Это я — Елена: Интервью с самой собой. Стихотворения - Елена Щапова-де Карли Страница 28

— Давай, — как всегда, флегматично сказал Юра, — может, заплатят аванс, тогда пойдем в Клозери де Лила или в ля Куполь. У меня в данный момент — десять франков, галерейщик лишнего не платит.

Вечером зашла я к Юрке. Он уныло бродил по своей маленькой мастерской. Немытые тарелки, полотна, краски, кое-как застеленная постель. В бутылке на донышке высматривалось виски. Стены затянуты коричневой мешковиной. И от всей этой тоски и бедности выть хочется. Да еще на улице, как полагается, моросит отвратительный дождь.

— Юра, так жить — нельзя, пошли куда-нибудь.

— Куда?

— У тебя сколько денег?

— У меня — тридцать долларов, а у тебя?

— У меня — тоже тридцать.

— Ты же работаешь, снимаешься, куда деньги-то тратишь?

— Старик, живу не по средствам, покупаю дорогие тряпки и езжу на такси. Между прочим, иногда сама себя приглашаю в ресторан и преподношу себе цветы.

— А… Ну, тогда — конечно, — он зевнул.

— Ну, что делать-то будем? На улице — дождь?

— Дождь. Я еще сегодня никуда не выходил, не знаю, как там. Посмотри, сегодня нарисовал… — Юрка рисовал затуманенные, как во сне, двери и окна. Рисовал он их мастерски. От них веяло темными голландцами. Успех был ему обеспечен, но в искусстве, как и на военной службе, все дают за выслугу лет. — Нравится?

— Очень.

— Нет, серьезно?

— Да.

— А здесь не темновато?

— Ну, если бы высветлил чуть-чуть, — было бы лучше.

— Да? Я тоже так думал. Слишком темно, почти ничего не видно. — Мы замолчали.

— Леня заходил, сказал, что в ля Куполе богатые бабы мужиков покупают. Может, попробуем.

Я эту мысль поддерживаю, и мы едем в ля Куполь. Мы садимся на террасе и заказываем кофе. Юрочка скучающе оглядывает террасу. Народу мало, а сексуально озабоченных дам не видно вообще.

За окном моросит дождь. Вышагивает хромая проститутка. Проститутка стара и некрасива, как эта погода. Над ней раскрыт старенький китайский зонтик.

— Юрка, твоя коллега, — шучу я. Юрка хмыкает.

— Тебе понравилось то, что я сейчас делаю?

— Очень.

— Выставка в ноябре. Вишельман гарантирует успех.

— Знаешь, здорово! Так это еще никто никогда не делал. Красиво…

Проститутка теперь больше не маячила. Она встала.

— Юра, я думаю, она — молодец, что решила стать проституткой. Бесплатно ее бы никто не выебал, а так она сразу двух зайцев убивает.

— Ты что, на меня, что ли, намекаешь?

В этот момент на пороге появилась шикарно одетая дама с живым произведением искусства — юношей лет восемнадцати. Дама что-то рассказывала. Юноша улыбался по-майски. Юрка как-то крякнул и сказал, что Леня дурак, если не понимает разницы между тридцатью шестью и восемнадцатью. Мы расплатились за кофе и пошли к выходу. Юрка на ходу заворачивал шарф и слова вокруг шеи:

— Куда же он меня, дурак, позвал? Не видно что ли: я — и этот мальчик…

— Да, Юрка, мальчик был очень красив и молод.

Я еще раз посмотрела на них, теперь уже через окно, им принесли шампанское. Хромая проститутка исчезла.

…В герое этом увидел вдруг себя

Вся жизнь, как лето

Для чего ж зима?..

— Вы часто отвечаете на телефонные звонки?

— Всегда, если не в постели с любимым человеком.

— С кем бы вам хотелось познакомиться?

— Со шпионом.

Питер Брук звонил каждый вечер, но никакого желания видеть незнакомого человека не было. И вот однажды…

Я лежала в черной ванной и думала, что совсем неплохо ловить на себе взгляд чистых зеркал, совсем неплохо жить и являть собою некий фантазм. Сейчас же из мыльных пузырей и вздулась фраза, которую я приподняла большим пальцем ноги: замашка балетного романтика и рисунок австрийского императора привели его к болезненной чувственности трех текущих свеч в ночном канделябре…

Фантазм сидел в двенадцать часов ночи в саду за столом, под деревом, которое в русской литературе называется размашистым и, кажется, орех. Впрочем, над названием он себе голову долго не ломал, а лишь вкушал эту дачную французскую романтику, где был совершенно один. Как и полагается фантазму, он был в белом, его ничто не раздражало, за исключением пьяных голосов, доносившихся иногда с соседской дачи. Хорошо ли ему было? — Ох, хорошо.

Стояла, лежала, сидела или, может, висела душная июльская ночь. Черная бабочка приятно раскрывала большие нешумные глаза и спрашивала: «Зачем?..» Мотыльки упорно обжигали себе крылья, пробуя обнюхать поплывшие свечи. Зеленобокая саранча проползла по садовому столу и, поняв, что в чужом пиру — похмелье, поспешно скрылась в красноглазом будуаре смородины…

Его «нечто», как и «ничто» были прерваны телефонным звонком. Говорить о том, что это был Питер Брук, нет смысла. То ли из хулиганства, то ли вспоминая слова Юрки, но я спросила его на языке диких северных племен, как он поживает. Его ответ оказался горошиной, которая из меткой рогатки восьмилетнего негодяя попала мне в ногу. Он говорил по-русски с акцентом сгнившего персика.

На вопрос, когда я окажу ему честь быть принятым, — я ответила, что моя благосклонность распространяется на него с сегодняшнего вечера.

— Тогда я буду сейчас же!

И он с расторопностью хозяйки, которая боится обвариться кипятком, поспешно бросил трубку. (Ха, испугался, что я могу передумать или назначить время.)

Разочарованию моему не было границ: Питер Брук оказался известным английским режиссером и всего лишь однофамильцем американского шпиона. Когда я поняла, что он не собирается делать из меня Мату Хари, — было поздно.

Молния блеснула в моей маленькой студии. С громом, градом и дымом неумолимое чудовище хотело в жертву фантазм.

— Мария не ошиблась, когда рассказывала о тебе. Наконец-то, наконец я нашел то, что искал…

— Ты веришь ли, веришь, что существуют вампиры? Ты веришь в наслаждение жертвы и мучителя?..

Я верила во все, но не могла поверить, что этот маленький, крепкий, коротконогий садист и есть потомок маркиза де Сада, который напал на меня в моем собственном доме. Его образ никак не вязался с образом высоких, худых, широкоплечих садистов из «Истории О…»

— Вы шпион?

— Нет, я артист.

— Вы