Илья Сельвинский - Стихи Страница 3

Тринадцать миллионов... Что за цифра!

Какая даль за нею! Может быть,

Испания? Нет, больше! Вся Канада!

Тринадцать... М?

                          И вновь заныли раны,

По старой памяти просясь на фронт.

Пахнуло ветром Арктики! Что делать?

Гм... Успокоиться, во-первых. Вспомнить,

Что это ведь воззванье к молодежи,

А я? Моя-то молодость тово...

Я грубо в горсть ухватываю печень.

Черт... ни малейшей боли. Я за почки:

Дубасю кулаками по закоркам —

Но хоть бы что! Молчат себе. А сердце?

Тут входит оживленная жена:

"Какая новость! Слышал?"

                                 — "Да. Ужасно.

Прожить полвека, так желать покоя

И вдруг опять укладывать в рюкзак

Свое солдатство. А?"

                                 — "Не понимаю".

— "А что тут, собственно, не понимать?

Ну, еду... Ну, туда, бишь... в это... как там?

(Я сунул пальцем в карту наугад.)

Пишите, дорогие, в этот город!

Зовется он, как видите, "Кок...", "Кок..."

(Что за петушье имя?) "Кокчетав".

Вот именно. Туда. Вопросы будут?"

1954

Илья Сельвинский. Избранные произведения.

Библиотека поэта (Большая серия).

Ленинград: Советский писатель, 1972.

Кокчетав

Республику свою мы знаем плохо.

Кто, например, слыхал про Кокчетав?

А в нем сейчас дыхание пролога!

Внимательно газету прочитав,

Вы можете немало подивиться:

И здесь его название... И вот.

Оно уже вошло в передовицы

И, может быть, в историю войдет.

Здесь травка, словно тронутая хной,

Асфальт приподымает над собою,

Здесь грязи отливают синевою:

Копнешь — и задымится перегной;

Всё реже тут известнячок да глинка,

И хоть в кафе пиликают "тустеп",

Отсюда

         начинается

                    глубинка,

Великая

         нехоженая

                    степь.

Что знали мы о степях? Даль, безбрежье,

Ковыль уснувший, сонные орлы,

Легенда неподвижная забрезжит

Из марева такой дремотной мглы...

Про сон степной, Азовщину проехав,

Пленительно писал когда-то Чехов;

Исколесив казачий Дон и Сал,

Про ту же дрему Шолохов писал, —

А степь от беркута до краснотала

Неистовою жилкой трепетала!

Степь — это битва сорняков друг с другом.

Сначала появляется пырей.

Он мелковат, но прочих побыстрей

И занимает оборону кругом.

Но вот полыни серебристый звон...

Ордою сизой хлынув на свободу,

Из-под пырея выпивая воду,

Полынь его выталкивает вон!

А там типец, трава эркек, грудница...

И, наконец, за этими тремя

Летит ковыль, султанами гремя,

Когтями вцепится и воцарится.

Степь — это битва сорняков. Но степь

Есть также гнездование пеструшки,

А в этой мышке — тысяча судеб!

Пеструшкою бывает сыт бирюк,

Пеструшку бьет и коршун и канюк,

Поймать ее — совсем простая штука,

А душу вынуть — проще пустяка:

Ее на дно утаскивает щука,

Гадюка льется в норку пестряка,

И, наконец, все горести изведав,

Он кормит муравьишек-трупоедов.

Ковыльники пушные шевеля,

Пеструшкой степь посвистывает тонко,

Пеструшка в ней подобье ковыля,

И — да простит мне критик Тарасенков

Научный стиль поэзии моей —

Пеструшка — экономика степей.

И вдруг пошло, завыло, застучало

Какое-то железное начало.

Степь обомлела — и над богом трав

Вознесся городишко Кокчетав.

В обкоме заседают почвоведы,

Зоологи, политинструктора,

Мостовики, дорожники — и едут

Длиннющим эшелоном трактора.

Где древле был киргиз-кайсацкий Жуз,

Где хан скакал, жируя на угодьях,

Теперь in corpore[1] московский вуз —

И прыгает по кочкам "вездеходик",

В нем бороды великие сидят,

И яростно идет на стенку стенка

Испытанных в сражениях цитат

Из Дарвина, Мичурина, Лысенко,

И, как бывает в нашей стороне,

Спервоначалу всё как по струне,

Но вот пошли просчеты, неполадки,

Врывается и вовсе анекдот:

Ввозя людей, забыли про палатки.

А дело... Дело все-таки идет.

Вонзился пятиплужный агрегат —

И царственный ковыль под гильотины!

Но с этой же эпической годины

Пеструшка отступает наугад.

Увы, настали времена крутые:

Перебегают мышьи косяки.

За ними волки, лисы, корсаки.

Как за кормильцем аристократия,

А Кокчетаву грезятся в степи

На чистом поле горы урожая!

Он цифрами республику слепит,

Самой столице ростом угрожая.

Да, он растет с такого-то числа —

Недаром среди новых пятиплужий

У побережья гоголевской лужи

Античная гостиница взошла!

Недаром город обретает нрав,

И пусть перед родильным домом — яма,

Но паренек в четыре килограмма,

Родившись, назван гордо: "Кокчетав"!

Вы улыбнулись. Думаете, шутка,

Но чем же лучше, например, "Мишутка"?

1954

Илья Сельвинский. Избранные произведения.

Библиотека поэта (Большая серия).

Ленинград: Советский писатель, 1972.

Шумы

Кто не знает музыки степей?

Это ветер позвонит бурьяном,

Это заскрежещет скарабей,

Перепел пройдется с барабаном,

Это змейка вьется и скользит,

Шебаршит полевка-экономка,

Где-то суслик суслику свистит,

Где-то лебедь умирает громко.

Что же вдруг над степью понеслось?

Будто бы шуршанье, но резины,

Будто скрежет, но цепных колес,

Свист, но бригадирский, не крысиный —

Страшное, негаданное тут:

На глубинку чудища идут.

Всё живое замерло в степи.

Утка, сядь! Лисица, не ступи!

Но махины с яркими глазами

Выстроились и погасли сами.

И тогда-то с воем зимних вьюг

Что-то затрещало, зашипело,

Шум заметно вырастает в звук:

Репродуктор объявил Шопена.

Кто дыханием нежнейшей бури

Мир степной мгновенно покорил?

Словно плеском лебединых крыл,

Руки плещут по клавиатуре!

Нет, не лебедь — этого плесканья

Не добьется и листва платанья,

Даже ветру не произвести

Этой дрожи, сладостной до боли,

Этого безмолвия почти, —

Тишины из трепета бемолей.

Я стою среди глухих долин,

Маленький — и всё же исполин.

Были шумы. Те же год от года.

В этот мир вонзился шум иной:

Не громами сбитая природа —

Человеком созданная. Мной.

1954, Берлинский совхоз Кокчетавской области

Илья Сельвинский. Избранные произведения.

Библиотека поэта (Большая серия).

Ленинград: Советский писатель, 1972.

Первый пласт

Еще не расцвел над степью восток,

Но не дождаться утра —

И рупор сказал, скрывая восторг:

"Внимание, трактора!"

Громак переходит лужу вброд,

Оттер от грязи каблук,

Сел. Сейчас он двинет вперед

"С-80" и плуг.

У этого плуга пять корпусов,

По сталям сизый ручей.

Сейчас в ответ на новый зов

Пять упадут секачей.

Уже мотор на мягких громах,

Сигнала ждут топоры...

Так отчего же, товарищ Громак,

Задумался ты до поры?

Степь нахохлила каждую пядь,

Но плуг-то за пятерых!

Ее, бескрайнюю, распахать

Как новый открыть материк;

Она покроет любой недород,

Зерно пудовое даст.

Громак! Тебе поручает народ

Первый

        поднять

                    пласт.

Какая награда за 1000 прежний труд!

Но глубже, чем торжество,

Чует Громак: история тут...

И я понимаю его.

"Пошел!"

           Отливая, как серебро,

Трактор грянул серьгой.

Первый пласт поднялся на ребро,

За ним повалился другой.

И залоснился в жире своем,

Свиному салу сродни,

Фиолетовый чернозем,

Перегнои одни.

Первая... Первая борозда!

Но что

        одной

               за цена?

Этой ли тоненькой обуздать

               Такое, как целина?

Желтеет степь, и рыжеет дол —

Они

       во весь

                кругозор!

А трактор ниточку повел,

       Стремясь доползти до зорь.

Вокруг огромный горизонт,

Нахмуренный, злой...

А трактор медленно грызет