Константэн Григорьев - Подборка стихов - часть вторая Страница 3

Я думал: "В чем моя вина? Лишь к тайне тайн я прикоснулся...

А как разгневал, ты смотри! Не ждал такого от малышки.

Возможно, у нее внутри развратной нет пока Плохишки..."

"Ну что же, с горя подрочи", - Плохиш советует ехидно.

"Стоп! - отвечаю я, - молчи! Тебя мне слушать просто стыдно!".

"Вот-вот, а я предупреждал, - гордится Кибальчиш собою,

но ты губищу раскатал, живи с раскатанной губою.

Да, можешь подрочить слегка, а то ты слишком напряженный..."

Тут я рычу: "Друзья, пока!" - и засыпаю, раздраженный.

Ложатся спать и Кибальчиш, крикливо-честно-истеричный,

И гадкий внутренний Плохиш, до безобразия циничный.

Вот так мы вместе и живем. Но чем бессмысленно ругаться,

С Кибальчишом и Плохишом всегда советуюсь я, братцы.

2003 год.

К вопросу о разных сальностях.

Вы поэтессой называете себя.

Я наблюдал вас в ЦДЛ-овском концерте.

Вы были в черном, вы, тоскуя и скорбя,

Читали строки неуклюжие о смерти.

Нас познакомили. Ваш исказился лик:

"Ах, маньеристы, это все такая сальность!

Лишь тот поэт в России пушкински велик,

В ком удрученность есть и есть исповедальность!"

После концерта возвращался я домой,

Кругом зима сверкала царственным нарядом.

Я говорил себе: "Ведь правда, боже мой!

Кругом - тоска одна, и удрученность рядом".

И стало стыдно мне за прошлые грехи,

И я, собрав большую папку наудачу,

Повез свои исповедальные стихи

К вам без звонка на переделкинскую дачу.

И там с любовником случайно вас застал,

Причем в нелепейшей и неприличной позе.

О, как смутились вы, как взор ваш заблистал!

Вы попросили обождать вас на морозе.

Убег любовник. Я вошел. Мы пили чай...

Бац! Вы движеньем, полным грации и лени,

Мне на колени пересели невзначай,

И задрожали в этот миг мои колени.

И на медвежьей шкуре вы мне отдались,

Крича от страсти у трескучего камина.

Мы до стихов моих тогда не добрались,

Я интересен был вам больше как мужчина.

Лишь поздно вечером приехал к вам супруг,

А я отправился в московскую вокзальность,

И в электричке написал стихи я вдруг.

Нет, нет в них сальности - одна исповедальность!

Зачем вы пишете унылые стишки

И удрученно говорите про страданье?

Ведь очень любите вы сальные грешки,

Как полнокровное и томное созданье.

Из многочисленных творцов честнее тот,

Кто не бубнит про жизнь, как тягостную ношу,

А гимны жизни с восхищением поет

И кто не корчит из себя, как вы, святошу.

2003 год.

К вопросу о примитивности.

Вы на концерт пришли и пива заказали,

Я пару песен вам конкретно посвятил,

А где-то в полночь мы одни остались в зале,

Я к вам подсел и вас абсентом угостил.

Вы мне сказали: "Константэн, не ожидала,

Что ваш проект людьми востребован и жив.

Но прежней хрупкости осталось в текстах мало,

Вы все про секс и водку... Это примитив.

А где же прежняя туманная хрустальность?

Да, на концерте от восторга пипл кричал,

Но разве песенки о сексе - не банальность?

Ответьте мне!" И я, подумав, отвечал:

"Я ваш другой упрек с усмешкой вспоминаю:

Что книжный мальчик я, и что мои стихи

От жизни далеки, ведь жизни я не знаю,

Что мои строчки умозрительно-сухи.

Но я подрос, и жизнь познал, и вам признаюсь

Всю умозрительность подальше я послал,

Теперь я четко, не туманно, выражаюсь

И потому собрал сегодня этот зал.

А если б я бубнил невнятные куплеты,

Я б кошелек сварил давно и скушал свой.

К прекрасной ясности приходят те поэты,

Кто любит жизнь и просто дружит с головой.

К тому ж, по-моему, довольно остроумный

О сексе шлягер вышел. Помните мотив?

Я поимел успех заслуженный и шумный.

А вы твердите - примитив да примитив".

Вы, помолчав, внезапно вдруг расхохотались:

"Ах, Константэн, как пели вы? Любви ландшафт?

Смешно, действительно. Раз мы одни остались,

Позволю выпить вам со мной на брудершафт".

Мы с нею выпили и стали целоваться,

И дали волю жарким ищущим рукам.

Ну, и решили в эту ночь не расставаться,

В ее квартире оказавшись к трем часам.

Она наутро нежно мне проворковала,

Что умозрительность, конечно, дребедень,

Что примитива ей как раз не доставало,

Что хочет снова - и желательно весь день.

Сполна я женщиной и славой насладился,

И смог уверенность в себе я обрести.

Ведь что касается меня, я убедился,

Что нахожусь, друзья, на правильном пути.

2003 год.

Разговор буржуя с девушкой (зарисовка из современной жизни).

Мы с вами, Маша, непохожи абсолютно

Я не про внешность нашу с вами говорю.

Вы "Приму" курите свою ежеминутно,

Я "Давидофф" по сигаретке в час курю.

Вам кофе нравится "Пеле", а я обычно

Беру в кофейне маччиатто на заказ.

Вы все блатные песни знаете отлично,

Мне ж интереснее продвинутый фри-джаз.

Вы обожаете с тушенкою пельмени,

А я люблю сходить в китайский ресторан.

У вас бывают иногда припадки лени,

А у меня на каждый день составлен план.

От вас обычно пахнет "Красною Москвою",

А мне приятен аромат "Драккар Нуар".

Вы из метро идете в дом едва живою,

А я у дома свой паркую "Ягуар".

По вечерам Карнеги Дейла я читаю,

А вы - в который раз! - "Незнайку на Луне".

Из алкоголя я абсент предпочитаю,

Вам хватит пива "Жигулевского" вполне.

Вы дорожите каждой смятой пятихаткой,

Я - новой карточкой "Америкэн Экспресс".

Свою работу называете вы гадкой,

А я люблю играть на бирже, сам процесс.

Мы люди разные весьма, но вот в чем дело

Я знаю толк, поверьте, в женской красоте,

Меня с ума буквально сводит ваше тело,

Я по ночам о нем мечтаю в темноте.

О, ваша талия, о, ручки ваши, ножки,

О, ваши грудки - и улыбка, наконец!

Мне попадались в жизни миленькие крошки,

Но, Маша, вас ваял божественный резец.

Вот двести долларов. Хочу любви экстаза!

Возьмите, Машенька! Что значит "Отвали?".

Что значит фраза: "Подрочи под звуки джаза"?

Как на три буквы вы послать меня могли?

Ну, ладно, ладно, ухожу...Не надо драться!

Прошу оказывать положенный респект.

Вам помешал от крупной суммы отказаться

Ваш очевидно крайне низкий интеллект.

Что значит: "Брату позвоню"? Не надо брата!

Какой облом! А я ведь к сексу был готов...

Плетусь по снегу к "Ягуару" виновато

И с отвращением курю свой "Давидофф".

2003 год.

В приморском городе.

Она присела с краешку скамьи...

Кругом - жара. Отсюда видно море.

Все планы нынче рухнули мои,

Пивком я заливаю это горе.

Хочу грустить один... Моя скамья!

Придвинусь к ней, скажу: "Хотите пива?"

Она поднимет взор, но вздрогну я:

"Она... она, действительно, красива!"

И мы не будем знать, что в этот миг

Корабль в ночи, под северной звездою,

Ударится об лед, раздастся крик

И трюмы враз заполнятся водою.

Она возьмет, рассеянно слегка,

Бутылку, к ней губами прикоснется,

Поморщится от первого глотка,

Но выпьет всю - и вдруг мне улыбнется.

Я догадаюсь, что произойдет:

Она поцеловать себя позволит,

Тропинка в летний парк нас уведет,

И с платья брошь она сама отколет.

И нам не будет дела до того,

Что где-то там, под северной звездою,

Не пощадит стихия никого

Мы будем слишком заняты собою.

Когда ж мы от восторга с ней замрем,

В траве, на быстро сброшенной одежде,

Вдали, над затонувшим кораблем,

Сомкнутся воды, тихие, как прежде.

Забуду я, с подружкою шаля,

Зажмурившись от солнечного света,

Что не успел к отплытью корабля,

Что нервничал, не смог достать билета...

Что я спешил - но лишь себе во зло...

Узнав о катастрофе, побледнею,

Пойму, как мне ужасно повезло,

От жизни и от солнца опьянею.

2000 год.

Баллада о Прекрасной Разбойнице.

Вставало солнце радостно над утренней Москвой,

Меня на площадь вывели под барабанный бой.

Небритого,опухшего,в тяжелых кандалах,

Измученного пытками и в треснувших очках.

В рубашке белой я стоял и на толпу смотрел,

Тут подскочил ко мне палач и плеткою огрел:

"Чего уставился, козел? Шагай, в натуре, бля..."

и охватила шею мне надежная петля.

Бой барабанов стих. Судья прочел мне приговор.

Толпа гудела, словно я - убийца или вор.

А просто у меня стихи любовные нашли,

А в эти дни по всей Москве поэтов казни шли.

Диктатор лично приказал нас вешать, как собак,

За то, что славим мы разврат, и волю, и кабак.

За то, что воспеваем мы амурные дела,

Он уничтожить нас решил как некий корень зла.

Он диктатуру ввел, потом он ввел сухой закон,

Чтоб все по струнке перед ним ходили, жаждал он.

Народ сначала бунтовал, а после присмирел.

Еще бы - ждал бунтовщиков немедленный расстрел.