наша маета,И сам я вамНи капельки не нужен.

Живите так,Как вас ведет звезда,Под кущей обновленной сени.С приветствием,Вас помнящий всегдаЗнакомый вашСергей Есенин.

1924

Писали раньшеЯмбом и октавой.Классическая формаУмерла.Но ныне, в век нашВеличавый,Я вновь ей вздернулУдила.

Земля далекая!Чужая сторона!Грузинские кремнистые дороги.Вино янтарноеВ глаза струит луна,В глаза глубокие,Как голубые роги.

Поэты Грузии!Я ныне вспомнил вас.Приятный вечер вам,Хороший, добрый час!

Товарищи по чувствам,По перу,Словесных рек кипениеИ шорох,Я вас люблю,Как шумную Куру,Люблю в пирах и в разговорах.

Я – северный ваш другИ брат!Поэты – все единой крови.И сам я тоже азиатВ поступках, в помыслахИ слове.

И потому в чужойСтранеВы близкиИ приятны мне.

Века всё смелют,Дни пройдут,Людская речьВ один язык сольется.Историк, сочиняя труд,Над нашей рознью улыбнется.

Он скажет:В пропасти временЕсть изысканья и приметы…Дралися сонмища племен,Зато не ссорились поэты.

СвидетельствуетВещий знак:Поэт поэтуЕсть кунак.

СамодержавныйРусский гнетСжимал все лучшее за горло,Его мы кончили —И вотСвобода крылья распростерла.

И каждый в племени своем,Своим мотивом и наречьем,Мы всякПо-своему поем,Поддавшись чувствамЧеловечьим…

Свершился дивныйРок судьбы:Уже мы большеНе рабы.

Поэты Грузии,Я ныне вспомнил вас,Приятный вечер вам,Хороший, добрый час!..

Товарищи по чувствам,По перу,Словесных рек кипениеИ шорох,Я вас люблю,Как шумную Куру,Люблю в пирах и в разговорах.

1924

Чего же мнеЕще теперь придумать,О чем теперьЕще мне написать?Передо мнойНа столике угрюмомЛежит письмо,Что мне прислала мать.

Она мне пишет:«Если можешь ты,То приезжай, голубчик,К нам на святки.Купи мне шаль,Отцу купи порты,У нас в домуБольшие недостатки.

Мне страх не нравится,Что ты поэт,Что ты сдружилсяС славою плохою.Гораздо лучше бС малых летХодил ты в поле за сохою.

Стара я сталаИ совсем плоха,Но если б домаБыл ты изначала,То у меняБыла б теперь снохаИ на ногеВнучонка я качала.

Но ты детейПо свету растерял,Свою женуЛегко отдал другому,И без семьи, без дружбы,Без причалТы с головойУшел в кабацкий омут.

Любимый сын мой,Что с тобой?Ты был так кроток,Был ты так смиренен.И говорили все наперебой:Какой счастливыйАлександр Есенин!

В тебе надежды нашиНе сбылись,И на душеС того больней и горьше,Что у отцаБыла напрасной мысль,Чтоб за стихиТы денег брал побольше.

Хоть сколько б тыНи брал,Ты не пошлешь их в дом,И потому так горькоРечи льются,Что знаю яНа опыте твоем:Поэтам деньги не даются.

Мне страх не нравится,Что ты поэт,Что ты сдружилсяС славою плохою.Гораздо лучше бС малых летХодил ты в поле за сохою.

Теперь сплошная грусть,Живем мы, как во тьме.У нас нет лошади.Но если б был ты в доме,То было б все,И при твоем уме —Пост председателяВ волисполкоме.

Тогда б жилось смелей,Никто б нас не тянул,И ты б не зналНенужную усталость.Я б заставлялаПрястьТвою жену,А ты как сынПокоил нашу старость».. . . . . . . . . . . . . . . .

Я комкаю письмо,Я погружаюсь в жуть.Ужель нет выходаВ моем пути заветном?Но все, что думаю,Я после расскажу.Я расскажуВ письме ответном…

1924

Старушка милая,Живи, как ты живешь.Я нежно чувствуюТвою любовь и память.Но только тыНи капли не поймешь —Чем я живуИ чем я в мире занят.

Теперь у вас зима,И лунными ночами,Я знаю, тыПомыслишь не одна,Как будто ктоЧеремуху качаетИ осыпаетСнегом у окна.

Родимая!Ну как заснуть в метель?В трубе так жалобноИ так протяжно стонет.Захочешь лечь,Но видишь не постель,А узкий гробИ – что тебя хоронят.

Как будто тысячаГнусавейших дьячков,Поет она плакидой —Сволочь-вьюга!И снег ложитсяВроде пятачков,И нет за гробомНи жены, ни друга!

Я более всегоВесну люблю.Люблю разливСтремительным потоком,Где каждой щепке,Словно кораблю,Такой простор,Что не окинешь оком.

Но ту весну,Которую люблю,Я революцией великойНазываю!И лишь о нейСтрадаю и скорблю,Ее однуЯ жду и призываю!

Но эта пакость —Хладная планета!Ее и в триста солнцПока не растопить!Вот потомуС больной душой поэтаПошел скандалить я,Озорничать и пить.

Но время будет,Милая, родная!Она придет, желанная пора!Недаром мыПрисели у орудий:Тот сел у пушки,Этот – у пера.

Забудь про деньги ты,Забудь про все.Какая гибель?!Ты ли это, ты ли?Ведь не корова я,Не лошадь, не осел,Чтобы меняИз стойла выводили!

Я выйду сам,Когда настанет срок,Когда пальнутьПридется по планете.И, воротясь,Тебе куплю платок,Ну, а отцуКуплю я штуки эти.

Пока ж – идет метель.И тысячей дьячковПоет она плакидой —Сволочь-вьюга.И снег ложитсяВроде пятачков,И нет за гробомНи жены, ни друга.

1924

Покинул яРодимое жилище.Голубчик! Дедушка!Я вновь к тебе пишу.У вас под окнамиТеперь метели свищут,И в дымовой трубеПротяжный вой и шум,

Как будто сто чертейЗалезло на чердак.А ты всю ночь не спишьИ дрыгаешь ногою.И хочется тебе,Накинув свой пиджак,Пойти туда,Избить всех кочергою.

Наивность милаяНетронутой души!Недаром прадедЗа овса три мерыТебя к дьячку водилВ заброшенной глушиУчить: «Достойно есть»И с «Отче» «Символ веры».

Хорошего коня пасут.Отборный кормЕму любви порука.И, самого себяПризвав на суд,Тому же са́момуТы обучать стал внука.

Но внук учебы этойНе постиг.И, к горечи твоей,Ушел в страну чужую.По-твоему, теперьБродягою брожу я,Слагая в помыслахНенужный глупый стих.

Ты говоришь,Что у тебя украли,Что я дурак,А город – плут и мот.Но только, дедушка,Едва ли так, едва ли,

Плохую лошадьВор не уведет.Плохую лошадьСо двора не сгонишь,Но тот, кто хочетЗнать другую гладь,Тот скажет:Чтоб не сгнить в затоне,Страну роднуюНужно покидать.

Вот я и кинул.Я в стране далекой.Весна.Здесь розы больше кулака.И я твоейСудьбине одинокойПривет их теплыйШлю издалека.

Теперь метельВовсю свистит в Рязани.А у тебяМеня увидеть зуд.Но ты ведь знаешь —Никакие саниТебя сюдаКо мне не довезут.

Я знаю —Ты б приехал к розам,К теплу.Да только вот беда:Твое проклятьеСиле паровозаТебя навекНе сдвинет никуда.

А если я помру?Ты слышишь, дедушка?Помру я?Ты сядешь или нет в вагон,Чтобы присутствоватьНа свадьбе похоронИ спеть в последнююПечаль мне «аллилуйя»?

Тогда садись, старик.Садись без слез,Доверься тыСтальной кобыле.Ах, что за лошадь,Что за лошадь паровоз!Ее, наверное,В Германии купили.

Чугунный рот ееПривык к огню,И дым над ней, как грива,—Черен, густ и четок.Такую б гривуНашему коню,То сколько б вышлоРазных швабр и щеток!

Я знаю —Время даже камень крошит.И ты, старик,Когда-нибудь поймешь,Что, даже лучшуюВпрягая в сани лошадь,В далекий крайЛишь кости привезешь.

Поймешь и то,Что я ушел недаромТуда, где бегБыстрее, чем полет.В стране, объятой вьюгойИ пожаром,Плохую лошадьВор не уведет.

Декабрь 1924Батум

Прядите, дни, свою былую пряжу,Живой души не перестроить ввек.Нет!Никогда с собой я не полажу,Себе, любимому,Чужой я человек.

Хочу читать, а книга выпадает,Долит зевота,Так и клонит в сон…А за окномПротяжный ветр рыдает,Как будто чуяБлизость похорон.

Облезлый кленСвоей верхушкой чернойГнусавит хриплоВ небо о былом.Какой он клен?Он просто столб позорный —На нем бы вешатьИль отдать на слом.

И первогоМеня повесить нужно,Скрестив мне руки за спиной,За то, что песнейХриплой и недужнойМешал я спатьСтране родной.

Я не люблюРаспевы петухаИ говорю,Что если был бы в силе,То всем бы петухамЯ выдрал потроха,Чтобы ониНочьми не голосили.

Но я забыл,Что сам я петухомОрал вовсюПеред рассветом края,Отцовские заветы попирая,Волнуясь сердцемИ стихом.

Визжит метель,Как будто бы кабан,Которого зарезать собрались.Холодный,Ледяной туман,Не разберешь,Где даль,Где близь…

Луну, наверное,Собаки съели —Ее давноНа небе не видать.Выдергивая нитку из кудели,С веретеномВедет беседу мать.

Оглохший котВнимает той беседе,С лежанки свесивВажную главу.Недаром говорятПугливые соседи,Что он похожНа черную сову.

Глаза смежаются,И как я их прищурю,То вижу въявьИз сказочной поры:Кот лапой мнеПоказывает дулю,А мать – как ведьмаС киевской горы.

Не знаю, болен яИли не болен,Но только мыслиБродят невпопад.В ушах могильныйСтук лопатС рыданьем дальнихКолоколен.

Себя усопшегоВ гробу я вижу.Под аллилуйныеСтенания дьячкаЯ веки мертвому себеСпускаю ниже,Кладя на нихДва медных пятачка.

На эти деньги,С мертвых глаз,Могильщику теплее станет,—Меня зарыв,Он тот же часСебя сивухой остаканит.

И скажет громко:«Вот чудак!Он в жизниБуйствовал немало…Но одолеть не мог никакПяти страницИз „Капитала“».

Декабрь 1924

Припадок кончен.Грусть в опале.Приемлю жизнь, как первый сон.Вчера прочел я в «Капитале»,Что для поэтов —Свой закон.

Метель теперьХоть чертом вой,Стучись утопленником голым,Я с отрезвевшей головойТоварищ бодрым и веселым.

Гнилых нам нечего жалеть,Да и меня жалеть не нужно,Коль мог покорно умеретьЯ в этой завирухе вьюжной.

Тинь-тинь, синица!Добрый день!Не бойся!Я тебя не трону.И коль угодно,На плетеньСадись по птичьему закону.

Закон вращенья в мире есть,Он – отношеньеСредь живущих.Коль ты с людьми единой кущи,Имеешь правоЛечь и сесть.

Привет тебе,Мой бедный клен!Прости, что я тебя обидел.Твоя одежда в рваном виде,Но будешьНовой наделен.

Без ордера тебе апрельЗеленую отпустит шапку,И тихоВ нежную охапкуТебя обнимет повитель.

И выйдет девушка к тебе,Водой окатит из колодца,Чтобы в суровом октябреТы мог с метелями бороться.

А ночьюВыплывет луна.Ее не слопали собаки:Она была лишь не виднаИз-за людскойКровавой драки.

Но драка кончилась…И вот —Она своим лимонным светомДеревьям, в зелень разодетым,Сиянье звучноеПольет.

Так пей же, грудь моя,Весну!Волнуйся новымиСтихами!Я нынче, отходя ко сну,Не поругаюсьС петухами.

Земля, земля!Ты не металл.Металл ведьНе пускает почку.Достаточно попастьНа строчкуИ вдруг —Понятен «Капитал».

Декабрь 1924

Cтихотворения 1925 года