Натан Альтерман - Переводы из Альтермана Страница 3

«Отец, я весь в крови, в коростах страшных ран,

я тело рву своё, как падаль – чёрный вран.

Освободи меня – ведь муки всё сильней –

пусть жизнь мою берут пришедшие за ней!»

«Мой первенец, мой сын, мала твоя цена.

За все грехи, сынок, заплатим мы сполна.

Заплатим глаз за глаз, заплатим зуб за зуб,

за каждый волосок, за каждую слезу».

«Отец! Вскипает кровь, гноится и смердит…»

«Восставший прах, сынок, Амон не пощадит».

«Отец, безмолвна ночь, но страшен каждый звук…»

«Ночь страшной мести, сын, – возмездия и мук».

4. Хищники

В Амоне зверь! И крыс побег стрелы быстрей.

И рвёт, взбесившись, вол железо из ноздрей,

храпит и бьёт ногой, катаясь по земле,

и кровь на чёрном лбу – как пламя на угле.

Сорвался пёс с цепи, и заскулил, и смолк,

и ужас жжёт кнутом, и кто-то крикнул: «Волк!» –

и катит страшный вал безумья и гоньбы,

и кони хрипло ржут, вставая на дыбы.

Отбросил вожжи страх, повсюду свист кнута,

повсюду рёв и стон – людей, зверей, скота,

лишь клык и сталь клинка блестят сквозь кровь и пот…

«Отец мой!» – сын воззвал. «Я здесь», – ответил тот.

«Отец, повсюду зверь, повсюду волк, отец,

ужасен волчий блеск в глазах твоих овец.

И ты уже не тот, кто гладил и ласкал,

в твоём лице, отец, крысиный злой оскал!»

«Мой первенец, мой сын, мы все уже не те –

крысиный зев, сынок, мерцает в темноте.

Кто хищным зверем жил, пусть знает наперёд:

он крысою рождён и крысою умрёт».

«Отец, безумен мир. Грызёт овца овцу».

«Крысиный зев, сынок. Он городу к лицу».

«Не меркнет хищный взгляд, горит из темноты».

«Ещё не раз, мой сын, его увидишь ты».

5. Чума

Свет факелов, Амон, гирлянды и костры!

Чумной телеги скрип и шумные пиры!

Так женской склоки визг уродует красу,

так молния блестит в полуночном лесу!

Так иногда в беде, уставшей от скорбей,

вдруг радость промелькнёт, как быстрый воробей.

Но в этот пир чумы врывается она,

как яростный погром, как страшная война.

Твой праздник, Но-Амон, запомнится навек –

весёлый этот пир среди чумных телег.

Как символ, как пример, как дикий изворот…

«Отец мой!» – сын воззвал. «Я здесь», – ответил тот.

«Повсюду дым, отец, и скорбные костры,

но я хочу туда, где танцы и пиры.

Туда, где жизнь, отец, туда, где смех и свет,

как будто нет чумы, как будто смерти нет».

«Мой первенец, мой сын, веселье – дар небес,

но проклят смех чумной свихнувшихся повес.

Не знать бы никогда их радости – она

зачата мертвецом и болью рождена».

«Отец, поёт свирель волшебная во мне».

«Кипит Амон, сынок, весь в факельном огне».

«Звенит труба, отец, под барабанный бой».

«Веселье жертв, сынок, ведомых на убой».

6. Проказа

Блистает серп луны, над ночью занесён.

Постыдным колпаком увенчан Но-Амон.

Спеклись уста живых, и всякий прячет взор,

и в трепете ресниц – унынье и позор.

По улицам ползёт вонючий гнойный слой,

вскипает на лице отвратною смолой,

и заживо гниёт истерзанная плоть,

и язвы, как ножи, не устают колоть.

В проказе Но-Амон – в нём всё заражено,

в проказе – стар и млад, и пища, и вино,

в проказе – флейты плач среди гнилых мокрот…

«Отец мой!» – сын воззвал. «Я здесь», – ответил тот.

«Отец, снеси меня на травяной откос,

снеси меня к реке, на лоно светлых рос.

Я весь – пожар и слизь, я весь – нарыв и гной,

к рассвету, к чистоте, снеси меня, родной».

«Мой первенец, мой сын, нам некуда идти.

Наш воздух поражён, заражены пути.

Здесь разве что в грязи спасенье и ответ…

Не жди рассвета, сын, – ведь прокажён рассвет».

«Отец, на коже сыпь, как соль и тмин, отец».

«Луна над нами, сын, как шутовской венец».

«Луна плывёт ко мне, ресницы теребит».

«На боль твою, сынок, с небес она глядит».

7. Град

И вдруг разверзлась ночь, как раскололся ад,

и камнем под откос упал на землю град!

Во тьме сверкнул поток ледового дождя,

и дрогнул Но-Амон, защиты не найдя!

А небо мечет град, как будто камнем бьёт,

наотмашь косит смерть, свистит тяжёлый лёд.

В нем ярости огонь, убийцы стать и прыть:

бегущего – догнать! Упавшего – добить!

В нем ярости огонь и разрушенья зной,

он глушит стон мольбы ледовой бороной,

он здания крушит и головы сечёт…

«Отец мой!» – сын воззвал. «Я здесь», – ответил тот.

«Отец, на небесах бушует страшный зверь,

в его кривых когтях я как воздушный змей.

Забрось меня туда, в коловращенье тьмы,

в кипящий хаос зла, в безумие зимы!»

«Мой первенец, мой сын, о хаосе забудь,

везде царит закон, его стальная суть.

Едва гроза сметёт дворцы и города,

былых развалин дым поднимется тогда».

«Отец, кровавый пот на лбу твоём блестит».

«Сынок, стальной закон Амон не пощадит».

«Град губит малых птах, бьёт на лету, отец».

«Сын, даже злейший враг оплачет наш конец».

8. Саранча

Спасенья нет – нагим, как стебель тростника,

запомнят Но-Амон смущённые века.

Придёт восьмая ночь с ночи кровавых вод

и чернью саранчи покров с него сорвёт.

Покров травы, листвы, покров зелёных рощ

народец злой палит, его ужасна мощь.

Сгорит последний лист в пожаре без огня,

обуглится Амон, как в печке головня.

И как безумный гимн, родившийся в ночи,

восстанет к небесам жужжанье саранчи,

победной смерти песнь, без лишних слов и нот…

«Отец мой!» – сын воззвал. «Я здесь», – ответил тот.

«Где город наш, отец, где листьев волшебство?

И в граде, и в крови я видел лик его.

Из града и крови он мне сиял в ответ…

Промчалась саранча, и вот – Амона нет».

«Мой первенец, мой сын, Амона больше нет,

чтоб возлюбили мы Того, в ком нету черт.

Пусть в пепле и золе сейчас Его черты,

но в сердце Он воскрес голубкой чистоты».

«Отец, в окне черно, как на заре времён».

«Нагой тростник, сынок, сегодня Но-Амон».

«Отец, последний лист – в золе, отец, в золе».

«Последней лаской, сын, на выжженной земле».

9. Тьма

И грянул мрак, Амон. Не сумерки, не мгла –

кромешный мрак слепцов, подземного угла.

Глаза увязли в тьме и лезут из орбит,

твой день померк, Амон, твой дом разбит.

Всё скроет чёрный мрак – предания веков,

победный звон литавр и песни пастухов,

в его сплошной ночи, в хранилище времён, –

обломки мощных царств и царственных племён.

И в той ночи, Амон, конец любых начал,

любому свету – тьма, любым судам – причал.

Лишь мальчик в темноте проснулся и зовёт…

«Отец мой!» – сын воззвал. «Я здесь», – ответил тот.

«Отец, повсюду мрак, и комната – как склеп…

Дай руку мне, скажи – я жив?.. я не ослеп?

Поверх кромешных гор перенеси меня,

как утро нас несёт из ночи к свету дня».

«Мой первенец, мой сын, навеки вместе мы –

к тебе прикован я цепями той же тьмы.

Цепями гневных слёз, цепями крепких пут,

что связаны не здесь и здесь не упадут».

«Отец, чудесный свет наутро к нам придёт».

«Падёт на нас, сынок, и Но-Амон падёт».

«Мы в небеса глядим, надежды не тая».

«Приходит ночь, сынок. Последняя. Твоя».

10. Казнь первенцев

Кровавый свет звезды, вновь обагри Амон,

вернись, царица Жаб, на свой осклизлый трон,

пускай восстанет пыль и Вшами поползёт,

оскалься, Хищник! Всем пришёл теперь черёд!

Глядите! Ночь светла, и чистый месяц свят,

но факелы Чумы по-прежнему горят,

в ужасных Язвах плоть по-прежнему гниёт,

и Град, как грозный царь, стоит, держа копьё.

А Тьма и Саранча – на городской стене…

Глядите! Ночь светла в подлунной белизне,

и видно далеко сквозь толщу лет и вод…

«Отец мой!» – сын воззвал. «Я здесь», – ответил тот.

«Отец, недвижен я, крест-накрест две руки,

на веках, на глазах – печатью – черепки.

Лишь прах, и темь, и блеск звезды над головой,

и плач отца шумит, как дерево листвой».

«Мой первенец, таким нам этот мир милей,