Михаил Лермонтов - Бородино (сборник) Страница 3

Молитва

Я, матерь божия, ныне с молитвоюПред твоим образом, ярким сиянием,Не о спасении, не перед битвою,Не с благодарностью иль покаянием,

Не за свою молю душу пустынную,За душу странника в свете безродного;Но я вручить хочу деву невиннуюТёплой заступнице мира холодного.

Окружи счастием душу достойную;Дай ей сопутников, полных внимания,Молодость светлую, старость покойную,Сердцу незлобному мир упования.

Срок ли приблизится часу прощальномуВ утро ли шумное, в ночь ли безгласную —Ты восприять пошли к ложу печальномуЛучшего ангела душу прекрасную.

Ангел

По небу полуночи ангел летел,     И тихую песню он пел;И месяц, и звёзды, и тучи толпой     Внимали той песне святой.

Он пел о блаженстве безгрешных духо́в     Под кущами райских садов;О Боге великом он пел, и хвала     Его непритворна была.

Он душу младую в объятиях нёс     Для мира печали и слёз;И звук его песни в душе молодой     Остался – без слов, но живой.

И долго на свете томилась она,     Желанием чу́дным полна;И звуков небес заменить не могли     Ей скучные песни земли.

Нищий

У врат обители святойСтоял просящий подаяньяБедняк иссохший, чуть живойОт глада, жажды и страданья.

Куска лишь хлеба он просил,И взор являл живую му́ку,И кто-то камень положилВ его протянутую руку.

Так я молил твоей любвиС слезами горькими, с тоскою;Так чувства лучшие моиОбмануты навек тобою!

Поэт

Отделкой золотой блистает мой кинжал;     Клинок надёжный, без порока;Булат его хранит таинственный закал —     Наследье бранного востока.

Наезднику в горах служил он много лет,     Не зная платы за услугу;Не по одной груди провёл он страшный след     И не одну порвал кольчугу.

Забавы он делил послушнее раба,    Звенел в ответ речам обидным.В те дни была б ему богатая резьба     Нарядом чуждым и постыдным.

Он взят за Тереком отважным казаком     На хладном трупе господина,И долго он лежал заброшенный потом     В походной лавке армянина.

Теперь родных ножон, избитых на войне,     Лишён героя спутник бедный,Игрушкой золотой он блещет на стене —     Увы, бесславный и безвредный!

Никто привычною, заботливой рукой     Его не чистит, не ласкает,И надписи его, молясь перед зарёй,     Никто с усердьем не читает…

В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,     Своё утратил назначенье,На злато променяв ту власть, которой свет     Внимал в немом благоговенье?

Бывало, мерный звук твоих могучих слов     Воспламенял бойца для битвы,Он нужен был толпе, как чаша для пиров,     Как фимиам[13] в часы молитвы.

Твой стих, как божий дух, носился над толпой     И, отзыв мыслей благородных,Звучал, как колокол на башне вечевой     Во дни торжеств и бед народных.

Но скучен нам простой и гордый твой язык,     Нас тешат блёстки и обманы;Как ветхая краса, наш ветхий мир привык     Морщины прятать под румяны…

Проснёшься ль ты опять, осмеянный пророк!     Иль никогда, на голос мщенья,Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,     Покрытый ржавчиной презренья?..

Пророк

С тех пор как вечный судияМне дал всеведенье пророка,В очах людей читаю яСтраницы злобы и порока.

Провозглашать я стал любвиИ правды чистые ученья:В меня все ближние моиБросали бешено каменья.

Посыпал пеплом я главу,Из городов бежал я нищий,И вот в пустыне я живу,Как птицы, даром божьей пищи;

Завет предвечного храня,Мне тварь покорна там земная;И звёзды слушают меня,Лучами радостно играя.

Когда же через шумный градЯ пробираюсь торопливо,То старцы детям говорятС улыбкою самолюбивой:

«Смотрите: вот пример для вас!Он горд был, не ужился с нами:Глупец, хотел уверить нас,Что Бог гласит его устами!

Смотрите ж, дети, на него:Как он угрюм, и худ, и бледен!Смотрите, как он наг и беден,Как презирают все его!»

Смерть поэта

Погиб Поэт![14] – невольник чести —Пал, оклеветанный молвой,С свинцом в груди и жаждой мести,Поникнув гордой головой!..Не вынесла душа ПоэтаПозора мелочных обид,Восстал он против мнений светаОдин, как прежде… и убит!Убит!.. к чему теперь рыданья,Пустых похвал ненужный хорИ жалкий лепет оправданья?Судьбы свершился приговор!Не вы ль сперва так злобно гналиЕго свободный, смелый дарИ для потехи раздувалиЧуть затаившийся пожар?Что ж? веселитесь… он мученийПоследних вынести не мог:Угас, как светоч, дивный гений,Увял торжественный венок.

Его убийца хладнокровноНавёл удар… спасенья нет:Пустое сердце бьётся ровно,В руке не дрогнул пистолет.

И что за диво?.. издалёка,Подобный сотням беглецов,На ловлю счастья и чиновЗаброшен к нам по воле рока;Смеясь, он дерзко презиралЗемли чужой язык и нравы;Не мог щадить он нашей славы;Не мог понять в сей миг кровавый,На что́ он руку поднимал!..

И он убит – и взят могилой,Как тот певец, неведомый, но милый[15],Добыча ревности глухой,Воспетый им с такою чудной силой,Сражённый, как и он, безжалостной рукой.

Зачем от мирных нег и дружбы простодушнойВступил он в этот свет завистливый и душныйДля сердца вольного и пламенных страстей?Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,Зачем поверил он словам и ласкам ложным,Он, с юных лет постигнувший людей?..

И прежний сняв венок – они венец терновый,Увитый лаврами, надели на него:     Но иглы тайные сурово     Язвили славное чело;Отравлены его последние мгновеньяКоварным шёпотом насмешливых невежд,     И умер он – с напрасной жаждой мщенья,С досадой тайною обманутых надежд.     Замолкли звуки чудных песен,     Не раздаваться им опять:     Приют певца угрюм и тесен,     И на устах его печать.

     А вы, надменные потомкиИзвестной подлостью прославленных отцов,Пятою рабскою поправшие обломкиИгрою счастия обиженных родов!Вы, жадною толпой стоящие у трона,Свободы, Гения и Славы палачи!     Таитесь вы под сению закона,     Пред вами суд и правда – всё молчи!..Но есть и божий суд, наперсники[16] разврата!          Есть грозный суд: он ждёт;          Он не доступен звону злата,И мысли и дела он знает наперёд.Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:          Оно вам не поможет вновь,И вы не смоете всей вашей чёрной кровью          Поэта праведную кровь!

«Нет, я не Байрон, я другой…»

Нет, я не Байрон[17], я другой,Ещё неведомый избранник,Как он, гонимый миром странник,Но только с русскою душой.Я раньше начал, кончу ране,Мой ум немного совершит;В душе моей, как в океане,Надежд разбитых груз лежит.Кто может, океан угрюмый,Твои изведать тайны? КтоТолпе мои расскажет думы?Я – или Бог – или никто!

Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова

Поэма

Ох ты гой еси, царь Иван Васильевич[18]!Про тебя нашу песню сложили мы,Про твово любимого опричника[19]Да про смелого купца, про Калашникова;Мы сложили её на старинный лад,Мы певали её под гуслярский звонИ причитывали да присказывали.Православный народ ею тешился,А боярин Матвей РомодановскийНам чарку поднёс мёду пенного,А боярыня его белолицаяПоднесла нам на блюде серебряномПолотенце новое, шёлком шитое.Угощали нас три дни, три ночиИ всё слушали – не наслушались.

Не сияет на небе солнце красное,Не любуются им тучки синие:То за трапезой сидит во златом венце,Сидит грозный царь Иван Васильевич.Позади его стоят стольники[20],Супротив его всё бояре да князья,По бокам его всё опричники;И пирует царь во славу Божию,В удовольствие своё и веселие.

     Улыбаясь, царь повелел тогдаВина сладкого заморскогоНацедить в свой золочёный ковшИ поднесть его опричникам.– И все пили, царя славили.

     Лишь один из них, из опричников,Удалой боец, буйный мо́лодец,В золотом ковше не мочил усов;Опустил он в землю очи тёмные,Опустил головушку на широку грудь —А в груди его была дума крепкая.

Вот нахмурил царь брови чёрныеИ навёл на него очи зоркие,Словно ястреб взглянул с высоты небесНа младого голубя сизокрылого, —Да не поднял глаз молодой боец.Вот об землю царь стукнул палкою,И дубовый пол на полчетверти[21]Он железным пробил оконечником —Да не вздрогнул и тут молодой боец.Вот промолвил царь слово грозное —И очнулся тогда добрый молодец.

     «Гей ты, верный наш слуга, Кирибеевич,Аль ты думу затаил нечестивую?Али славе нашей завидуешь?Али служба тебе честная прискучила?Когда всходит месяц – звёзды радуются,Что светлей им гулять по подне́бесью;А которая в тучу прячется,Та стремглав на землю падает…Неприлично же тебе, Кирибеевич,Царской радостью гнушатися;А из роду ты ведь Скуратовых,И семьёю ты вскормлен Малютиной!..»[22]

     Отвечает так Кирибеевич,Царю грозному в пояс кланяясь:

     «Государь ты наш, Иван Васильевич!Не кори ты раба недостойного:Сердца жаркого не залить вином,Думу чёрную – не запотчевать!А прогневал я тебя – воля царская:Прикажи казнить, рубить голову,Тяготит она плечи богатырские,И сама к сырой земле она клонится».

     И сказал ему царь Иван Васильевич:«Да об чём тебе, молодцу, кручиниться?Не истёрся ли твой парчевой кафтан?Не измялась ли шапка соболиная?Не казна ли у тебя поистратилась?Иль зазубрилась сабля закалённая?Или конь захромал, худо кованный?Или с ног тебя сбил на кулачном бою,На Москве-реке, сын купеческий?»

Отвечает так Кирибеевич,Покачав головою кудрявою:

     «Не роди́лась та рука заколдованнаяНи в боярском роду, ни в купеческом;Аргамак[23] мой степной ходит весело;Как стекло горит сабля вострая;А на праздничный день твоей милостьюМы не хуже другого нарядимся.

     Как я сяду-поеду на лихом конеЗа Москву-реку́ покататися,Кушачком[24] подтянуся шёлковым,Заломлю набочок шапку бархатную,Чёрным соболем отороченную, —У ворот стоят у тесовыихКрасны девушки да молодушкиИ любуются, глядя, перешёптываясь;Лишь одна не глядит, не любуется,Полосатой фатой[25] закрывается…

     На святой Руси, нашей матушке,Не найти, не сыскать такой красавицы:Ходит плавно – будто лебёдушка;Смотрит сладко – как голубушка;Молвит слово – соловей поёт;Горят щёки её румяные,Как заря на небе Божием;Косы русые, золотистые,В ленты яркие заплетённые,По плечам бегут, извиваются,С грудью белою цалуются.Во семье родилась она купеческой,Прозывается Алёной Дмитревной.

     Как увижу её, я и сам не свой:Опускаются руки сильные,Помрачаются очи бойкие;Скучно, грустно мне, православный царь,Одному по свету маяться.Опостыли мне кони лёгкие,Опостыли наряды парчовые,И не надо мне золотой казны:С кем казною своей поделюсь теперь?Перед кем покажу удальство своё?Перед кем я нарядом похвастаюсь?

Отпусти меня в степи приволжские,На житьё на вольное, на казацкое.Уж сложу я там буйную головушкуИ сложу на копьё бусурманское;И разделят по себе злы татаровьяКоня доброго, саблю оструюИ седельце браное черкасское.Мои очи слёзные коршун выклюет,Мои кости сирые дождик вымоет,И без похорон горемычный прахНа четыре стороны развеется!..»

     И сказал, смеясь, Иван Васильевич:«Ну, мой верный слуга! я твоей беде,Твоему горю пособить постараюся.Вот возьми перстенёк ты мой яхонтовыйДа возьми ожерелье жемчужное.Прежде свахе смышлёной покланяйсяИ пошли дары драгоценныеТы своей Алёне Дмитревне:Как полюбишься – празднуй свадебку,Не полюбишься – не прогневайся».

     Ох ты гой еси, царь Иван Васильевич!Обманул тебя твой лукавый раб,Не сказал тебе правды истинной,Не поведал тебе, что красавицаВ церкви Божией перевенчана,Перевенчана с молодым купцомПо закону нашему христианскому…

     Ай, ребята, пойте – только гусли стройте!Ай, ребята, пейте – дело разумейте!Уж потешьте вы доброго бояринаИ боярыню его белолицую!

     За прилавкою сидит молодой купец,Статный молодец Степан Парамонович,По прозванию Калашников;Шелковы́е товары раскладывает,Речью ласковой гостей он заманивает,Злато, се́ребро пересчитывает.Да недобрый день задался ему:Ходят мимо баре богатые,В его лавочку не заглядывают.

     Отзвонили вечерню во святых церквах;За Кремлём горит заря туманная;Набегают тучки на́ небо, —Гонит их метелица распеваючи;Опустел широкий гостиный двор.Запирает Степан ПарамоновичСвою лавочку дверью дубовоюДа замком немецким со пружиною;Злого пса-ворчуна зубастогоНа железную цепь привязывает,И пошёл он домой, призадумавшись,К молодой хозяйке за Москву-реку́.

     И приходит он в свой высокий дом,И дивится Степан Парамонович:Не встречает его молода жена,Не накрыт дубовый стол белой скатертью,А свеча перед образом еле теплится.И кличет он старую работницу:«Ты скажи, скажи, Еремеевна,А куда девалась, затаиласяВ такой поздний час Алёна Дмитревна?А что детки мои любезные —Чай, забегались, заигралися,Спозаранку спать уложилися?»

     «Господин ты мой, Степан Парамонович,Я скажу тебе диво дивное:Что к вечерне пошла Алёна Дмитревна;Вот уж поп прошёл с молодой попадьёй,Засветили свечу, сели ужинать, —А по сю пору твоя хозяюшкаИз приходской церкви не вернулася.А что детки твои малыеПочивать не легли, не играть пошли —Плачем плачут, всё не унимаются».

     И смутился тогда думой крепкоюМолодой купец Калашников;И он стал к окну, глядит на улицу —А на улице ночь темнёхонька;Валит белый снег, расстилается,Заметает след человеческий.

     Вот он слышит, в сенях дверью хлопнули,Потом слышит шаги торопливые;Обернулся, глядит – сила крестная! —Перед ним стоит молода жена,Сама бледная, простоволосая,Косы русые расплетённыеСнегом-инеем пересыпаны;Смотрят очи мутные как безумные;Уста шепчут речи непонятные.

     «Уж ты где, жена, жена, шаталася?На каком подворье, на площади,Что растрёпаны твои волосы,Что одёжа твоя вся изорвана?Уж гуляла ты, пировала ты,Чай, с сынками всё боярскими!..Не на то пред святыми иконамиМы с тобой, жена, обручалися,Золотыми кольцами менялися!..

Как запру я тебя за железный замок,За дубовую дверь окованную,Чтоб свету божьего ты не видела,Моё имя честное не порочила…»

     И, услышав то, Алёна ДмитревнаЗадрожала вся, моя голубушка,Затряслась как листочек осиновый,Горько-горько она восплакалась,В ноги мужу повалилася.

     «Государь ты мой, красно солнышко,Иль убей меня, или выслушай!Твои речи – будто острый нож;От них сердце разрывается.Не боюся смерти лютыя,Не боюся я людской молвы,А боюсь твоей немилости.

     От вечерни я домой шла нонечеВдоль по улице одинёшенька.И послышалось мне, будто снег хрустит;Оглянулася – человек бежит.Мои ноженьки подкосилися,Шелково́й фатой я закрылася.И он сильно схватил меня за рукиИ сказал мне так тихим шёпотом:«Что пужаешься, красная красавица?Я не вор какой, душегуб лесной,Я слуга царя, царя грозного,Прозываюся Кирибеевичем,А из славной семьи из Малютиной…»

Испугалась я пуще прежнего;Закружилась моя бедная головушка.И он стал меня цаловать-ласкатьИ, цалуя, всё приговаривал:«Отвечай мне, чего тебе надобно,Моя милая, драгоценная!Хочешь золота али жемчугу?Хочешь ярких камней аль цветной парчи?Как царицу я наряжу тебя,Станут все тебе завидовать,Лишь не дай мне умереть смертью грешною:Полюби меня, обними меняХоть единый раз на прощание!»

     И ласкал он меня, цаловал меня;На щеках моих и теперь горят,Живым пламенем разливаютсяПоцалуи его окаянные…А смотрели в калитку соседушки,Смеючись, на нас пальцем показывали…

     Как из рук его я рвануласяИ домой стремглав бежать бросилась;И остались в руках у разбойникаМой узорный платок, твой подарочек,И фата моя бухарская.Опозорил он, осрамил меня,Меня честную, непорочную, —И что скажут злые соседушки,И кому на глаза покажусь теперь?

     Ты не дай меня, свою верную жену,Злым охульникам в поругание!На кого, кроме тебя, мне надеяться?У кого просить стану помощи?На белом свете я сиротинушка:Родной батюшка уж в сырой земле,Рядом с ним лежит моя матушка,А мой старший брат, сам ты ведаешь,На чужой сторонушке пропал без вести,А меньшой мой брат – дитя малое,Дитя малое, неразумное…»

     Говорила так Алёна Дмитревна,Горючьми слезами заливалася.

     Посылает Степан ПарамоновичЗа двумя меньшими братьями;И пришли его два брата, поклонилисяИ такое слово ему молвили:«Ты поведай нам, старшой наш брат,Что с тобой случилось, приключилося,Что послал ты за нами во тёмную ночь,Во тёмную ночь морозную?»

     «Я скажу вам, братцы любезные,Что лиха беда со мною приключилася:Опозорил семью нашу честнуюЗлой опричник царский Кирибеевич;А такой обиды не стерпеть душеДа не вынести сердцу молодецкому.Уж как завтра будет кулачный бойНа Москве-реке при самом царе,И я выйду тогда на опричника,Буду насмерть биться, до последних сил;А побьёт он меня – выходите выЗа святую правду-матушку.Не сробейте, братцы любезные!Вы моложе меня, свеже́й силою,На вас меньше грехов накопилося,Так авось Господь вас помилует!»

     И в ответ ему братья молвили:«Куда ветер дует в подне́бесьи,Туда мчатся и тучки послушные,Когда сизый орёл зовёт голосомНа кровавую долину побоища,Зовёт пир пировать, мертвецов убирать,К нему малые орлята слетаются:Ты наш старший брат, нам второй отец;Делай сам, как знаешь, как ведаешь,А уж мы тебя, родного, не выдадим».

     Ай, ребята, пойте – только гусли стройте!Ай, ребята, пейте – дело разумейте!Уж потешьте вы доброго бояринаИ боярыню его белолицую!

Над Москвой великой, златоглавою,Над стеной кремлёвской белокаменнойИз-за дальних лесов, из-за синих гор,По тесовым кровелькам играючи,Тучки серые разгоняючи,Заря алая подымается;Разметала кудри золотистые,Умывается снегами рассыпчатыми,Как красавица, глядя в зеркальце,В небо чистое смотрит, улыбается.Уж зачем ты, алая заря, просыпалася?На какой ты радости разыгралася?

     Как сходилися, собиралисяУдалы́е бойцы московскиеНа Москву-реку́, на кулачный бой,Разгуляться для праздника, потешиться.И приехал царь со дружиною,Со боярами и опричниками,И велел растянуть цепь серебряную,Чистым золотом в кольцах спаянную.Оцепили место в двадцать пять сажень[26],Для охотницкого бою, одиночного.И велел тогда царь Иван ВасильевичКлич кликать звонким голосом:«Ой, уж где вы, добрые молодцы?Вы потешьте царя нашего батюшку!Выходите-ка во широкий круг;Кто побьёт кого, того царь наградит;А кто будет побит, тому Бог простит!»

     И выходит удалой Кирибеевич,Царю в пояс молча кланяется,Скидает с могучих плеч шубу бархатную,Подпершися в бок рукою правою,Поправляет другой шапку алую,Ожидает он себе противника…Трижды громкий клич прокликали —Ни один боец и не тронулся,Лишь стоят да друг друга поталкивают.

     На просторе опричник похаживает,Над плохими бойцами подсмеивает:«Присмирели, небойсь, призадумались!Так и быть, обещаюсь, для праздника,Отпущу живого с покаянием,Лишь потешу царя нашего батюшку».

     Вдруг толпа раздалась в обе стороны —И выходит Степан Парамонович,Молодой купец, удалой боец,По прозванию Калашников.Поклонился прежде царю грозному,После белому Кремлю да святым церквам,А потом всему народу русскому.Горят очи его соколиные,На опричника смотрит пристально.Супротив него он становится,Боевые рукавицы натягивает,Могутные[27] плечи распрямливаетДа кудряву бороду поглаживает.

     И сказал ему Кирибеевич:«А поведай мне, добрый молодец,Ты какого роду-племени,Каким именем прозываешься?Чтобы знать, по ком панихиду служить,Чтобы было чем и похвастаться».

     Отвечает Степан Парамонович:«А зовут меня Степаном Калашниковым,А родился я от честнова отца,И жил я по закону Господнему:Не позорил я чужой жены,Не разбойничал ночью тёмною,Не таился от свету небесного…И промолвил ты правду истинную:По одном из нас будут панихиду петь,И не позже как завтра в час полуденный;И один из нас будет хвастаться,С удалыми друзьями пируючи…Не шутку шутить, не людей смешитьК тебе вышел я теперь, бусурманский сын, —Вышел я на страшный бой, на последний бой!»

     И, услышав то, КирибеевичПобледнел в лице, как осенний снег;Бойки очи его затуманились,Между сильных плеч пробежал мороз,На раскрытых устах слово замерло…

     Вот молча оба расходятся, —Богатырский бой начинается.

     Размахнулся тогда КирибеевичИ ударил вперво́й купца Калашникова,И ударил его посередь груди —Затрещала грудь молодецкая,Пошатнулся Степан Парамонович;На груди его широкой висел медный крестСо святыми мощами из Киева, —И погнулся крест и вдавился в грудь;Как роса из-под него кровь закапала;И подумал Степан Парамонович:«Чему быть суждено, то и сбудется;Постою за правду до последнева!»Изловчился он, приготовился,Собрался со всею силоюИ ударил своего ненавистникаПрямо в левый висок со всего плеча.

     И опричник молодой застонал слегка,Закачался, упал за́мертво;Повалился он на холодный снег,На холодный снег, будто сосенка,Будто сосенка, во сыром боруПод смолистый под корень подрубленная.

И, увидев то, царь Иван ВасильевичПрогневался гневом, топнул о́ землюИ нахмурил брови чёрные;Повелел он схватить удалова купцаИ привесть его пред лицо своё.

     Как возго́ворил православный царь:«Отвечай мне по правде, по совести,Вольной волею или нехотяТы убил насмерть мово верного слугу,Мово лучшего бойца Кирибеевича?»

     «Я скажу тебе, православный царь:Я убил его вольной волею,А за что, про что – не скажу тебе,Скажу только Богу единому.Прикажи меня казнить – и на плаху нестьМне головушку повинную;Не оставь лишь малых детушек,Не оставь молодую вдовуДа двух братьев моих своей милостью…»

     «Хорошо тебе, детинушка,Удалой боец, сын купеческий,Что ответ держал ты по совести.Молодую жену и сирот твоихИз казны моей я пожалую,Твоим братьям велю от сего же дняПо всему царству русскому широкомуТорговать безданно, беспошлинно.А ты сам ступай, детинушка,На высокое место лобное,Сложи свою буйную головушку.Я топор велю наточить-навострить,Палача велю одеть-нарядить,В большой колокол прикажу звонить,Чтобы знали все люди московские,Что и ты не оставлен моей милостью…»

    Как на площади народ собирается,Заунывный гудит-воет колокол,Разглашает всюду весть недобрую.По высокому месту лобному[28]Во рубахе красной с яркой запонкой,С большим топором навострённыим,Руки голые потираючи,Палач весело похаживает,Удалова бойца дожидается, —А лихой боец, молодой купец,Со родными братьями прощается:

     «Уж вы, братцы мои, други кровные,Поцалуемтесь да обнимемтесьНа последнее расставание.Поклонитесь от меня Алёне Дмитревне,Закажите ей меньше печалиться,Про меня моим детушкам не сказывать;Поклонитесь дому родительскому,Поклонитесь всем нашим товарищам,Помолитесь сами в церкви БожиейВы за душу мою, душу грешную!»

     И казнили Степана КалашниковаСмертью лютою, позорною;И головушка бесталанная[29]Во крови на плаху покатилася.

     Схоронили его за Москвой-рекой,На чистом поле промеж трёх дорог:Промеж Тульской, Рязанской, Владимирской,И бугор земли сырой тут насыпали,И кленовый крест тут поставили.И гуляют-шумят ветры буйныеНад его безымянной могилкою.И проходят мимо люди добрые:Пройдёт стар человек – перекрестится,Пройдёт мо́лодец – приосанится,Пройдёт де́вица – пригорюнится,А пройдут гусляры – споют песенку.

     Гей вы, ребята удалые,Гусляры молодые,Голоса заливные!Красно начинали – красно и кончайте,Каждому правдою и честью воздайте.     Тороватому боярину слава!     И красавице боярыне слава!     И всему народу христианскому слава!

Ашик-Кериб[30]