Ненормальные стихи - Пиня Копман Страница 3

и кто б с дороги оттолкнул?

А что же Бог? А бог уснул.

И смерть косой взмахнула.

Нарисуй мне барашка, пожалуйста 2

Площадь круга больше окружности,

а у шара объём офигенный.

Бродят странники разной наружности

по неведомым тропкам Вселенной.

То по делу, то что-то празднуя,

то по хордам, а то по дугам,

посещают планеты разные,

не всегда узнавая друг друга.

По традиции или из принципа,

но скитальцы в нашей Вселенной

называются часто принцами,

если встретят аборигена.

Все, наверно, читали историю

вкус которой — что вкус полыни,

как француз потерпевший аварию

встретил принца в далекой пустыне.

Для того, может, были созданы

на Земной и небесной тверди

две души, осененные звездами

и на грани жизни и смерти.

Над пустынею необъятною

разносило неспешное эхо

мудрость, взрослым уже непонятную

звездный свет, колокольчики смеха.

Солнце вновь поднималось шафранное

и пустыня, ворочаясь пела.

Но пропало в песках бездыханное

и уже не нужное тело.

И ползла змея меж руинами

гонористая, как и все мы.

Можно ведь и зубами змеиными

радикально решать проблемы.

Много лет от укуса финального

пролетело на нашей планете.

Но все меньше смеха хрустального

и все чаще уходят дети.

Погибают барашки с розами.

Кто ответит за прочих любимцев?

А пилоты страдают неврозами

вспоминая убитых принцев.

Довлеет дневи злоба его

От зари до субботы

Полусонно скользя

В ежедневных заботах

Ты растратишь себя.

Сыт водою самшит:

кучка листьев да ствол.

Человек, чтобы жить

пашет вечно. Как вол.

Кто в слезах, кто во гневе.

Сладко спит меньшинство.

Так довлеет ли дневи

вправду злоба его?

Забинтуешь гортань

если боли не снесть,

а заутра не стань

беспокоиться днесь.

Лишь бы только без воен.

Что не знаешь — забудь!

Мир не нами устроен.

Ты поймешь как-нибудь…

Но нырни в иордань,

лоб разбей о порог.

А заглянешь за грань, -

может, станешь как Бог

История учит

Где-то за Альфой Центавра,

без революций и смут,

скромно живут людозавры.

Очень подолгу живут.

Для заполненья досуга

(длится он тысячи лет)

яйца крадут друг у друга:

очень уж любят омлет.

Были они эрудиты,

старец любой и юнец.

Только давно позабыты

все их науки вконец.

Бродят где пары, где стаи,

бедра прикрывши едва.

Книжек они не читают,

все позабыли слова.

Ход эволюции квёлый,

явно достигший венца,

до совершенства довёл им

методы кражи яйца.

Люди! Примите на веру

и запишите в тетрадь,

что с людозавров примера

вам бы не стоило брать!

Виновен!

Этот лук был прекрасен, Боже!

Словно дева на брачном ложе.

Нежных рук он жаждал. Умелых,

чтобы небо пронзали стрелы.

Начиненные миозином

мышцы сжались жгутом резинным,

а потом, словно пасть гадючья,

враз распялились пальцев крючья.

Чуткий лук легко до предела

распрямил согбенное тело.

Тетива, прогудев жеманно,

в наруч звякнула злым чеканом,

и стрела, получив свободу,

взмыла жалом вверх к небосводу.

Песню пела, легко летела…

пронизала ласточки тело.

И кому я тупо талдычу

про ненужную мне добычу!

И кому сказать, сквернословя,

что совсем я не жаждал крови.

Алость пятен и лук — улики.

В небе тучи, как судей лики.

Воздух давит, тяжел, свинцовист,

и черней Преисподней совесть.

Я, может, лгу. Но лгу я складно

"Никогда не верь написанному!"

/Терри Пратчетт — "Посох и шляпа"/

–

О мой лирический герой,

то крайне робкий, то нахальный!

Как я завидую порой

твоим страстям маниакальным!

Решив, что так велит судьба

В души порыве вдохновенном

ты давишь из себя раба,

затем привычно режешь вены.

А я у костерка сижу,

самодовольство излучаю,

нутеллу мажу по коржу

и пью вторую чашку чаю.

И мне в уютной простоте

с Ахмедом дружеской беседы

уже плевать на страсти те,

переживания и беды.

Плевать на весь безумный фарш,

что в мозг твой вписан, как шпаргалка.

Ты, — мой карикатурный шарж.

И мне тебя почти не жалко.

Когда-то, в древности рябой,

сравнимой с мамонтовым бивнем,

возможно, я и был тобой,

смешным, восторженным, наивным.

Но мѝнул срок и вышел прок,

Обузой стало вольнодумство.

Я принял жизненный урок,

и твой черед творить безумства.

Покой порой грозит хандрой,

но мне по сердцу тишь такая.

О мой лирический герой!

Бунтуй, покой мой сберегая!

На полнолуние

Ах, подруга! Право, не спеши

каждому распахивая двери.

В темных уголках своей души

прячем мы озлобленного зверя.

Может маска добрых слов вполне

скрыть от всех влеченье роковое

Разве только ночью, при луне

выдаст зверь себя протяжным воем.

Берегись, опасность велика!

Кто-то за сговорчивость коровью

заплатил уже наверняка

кошельком, сединами и кровью.

Чу?! Никто не воет при луне?

Ты купилась на подколку злую?

Ну теперь, подруга, веришь мне?

Дай, тебя я в шейку поцелую!

Лучики Луны летят, легки

и объятья наши сжались туго.

Так зачем же в шею мне клыки

грубо погружаешь ты, подруга?

Раса-Лила

Солнце-Сурья ретив, огнегрив, мощноплеч

встал над кручей под клёкот орлов.

И танцует Восхода струящийся меч

в сланцах вздыбленных скальных стволов.

Гибнут тени и рвутся туманов слои,

где тюрбаны снегов набекрень.

Танец страсти и грации, танец змеи.

В Гималаях рождается день.

С непокорных голов осыпается прах

самым гиблым ущельям на дно.

С раса-лила* рождается утро в горах.

Вам, ослепшим, понять не дано.

–

* Ра́са-ли́ла — священный индийский танец. Вишну танцует этот танец со всеми душами, размножив себя для каждой.

Тепло и запах хлеба

Мы не вóльны, недовольны

Мы расстроены всерьёз.

Наш ковчег несет по волнам

среди ливней, бурь и гроз.