Борис Слуцкий - Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939–1961 Страница 29

РУБИКОН

Нас было десять поэтов,Не уважавших друг друга,Но жавших друг другу руки.

Мы были в командировкеВ Италии. Нас таскалиПо Умбрии и Тоскане

На митинги и приемы.В унылой спешке банкетовМы жили — десять поэтов.

А я был всех моложеИ долго жил за границейИ знал, где что хранится,

В котором городе — площадь,И башня в которой Пизе,А также в которой мызе

Отсиживался Гарибальди,И где какая картина,И то, что Нерон — скотина.

Старинная тарахтелка —Автобус, возивший группу,Но гиды веско и грубо

И безапелляционноКричали термины славы.Так было до Рубикона.

А Рубикон — речонкаС довольно шатким мосточком.— Ну что ж, перейдем пешочком,

Как некогда Юлий Цезарь,—Сказал я своим коллегам,От спеси и пота — пегим.

Оставили машину,Шестипудовое брюхоПрокофьев вытряхнул глухо,

И любопытный Мартынов,Пошире глаза раздвинув,Присматривался к Рубикону,

И грустный, сонный ТвардовскийУнылую думу думал,Что вот Рубикон — таковский,

А все-таки много лучшеМосква-река или ПрипятьИ очень хочется выпить,

И жадное любопытствоЛучилось из глаз Смирнова[11],Что вот они снова, снова

Ведут разговор о власти,Что цезарей и сенатыТеперь вспоминать не надо.

А Рубикон струился,Как в первом до Р. X. веке,Журча, как соловейка.

И вот, вспоминая каждыйПро личные рубиконы,Про преступленья закона,

Ритмические нарушения,Внезапные находкиИ правды обнаруженье,

Мы перешли речонку,Что бормотала кроткоИ в то же время звонко.

Да, мы перешли речонку.

ПРОЗАИКИ

Артему Веселому, Исааку Бабелю, Ивану Катаеву, Александру Лебеденко[12]

Когда русская проза пошла в лагеря —В землекопы,А кто половчей — в лекаря,В дровосеки, а кто потолковей — в актеры,В парикмахерыИли в шоферы, —Вы немедля забыли свое ремесло:Прозой разве утешишься в горе?Словно утлые щепки,Вас влекло и несло,Вас качало поэзии море.

По утрам, до поверки, смирны и тихи,Вы на нарах слагали стихи.От бескормиц, как палки, тощи и сухи,Вы на марше творили стихи.Из любой чепухиВы лепили стихи.

Весь барак, как дурак, бормотал, подбиралРифму к рифме и строчку к строке.То начальство стихом до костей пробирал,То стремился излиться в тоске.

Ямб рождался из мерного боя лопат,Словно уголь он в шахтах копался,Точно так же на фронте из шага солдатОн рождался и в строфы слагался.

А хорей вам за пайку заказывал вор,Чтобы песня была потягучей,Чтобы длинной была, как ночной разговор,Как Печора и Лена — текучей.

А поэты вам в этом помочь не могли,Потому что поэты до шахт не дошли.

ЧАСТУШКИ

Частушки Северной области —Суровые,            как самаВ Северной этой областиБушующая зима.

Частушки-коротушкиВеселые девки поют,А бьют они —словно пушкиБольшого калибра бьют.

Они палача и паяцаБили всегда наповал.Сталин частушек —                                  боялся.Ежов за них —                      убивал.

ЛОПАТЫ

На рассвете с утра пораньшеПо сигналу пустеют нары.Потолкавшись возле параши,На работу идут коммунары.

Основатели этой державы,Революции слава и совесть —На работу!С лопатою ржавой.Ничего! Им лопата не новость.

Землекопами некогда были.А потом — комиссарами стали.А потом их сюда посадилиИ лопаты корявые дали.

Преобразовавшие землюСноваТычутЛопатойВ планетуИ довольны, что вылезла зелень,Знаменуя полярное лето.

ИДЕАЛИСТЫ В ТУНДРЕ

Философов высылалиВагонами, эшелонами,А после их поселялиМежду лесами зелеными,А после ими чернилиТундру — белы снега,А после их заметалаТундра, а также — пурга.

Философы — идеалисты:Туберкулез, пенсне,—Но как перспективы мглисты,Не различишь, как во сне.Томисты, гегельянцы,Платоники[13] и т. д.,А рядом — преторианцыС наганами и тэтэ[14].

Былая жизнь, как чарка,Выпитая до дна.А рядом — вышка, овчарка.А смерть — у всех одна.Приготовлением к гибелиЖизнь          кто-то из них назвал.Эту мысль не выбилиИз них           барак и подвал.

Не выбили — подтвердили:Назвавший был не дурак.Философы осветилиГустой заполярный мрак.Они были мыслью тундры.От голоданья легки,Величественные, как туры,Небритые, как босяки,Торжественные, как монахи,Плоские, как блины,Но триумфальны, как аркиВ Париже              до войны.

ИЗ НАГАНА

В то время револьверы были разрешены.Революционеры хранили свои револьверыВ стальных казенных сейфах,Поставленных у стены,Хранили, пока не терялиЛюбви, надежды и веры.

Потом, подсчитав на бумагеИли прикинув в умеВозможности, перспективыИ подведя итоги,Они с одного удара делали резюме,Протягивали ноги.

Пока оседало тело,Воспаряла душаИ, сделав свое дело,Пробивалась дальше —Совсем не так, как в жизни,Ни капельки не спеша,И точно так же, как в жизни, —Без никоторой фальши.

«Дети врагов народа…»

Дети врагов народа —Дочери, сыновья,Остаточная порода,Щепки того дровья,Что вспыхнуло и сгорелоВ тридцать седьмом году,Нынче снова без делаС вами день проведу.

Длинные разговорыБудут происходить.Многие приговорыНадобно обсудить.Не обсудить, а вспомнитьБедствия и людей.Надо как-то заполнитьЭтот бескрайний день.

Пасмурная природа.Птицы на юг летят.Дети врагов народаВ детство свое глядят.Где оно, детство, где оно?Не разглядеть ничего.Сделано дело, сделано.Не переделать его.

ПОДЛЕСОК

Настоящего леса не знал, не застал:Я, мальчишкой, в московских газетах читал,Как его вырубали под корень.Удивляло меня, поражало                                          тогда,До чего он покорен.Тихо падал, а как величаво шумел!Разобраться я в этом тогда не сумел.

Между тем проходили года, не спеша.Пересаженный в тундру подлесокВылезал из-под снега, тихонько дыша,Тяжело.Весь в рубцах и порезах.

Я о русской истории от сыновейУзнавал — из рассказов печальных:Где какого отца посушил суховей,Где который отец был начальник.Я часами, не перебивая, внимал,Кто кого назначал, и судил, и снимал.

Начинались истории эти в Кремле,А кончались в Нарыме, на Новой Земле.

Года два или больше выслушивал яТо, что мне излагали и сказывалиНевеселые дочери и сыновья,Землекопы по квалификации.

И решил я в ту пору, что есть доброта,Что имеется совесть и жалость,И не виделось более мне ни черта,Ничего мне не воображалось.

ПЕРЕСУД