Валериан Бородаевский - Посох в цвету: Собрание стихотворений Страница 30

IV. «Так роман был первый начат, и конца роман не знал…»

Так роман был первый начат, и конца роман не знал.Волн быстрей дни нашей жизни, и Павлуша поспешал.Смерть пришла, как тень внезапна, и ребенок наш угас,Он, рожденный в день прекрасный и в счастливый тихий час.Он лежал в гробу прозрачный и как будто говорил:«Плачьте, плачьте, я-то знаю, что свое здесь совершил,Заключил я краткий век мой, но успел всё испытать,Всё, что сердцу нужно было и на чем лежит печатьЖизни вечной… Всё святое полюбил я в ранний час,Оттого иду спокойно и в душе лелею вас.Между нами нет разлуки, только крепче связь с Отцом».Так, казалось, говорил он просветившимся лицом.

V. «Провожали гроб ребята и девули без числа…»

Провожали гроб ребята и девули без числа.Между ними, как вдовица. Слава юная прошла,И была она прекрасна, словно белой розы цвет.Лета день был теплый, ясный — он был дан тебе, поэт,Чтоб печаль тобой любимых озарялася лучомИ кропился, как елеем, дух, пронизанный мечом.Вот и вся поэма Павла, я писал ее затем.Что во сне склонился милый и спросил он: «Папа нем?Пусть напишет он про сына, не смущается концом,Пусть собрата видит в Павле. Сочиняем мы вдвоем.Сократи что больно было, вникни в светлый детский мир:Нас, поэтов, ведь могила не лишает звонких лир».

AD ROSAM PER CRUCEM[4]

Всё темнее сердце и печальней,Но к Тебе, упорствуя, стремлюсь.Как лоза завьет колонну пальмы,Я вкруг воли Спаса обовьюсь.

Никогда б не ведать мне исхода,Не дойти до Божьего крыльца,Если б Ты, предвечная Свобода,Не приял тернового венца.

Если б, багряницей облеченный,Ты не стал позорищем для слугИ, на крест рабами вознесенный,Не простер широко бледных рук.

И в борьбе с властителем упорнымНам ясней Любовь твоя, Христос, –На кресте обугленном и черномРасцветет венок пурпурных роз.

ПОДРАЖАНИЕ КАМПАНЕЛЛЕ

Народ наш величав, как некий светлый богС неисчерпаемой и творческою силой,Но чудно правит им ребенок злой и хилый,Велит ему – несет то камень, то песок.

Тирану низкому он выстроит чертог,На дикий клич его забудет страх могилы –Пойдет колоть людей, как сноп, что колют вилыИ в слепоте своей <замкнет> себя в острог.И дело страшное! Когда к нему приходит

Вернейший друг его и говорит: «восстань!»,Безумно в друге он обидчика находитИ яро на него свою подъемлет длань.А тот – ничтожный царь, что ядом зелья травит,Смеется в высоте и черту свечки ставит.

СЛЕПОЙ

Слепой от малых лет, старик убогий, с палкой,По коридорам он бродил часами;Своим незрячим взором жуткий, жалкий,В шубейке порванной был одинок меж нами.

Как он попал сюда? Чем согрешил? Болтали,Что обладал он памятью лукавойИ выдавал партийных… Тут кивалиНа приходящего… Такой печальной славой

Был окружен слепец. Но многим он казалсяПочти что ведуном. Он сны соседямИстолковать умел и тихо улыбалсяВ отрывистой и сумрачной беседе.

Он в камере своей всех поименно помнил,Знал святцы наизусть, был сам календарем.И если жизнь нам делалась истомней,Он утешал словами: «все умрем».

ВЕЧНОЕ. Сонет

Пока забвение стыдаКак ткань гнилая не порветсяИ многоглавая бедаЗмеей вкруг мира грозно вьется,

Во дни, когда растет вражда,И с братом брат безумно бьется,И злое слово никогдаПугливым сердцем познается,

На рубеже предельных мук,Когда целующий – Иуда, –Порвется пестротканый круг,

Нежданное свершится чудо,И расцветет, как белый крин,Из сердца мира – Божий Сын.

АИД

Они вскрывали мощи ИосафаИ видели в них только прах и тлен.Пусть так! Когда Христа постигнул плен,Что видел в нем надменный Каиафа?

Пусть Иосафу до Христа далеко,Пусть мощи – только тень Святой Любви;Но, если миру Бог сказал «живи!»,Свирепей змия пламенеет око.

Змий, миру подаривший древле тленье,Влечется лишь к тому, что создал сам.Бессильному войти в лучистый храм –Тому в гробах и сила и значенье.

ВОРОБЬИ

То бывало, воробьи слеталисьУ решетки под моим окномИ чирикали и светом упивались,Опьянялись солнечным вином.

Был я счастлив счастьем воробьиным,Забывался под моим замком.Вот их нет… И ныне ни единымУж не греюсь солнечным лучом.

И куда девались птахи эти?Перелет – не дело воробья,Их не ловят в западни и сети:Неизвестна им тоска моя.

Мое сердце – как цветок измятый,Кем-то брошенный на мостовой.Одинок я, холодом объятый,Одинок под пылью и пятой.

УБЕЖАЛИ

Убежали нынче двое арестованных с работ,Оттого-то наши власти злая оторопь берет.Не пускают нас сегодня пробежаться по снежку,На дворе чуть-чуть размыкать наше горе да тоску.Мы, покорные, страдаем за удачливый побег,Мы сегодня не гуляем, и без нас кружится снег,И без нас заводят вихри песни гулкие свои,И без нас близ кухни скачут на дежурстве воробьи.Двор сурово охраняют-соблюдают сторожа.Двое где-то убегают – им погода хороша.Заметает след мгновенно легковеющий снежок,И насвистывает бойко загулявший ветерок.

«Я новеллы нынче слушал…»

Я новеллы нынче слушал:Мопассан галантерейныйНынче спиртик будто кушалУ порога спальни ейной.

Был хозяйский сын героем,Сам он был герой – пожиже;Наслаждались жизнью трое,Почитай, как и в Париже!

Жили-жили. ТорговалиМногоценными духамиИ цветочки обрывалиОшалелыми руками.

Воровали дерзновенно,И всегда сходило гладко.И вздыхал проникновенно:– Те года – не сон ли сладкий?

Жизнь, как Маслена неделя,Торовато протекала…А теперь – мели, Емеля,К языку-то что пристало?

«Во тьме, меж нами, в ночь беззвездную…»

Во тьме, меж нами, в ночь беззвезднуюОн умирал – вне череды,И мы стучали в дверь железную,Просили света и воды.

Всё глубже вздохи и размернееИз груди миг за мигом шли,И ночь, казалось, беспредельнееСклонилась к матери-земли…

Вот чиркнет спичка отсыревшая –Но света не увидим мы…И грудь хрипела наболевшаяСредь этой сырости и тьмы.

Никто не внял. Не дрогнут правила,Навеки данные тюрьме,И под замком пребудут камеры,Пока земля в глубокой тьме.

Последний звук… Ни вздоха более.Спасен… Свободен он теперь!Но кто-то всё стучит неволеюВ железом кованную дверь.

«Пятидесятый день меж этих мрачных стен…»

Пятидесятый день меж этих мрачных стенЯ и томлюсь, и странно наслаждаюсь.Вот ночь последняя, и кончится мой плен,И в старый мир я возвращаюсь.

Настанет сладкий миг, и белой пеленойВдруг ослеплю глаза, и не в квадратах тесныхПромозглого окна утешусь синевой –Увижу всю красу полей небесных.

Увижу я глаза не сквозь дверную щель,Скажу, что думаю, без сторожей ревнивых,И высшая тогда откроется мне цельВ моих томительных порывах.

Но не забыть мне тех, кто долгие годаНе перейдет теснин изгнанья;Мне больно им сказать: простите навсегдаИ жутко молвить: до свиданья.

ПЕСНЯ ЮРОДИВОГО