Николай Старшинов - Планета «Юлия Друнина», или История одного самоубийства Страница 3

Удивительный голос из прошлого века!..

Побродили мы по окрестностям Ялуторовска, а потом махнули на станцию Заводоуковск. Пробыли там несколько дней, отыскали могилу Юлиного отца. И еще продлили бы свое пребывание в этих местах. Но тут у нас кончились деньги, выданные мне на командировку. Мы остались буквально без копейки. А нам надо было еще добираться до Тюмени, а потом и до Москвы — более двух тысяч километров!..

Невеселые шли мы к вокзалу, надеясь «зайцами» добраться до Тюмени, а там предпринять что-то для возвращения домой. Все-таки областной центр!..

Идем налегке по скрипучему дощатому тротуару, смотрим уныло под ноги — хорошо еще, у нас не было ни чемодана, ни рюкзака, пустым-то легче…

И вдруг слышим:

— Молодой человек! Можно вас на одну минуточку для конФРИденциального разговора?

Я смотрю — стоит передо мной маленький человечек в помятом клетчатом картузе, с огромным желтым портфелем.

Говорю ему:

— Слушаю вас.

Он огляделся — нет ли поблизости кого, кто мог услышать наш разговор, и так вкрадчиво говорит:

— Вы знаете, я здесь нахожусь в командировке, пришлось немного задержаться, я поистратился и остался без копейки денег. А мне надо еще добираться до Владимира… Не можете ли вы купить у меня портфель? Смотрите, он совсем новый, большой, удобный!

И демонстрирует мне его — действительно, портфель что надо!

Покачал я сокрушенно головой и ответил бедолаге:

— Вы знаете, мы здесь тоже в командировке и тоже истратились, денег ни копейки. А нам надо добираться до Москвы. Так что, будем считать, что наш конФРИденциальный разговор закончен…

Маленький человечек с большим портфелем извинился и мгновенно исчез…

Пришли мы на станцию. Дождались поезда, идущего на Тюмень. Проехали два часа в тамбуре «зайцами». И были счастливы, что на сотню километров стали ближе к дому.

Побродили по городу. Удивились обилию берез в нем, особенно на улице Республики. Я даже начал писать стихи, стараясь поправить наше настроение:

Растрачены все рублики,Их ветер прочь унес…На улице РеспубликиШумит листва берез.И рад я ветру здешнему,И шелесту листвы…Но все же как мне, грешному,Добраться до Москвы?..

Дальше стихи у меня не пошли. И нам еще сильнее захотелось есть, поскольку мы не обедали уже сутки. И еще больше захотелось домой.

Куда обратиться за помощью?..

Но тут Юля вспомнила, что перед нашим отъездом из Москвы кто-то из студентов, узнав, что мы едем в Тюмень, предусмотрительно сказал ей:

— Будешь в Тюмени, обращайся в газету «Тюменская правда», прямо к главному редактору, Михаилу Васильевичу Коврижину, если понадобится в чем-то помощь. Он — добрый человек, отзывчивый, любит поэзию и поэтов и всегда выручает их в трудную минуту.

Правда, сама она наотрез отказалась идти к нему:

— Лучше я поеду «зайцем», чем буду унижаться…

И я сам решил попытать счастье, направился вредакцию газеты, прихватив с собой верстку моей первой книжки.

Было неловко, но я все-таки пошел на прием прямо к главному редактору.

За столом сидел седоватый, бодрый, подвижный и симпатичный человек. Принял он меня очень радушно. А когда я показал свое командировочное удостоверение, расспросил меня, где я был, что видел интересного.

Вкратце я рассказал ему о своем маршруте. Показал верстку своей книжки. Он полистал ее.

Я все не решался обратиться к нему за помощью. Попросил отметить командировочное удостоверение, помялся и уже готов был выйти из его кабинета, махнув на все рукой — будь что будет — поедем «зайцами» до Москвы… И от голода не помрем — всего двое суток езды…

Но он вовремя понял мою нерешительность:

— Вы в командировке-то уже давно… Должно быть, поистратились? Может, нужна помощь?..

О том, что нас двое, я умалчивал. А тут — рассказал все…

Он мгновенно позвонил по двум номерам. Позвал одновременно машинистку, которую попросил срочно перепечатать несколько моих стихотворений из моей верстки, и бухгалтера, которому вручил какую-то ведомость.

Пока он звонил на вокзал и договаривался о том, чтобы нам оставили билеты на московский поезд, пришла женщина-кассир и выдала мне сумму, которой должно было хватить и на билеты, и на наше пропитание…

Я, конечно, сказал ему самые благодарные слова, на какие только был способен. А он улыбнулся и сказал:

— Да я ведь знаю вас, поэтов, непрактичный вы народ… Вот только что у меня был один… из Владимира… Я и его отправил домой — не сидеть же ему в Сибири…

Я не выдержал:

— Такой… небольшого роста… с большим желтым портфелем?..

— Точно!.. А откуда вы знаете?..

Я рассказал ему о нашей встрече в Заводоуковске. А он рассмеялся. И сказал, чтобы я позвал Юлю — хотел и ее на дорогу напоить чаем. Но она отказалась идти в редакцию. А меня он все-таки угостил чаем с баранками и с собой их дал. А потом отправил на своей машине к поезду…

Через двое суток мы уже были в Москве. А через месяца полтора я получил несколько вырезок со своими стихами из «Тюменской правды» да еще оставшуюся от гонорара, после погашения моего долга, десятку…

Нужно рассказать и еще об одной самой последней и самой счастливой поездке, когда мы по командировке Союза писателей отправились в Карачаево-Черкесию на празднование ее четырехсотлетнего присоединения к России.

В составе делегации были В. Карцев, М. Дудин, М. Львов, Юля и я. Разместили нас в роскошных номерах гостиницы. Дали пропуска в ресторан и отправили на завтрак.

На столах ресторана чего-чего только не было! Но мы, как, впрочем, и наши товарищи, ограничились самыми скромными блюдами, поскольку денег у нас было в обрез.

А официанты настойчиво предлагали нам черную и красную икру, крабов, пятизвездочные коньяки, торты. Нам приходилось так же упорно отказываться от всего этого.

Но когда, позавтракав, мы хотели расплатиться, официанты заявили, что мы — гости, а с гостей они ничего не берут…

Помню, как все подшучивали друг над другом.

Сидят (справа налево): М. Дудин, Ю. Друнина, В. Карцев, О. Хубиев; стоят (справа налево): И. Кашпуров, М. Львов, А. Ханфенов, Н. Старшинов.

Впрочем, в обед и ужин мы, уже наученные, наверстали упущенное…

После нескольких выступлений в Черкесске и его окрестностях нас посадили в машины, погрузили в каждую из них ящики с виноградом, жареными курами, шампанским и коньяками, и мы по горным дорогам, которые нередко проходили всего в двадцати сантиметрах от обрыва в пропасть, отправились в Карачаевск, а потом на Домбай.

Юля была в восторге от бегущей внизу синей Теберды, от слепящего южного солнца, от многоярусных то субтропических, то северных еловых лесов, от белоголового Эльбруса, вонзившегося почти в самое солнце, от празднично одетых жителей окрестных аулов, вышедших приветствовать гостей…

В дороге Юля смеялась:

— Со вчерашнего дня мы, кажется, живем при коммунизме!..

Прежде чем написать эту и некоторые другие истории, я позвонил Юле и спросил — не будет ли она против того, что я расскажу их читателям? Она, как человек, в достаточной степени обладающий чувством юмора, конечно, не возражала, только попросила, чтобы я оговорился и сообщил им о том, что я ее известил о своем намерении.

Во взаимоотношениях поэтов с издательствами бывало немало курьезов. Когда выходила первая книжка Друниной «В солдатской шинели», произошел еще один.

Шел трудный послевоенный год — тысяча девятьсот сорок седьмой. Мы были студентами и молодоженами. Стипендия в Литературном институте тогда была мизерной — 147 рублей, на послереформенные деньги — 14 р. 70 к. Как инвалиды Великой Отечественной войны и пенсии мы получали примерно такие же. У нас росла годовалая дочь. И мы еле-еле перебивались с хлеба на воду…

Но вот наступило облегчение: у Юли пошла в набор книга. Когда ее сверстали, оказалось, что либо из нее надо было убрать несколько стихотворений, либо добавить три страницы.

Дополнить книгу было нечем. Стихи у Юли были, но по цензурным соображениям их в ту пору не пропускали. А сокращать книжку (она и без того оказалась небольшой) было жалко.

Довольно долгое время Юля задерживала верстку, надеясь добавить что-то новое. Но оно не появлялось. Наконец издательство категорически потребовало сдать ее в производство. И тогда я предложил Юле:

— Да возьми ты у меня одно большое стихотворение. Ну хотя бы «Дорогу Геленджик — Новороссийск», оно как раз и займет три страницы.

Она согласилась. Так эти стихи и вышли в ее книге. Они очень слабые, описательные, многословные. Больше их она, конечно, никогда не перепечатывала в своих книгах. Да и я в своих, конечно, не публиковал…

Но на этом история с ними не закончилась. Когда книжка вышла в свет, в одном из московских журналов на нее появилась рецензия. Очень доброжелательная. И особое место в ней было уделено этому стихотворению. Автор статьи, в частности, отмечал, что Друнина находится в поисках и стихотворение «Дорога Геленджик — Новороссийск» убедительно подтверждает эту его мысль — оно во многом резко отличается от ее остальных стихов.