Иван Елагин - Собрание Сочинений в двух томах. Том Первый. Стихотворения Страница 32

ДРАКОН НАД КРЫШЕЙ

Сурово и важноВетки скрипят на весу.Как деревьям не страшноНочью, одним, в лесу?

Валится тучи темная башня,А им не страшно!

Птица ночная крикнет протяжно,А им не страшно!

Ветром они ошарашены,А им не страшно!

Только вздохнут тяжко,Да месяц блеснет — стекляшка,Словно смахнет слезу.

Как деревьям не страшноНочью, одним, в лесу?

А может — не в силах сдвинутьсяИ потому стоят, не бегут,А я вот живу в гостинице,А зачем — понять не могу.

Гостиница многоэтажна,И мне в гостинице страшно.Кругом какие-то темные шашни —Страшно!

Заревом красным окно закрашено –Страшно!

И чего я мытарюсь?Пойду к нотариусу,Постучу в дверь его.Войду и скажу:

— Я хочу быть деревом!

Я хочу, чтобы было заверено,Что такой-то, такой-то — деревоИ отказался от человеческих прав.

В зелень себя разубрав,Он теперь стоит у ручьяНа страже.

И ему по ночамНе страшно.

Насмешливый голосПо телефонномуПроводу.

И все по тому жеНеугомонномуПоводу.

Стихи сочиняете?Стали поэтом горластым.Стихи начиняетеВсяким ненужным балластом.

Рычанья растративши,В горле мозоли натёрши,Хрипит ваша муза —Ораторша.И резонёрша!

И локти притиснув,Кидается в самую давку,Торгуется с жизнью,Стучит кулаком по прилавку!

Хрипи — не хрипи,А чем дальше — тем хуже и хуже.Поэзия — то, что внутри,А не то, что снаружи!

— Мой враг телефонный!Я всё это слышал частенько.Хотите, чтоб я умилённоИ тенькал и тренькал?

Мне этого мало!Поэт не рождается, чтобыКопаться в анналахСвоей драгоценной особы.

Я здесь.Я со всеми.С моею судьбою земною.Снаряд баллистический – времяСвистит надо мною!

И что мои ахиИ охи,И все мои вздохиВ обвале и крахеИ грохоте целой эпохи?

Меня не отделишьОт времени. С ним не рассоришь!Я сын его гульбищ и зрелищ,Побоищ и сборищ!

Я сын его торжищИ гноищ, позорищ и пиршеств!Меня не отторгнешьОт времени. С мясом не вырвешь!

Ракеты, ощерясь,Хрипят в межпланетных просторах,А вы мне про шепот, про шелест,Про лепет, про шорох?!

Лечу вышиноюСтремительно, гибельно, круто —И стих для меня — вытяжноеКольцо парашюта.

Пробивают в асфальте дыруИ сажают в нее деревцо,Чтоб шумело оно на ветруИ кидало мне листья в лицо.

И окно пробивают в стене,Чтобы вставшая из-за мостаДо рассвета качалась в окнеГолубая большая звезда.

Видно, так на земле повелось, —У художника та же судьба:Пробивают нам душу насквозь,Чтоб запела душа как труба.

Птица бьет изо всех своих силПротив ветра упрямым крылом.Бог вселенную всю проломил,Чтобы небо поставить в пролом.

Море упрашивало: «Паша, Паша…»Но Паша, должно быть, ушла домой,И море, целую ночь не спавшее,Разрыдалось белой-белой каймой.

А в море, у берега, жилиКамни большие-большие.

Там чайки хаживалиИ купальщики.Девочки пляжные,Пляжные мальчики.

И по буграм каменистымЗвякало море монистом.

Когда гроза ломала шпагиНа сцене грозно-показной,Я ставил птичку на бумаге.Бог ставил чайку над волной.

На луне ни звука,Ни шороха.На луне ни друга,Ни ворога,

Ни бурьяна,Ни чертополоха.Как нирвана —Ни стона, ни вздоха.

Только тишь,Только тени-громадины,Только камень-голышДа впадины.

Небо смерклось.Студеным мракомОбложило со всех сторон.Членистоногою раскорякойСел на поверхностьЛуныАполлон.

Сел и выставил глаз-конусНа лунную оголённость.

На луне всегда — как перед бурей,На луне всегда — как пред грозой,Ни травинки,Только бурый, бурыйШлак,Древнее, чем палеозой.

Даже воздух кажется массивным.На луне всегда — как перед ливнем.

Только всё на луне неизбывно,Всё застыло, и сдвинуть нельзя.Не бывает ни бури, ни грома, ни ливня,Ни грозы, ни дождя.

Только душный сияющий чад,И в чаду этом душном стучатИ звучатНебывалым концертом,Сонатой Аппассионатой,Сердце с сердцем —Сердца астронавтов.

Ты, земля, пролетаешь во мраке,Звезд блестит над тобою пыльца.На тебе, точно красные маки,Расцветают сердца.

Ты сердца, как букеты,На другие бросаешь планеты.

И своими сердцамиМиры наделя,Как дарами,Твои дети,Земля,Играют шарами-мирами.

За день выжало, уморило.Шторы наглухо! Дверь замкну!Погружается субмаринаВ океанскую глубину.

Люк завинчивай впритирку,Закрывай иллюминаторы,Я забьюсь в свою квартирку,Как на дно упрятанный.

На житейскую поверхностьПерископ не выставлю,Ослепительно низвергнусьВ темень аметистовую.

Я нашел себе странуТу, что научиласьПогружаться в глубину,Точно Наутилус.

И пускай в подводном иле,Отдаваясь гулами,Шастают автомобилиТемными акулами,

И кидаются в меняСветовыми сваями, —Комнатушечка-броня,Ты непробиваема!

Ты непробиваема,Ты неуязвима!И акулы стаямиПроплывают мимо.

Мне не надо ЛСДИли кокаина.Я ночую на звездеИз аквамарина.

Жил на пятом этаже,Да уплыл с квартирою,И на дне морском ужеЯ фосфоресцирую!

Я плыву подводной спальнею,И до утренней зариНа поверхность социальнуюЯ пускаю пузыри.

А ученый дяденька,Чистенький и гладенький,Где-то в кабинетикеВ дебрях кибернетики.

У приборов топчетсяБородатый агнец.И больному обществуСтавит он диагноз.

«В наш период атомныйДля леченья сердца, —,Говорит он, — надобныВзрывчатые средства!Этим человечествоСразу же излечится!Людям в наши временаПомогает дивноТуча, ежели онаРадиоактивна!Приходите все погретьсяВ золотых лучах прогресса!»

Он, как петрушка площадной,Выскакивает над страной.

И, щупленький и сухонький,С морщинками на личике,Он сам себе на кухонькеПоджаривает блинчики.

Но хоть пожить он любит вкусно,Хоть любит чай с вареньем он,Как современное искусствоПочти что он развоплощён.

Почти прозрачен,Совсем спрессован,Он не иначеКак нарисован.

Но взрывы так красноречивы,Что все кругом потрясено,И до меня доходят взрывыНа аметистовое дно.

Я знаю: вселенная где-то изогнута,И Бог по вселенной гуляет инкогнито.

А тут человек, непонятный, как призрак,Швыряется взрывами в огненных брызгах!

И я убегаю побежкою волчьейИ прячусь за всей океанскою толщей.

Ночной темнотою укрыт, как щитом,Я выдумка тоже. Я тоже фантом.

Я тоже нелепица, дикость, абстракт,И снюсь я кому-то сквозь лунный смарагд.

И я, уходящий все глубже и дальше,И тот — на поверхности жизни — взрывальщик –

Далеким потомкам в столетье ином —Покажемся оба чудовищным сном.

Но знаю: меня они все-таки вспомнят,Заглянут ко мне в аметистовый омут,

Моим одиночеством темным звеня,Как груз потонувший, подымут меня.

Вы говорите, якобыПоэты одинаковы.

Попробуйте всмотреться —По-разному отмечены:Тот пишет кровью сердца,А этот — желчью печени.

Кто пишет потом, кто слезой,Кто половою железой.

Один, как бас-профундо,Гудит на вас простудно.Другой берет одни верхиНежнейшим колокольчиком,А я, мой друг, пишу стихиГлазного нерва кончиком.

А что мне делать с красотой,В мои глаза накиданной?С такой крутой, такой литой,С такою неожиданной?

Цензор!Ты надо мной, как Цезарь.Я грезил,А ты резал!

Режь меня,Грешного!Не печалься —Ты же начальство!

Ты — единственныйИз земных детей,Знающий истинуВо всей ее полноте.

Поэт со стихом носится!Радуется — сочинил!Но у тебя ножницыИ бочка красных чернил!

Ты,ПреданныйДо глубины душиСвоей эпохе,Тебе ведомо,Какие стихи хороши,Какие плохи.

Ты дажеНа вздохи ветраНакладываешь вето!

Мерой твоей мерим!Курс на тебя берётся!Ты облечен довериемМудрого руководства.

Целовал я дамочку(С каждым может случиться)И в подколенную ямочку,И в ключицу!

Но ты, с наскокуРинувшийся в баталию,Крикнул: целуй в щёку!Руку клади на талию!

И сразу же я, опомнясь,Провозгласил скромность!

Нравился мнеВольный стих,Непроизвольный стих!Но ты закричал:Никаких вольностей!И я стих!

ОбещаюНе быть неряхой,Резать строкиРовно, как сельдерей!Да здравствуетАмфибрахий,Анапест,Дактиль,Хорей!Я буду бряцать лирой,А ты — меня контролируй!

Ты укажи поэту,Что подлежит запрету,И сообщи заодно,Что славить разрешено.

Ты, кто мудр и непогрешим,Светом своим осени нас.А мы стихи писать поспешимРаспивочно и навынос.

В тяжёлых звёздах ночь идёт,И город в новый снег наряжен.И вот уже минувший год,Как нож, по рукоятку всажен.

Встречаю годы, как ножи,Да здравствует семидесятый!На звёздах, ночь, поворожиИ с новым лезвием сосватай!

Уже к ножу питая нежность,Уже собой не дорожа,Я пью за остроту и свежесть,За дружбу розы и ножа.

Обернемся на минуту,Прошлое подстережём.Рубят голову кому-тоГильотиною-ножом,

И в кого-то с исступленьемЗагоняют штык насквозь —Чтоб грядущим поколеньямОчень счастливо жилось.

Так во имя светлых далей,Под всемирный визг и рёв,В море Чёрное кидалиОфицеров с крейсеров.

А теперь мы время сплющим,В день сегодняшний войдя:Поколением грядущимВдруг оказываюсь я.

И выходит, как ни странно, —Всё стряслось из-за меня:Трупов целые монбланыИ великая резня.

Шли кромешной чередоюЭти чёрные дела,Чтобы жизнь моя звездоюНебывалой расцвела.

Чтобы стал мой жребий светел,Чтобы мне удач не счесть!Может быть, я не заметил?Может, так оно и есть?!.

Ошметки ЖдановаИ СемичастногоСидят и плановоШипят, начальствуя.

Как соблазнительноПойти с рогатинойНа СолженицынаВ поход карательный!

Куски выхватывай!Погром устраивай!И у Ахматовой,И у Цветаевой!

Рассказ ли Зощенко,Статья ль НекрасоваЕдиным росчеркомПассаж выбрасывай!

Побольше плоского,Поменьше резкого,Режь ЗаболоцкогоИ Вознесенского!

Тут обязательныйУполномоченныйИ на писателяТопор отточенный!

У ДостоевскогоДневник оттяпан,Ничем не брезгуютГерои кляпа.

Они конклавомСтоят суровым,Как волкодавы,Над Гумилёвым.

Тут столько вбуханоТруда казённогоНа СолоухинаИ на Аксёнова,

На ВинокуроваИ Евтушенко —Эй, не придуривай,А стой в шеренге!

Чтоб не протаскиватьИм слова броского —Упечь Синявского!Приструнить Бродского!

Ах, ОкуджаваИ Ахмадулина!Тут ваша славаПодкараулена!

Тут над горячимРоссийским словомГлавлит с подьячимСредневековым,

Главлит с чинушейКувшиннорылым,Главлит, тянувшийПолвека жилы!

Пускай на светеТы первый гений –Тебя просветят,Как на рентгене!

Казённых строчекСидит подрядчик,Сидит начётчикИ аппаратчик,

А сам он смыслитВ делах искусства,Как коромыслоИли лангуста!

Перед партейнойХалтурой плоскойБлагоговейнойВиляет моськой.

А с МандельштамомИ ПастернакомПод стать упрямымЦепным собакам.

Здесь от бездарнойЦензуры вздорнойВоняет псарнейИ живодёрней!

Я прыгнул из окна,Но не сорвался вниз,А в воздухе повис,Как радиоволна.

А в комнате осталисьЧасы и календарь.Там тень моя, состарясь,Глядит в окно, как встарь.

А я вверху, в вечернемСиреневом дымке,А я в четырехмерномВоздушном гамаке

Плыву, как астероид,Сиянием дразня.Вы можете настроитьПриемник на меня.

Я — звездный зазывала.Скользя по облакам,Я шлю мои сигналыТаким же чудакам,

Мечтателям, поэтам,Захватчикам высот,Кто сам себе планетаИ свет в себе несёт,

Кто не в ладах с причалом,Кто кружит одинокПо кривизнам печальнымОтверженных дорог.

Я стою под березой двадцатого века.Это времени самая верная веха.

Посмотри — на меня надвигаются веткиИсступленнее, чем в девятнадцатом веке.

Надо мною свистят они так ошалело,Будто шумно береза меня пожалела,

Словно знает береза: настала пораДля берез и поэтов — пора топора.

Словно знает береза, что жребий наш чёрен,Оттого, что обоих нас рубят под корень,

Оттого, что в каминах пылают дрова,Оттого, что на минах взрывают слова.

Я стою — и тоски не могу побороть я,Надо мною свистят золотые лохмотья.

Вместе с ветками руки к потомку тяну я,Я пошлю ему грамоту берестяную.

И правдиво расскажет сухая кораПро меня, про березу, про взмах топора.

Мы далеки от трагичности:Самая страшная бойняНазвана культом личности —Скромно. Благопристойно.

Блекнут газетные вырезки.Мертвые спят непробудно.Только на сцене шекспировскойКровь отмывается трудно.

Всем и каждому у нас одна дорожка,Жизнь устроена, как русская матрёшка.

Всё едино — правит хамство или барство,Сверху грубая матрёшка государства.

А попробуй приоткрыть ее немножко —В ней торчит национальная матрёшка,

А внутри ее лежит — как ты ни цыцкай! —Пеленашечка матрёшки большевицкой!

Но и это — только ложная обложка,В ней культуры нашей вложена матрёшка.

Открываешь — удивляешься сверх меры —В ней матрёшка православной нашей веры,

А потом пойдут сниматься, как одёжки,Родовые и семейные матрёшки,

И в какой-нибудь матрёшке двадцать пятойЯ покачиваюсь, голый и мохнатый.

Гости поналезли,И у всех болезни.

У кого какой артрит,Тот о том и говорит.

Разгорелись важные,Длительные прения.

(А я улизнулв замочнуюскважину,Прямов четвертоеизмерение!)

Как в «Принцессе Турандот»В театре у Вахтангова —Пускаюсь с простынёй в полётИ превращаюсь в ангела!

Пусть восседают за столомИ лопают варенье,А я уже машу крыломВ четвёртом измереньи!

А дома притворился мнойДругой, трехмерный, подставной.

Чтоб не случилось ничего,Он соблюдает статус-кво.

Даже сел у столика,Откусил печенье,Говорит о коликахИ о их леченьи.

Надо всем и каждомуИметь такую скважину,Чтобы, развёртывая оперенье,Прыгать в четвёртое измеренье!Чтобы из мёртвого одуреньяПрыгать в четвёртое измеренье!Чтобы из чёртова столпотвореньяПрыгать в четвёртое измеренье!

На скамейке без подстилкиСпишь, свернувшись колобком,И порожние бутылкиУ скамьи стоят рядком.

Ангел в синем вицмундиреНаклонился над плечом.Он с дубинкой в этом мире,Как он в мире том с мечом.

Он заявит строгим тоном,Наказанием грозя,Что, согласно всем законам,На скамейке спать нельзя.

И пойдешь ты, ковыляя,Под деревьями в тени.Так изгнание из раяПроисходит в наши дни.

Брошу в церковь динамит,Стану сразу знаменит!

Десять лучших адвокатовЗащитят меня в суде,Все концы умело спрятавВ мутно-розовой воде.

Сам судья, простив заране,Улыбнется нежно мне,Расплывясь, как блин в сметане,В благодушной седине.

Я в числе сограждан видных —Интервью за интервью;Я о планах динамитныхС увлеченьем говорю!

От моей лохматой хариТелевизоры в угаре!

С грандиознейших афишЯ показываю шиш!

Так и лезут все из кожиНапечатать мой портрет!Я украсил наглой рожейТьму журналов и газет.

Мне восторженные дамыПрисылают телеграммыС предложеньями любви!Показания моиГолливудский воротилаЗакупает все сполна,

Чтобы фильмы накрутилаГолливудская шпана.

Как меня освободят —Будет в честь мою парад!

Я на радостях подкинуВ ясли адскую машину!

Бомбу брошу в детский сад!

На проспекте сносят дом.Старый дом идет на слом.

Сокрушая непрестанноДома пыльное нутро,Стенобитного таранаСвищет в воздухе ядро.Оседают, грохоча,Пирамиды кирпича.

Обнажается проём,Где сидели мы вдвоёмЗа обеденным столом.Всё на слом идет, на слом.

Вот и нет окна ужеНа четвертом этаже,Освещенного луной,С папиросою ночной,С переливчатым стеклом.Всё на слом идет, на слом.

Только сердце непременноХочет всё на старый лад —Там, где выломлены стены,Люди в воздухе висят.

Люди ходят, люди курятВ высоте и в пустоте,А на самой верхотуреПозабылись двое те,Будто плавают в водеИль подвешены к звезде.

И становится мне страшноЭтой выси голубой,Где качаюсь я вчерашнийНад сегодняшним собой.

Где-то там, вверху, в проломах,Я остался в прошлых днях,Я запутался в объёмах,Я застрял во временах.

Это сердце дни и ночиГлухо хлопает крыломИ минувшего не хочетНичего отдать на слом,И из сил последних самыхПодымает надо мнойПамяти воздушный замокТам, где рухнул дом земной.

Завязка баллады моей коротка:В лифте злодей удушил старика.

Лунным сиянием взмылен,Кричал романтический филин.

Вернее, была витринаИ чучело филина пыльное, дымнолохматоеСредь рухляди всякой старинной.Сиянье неоновой трубки голубоватое, матовое.

Крики. Свистки.Луна-маскировщица.И толпа на кускиРастерзала злодея у лавки старьёвщика.

…Кусок окровавленныйУволок сверхпрославленныйФильмовой постановщик,Поставщик поножовщин!

А ногу отгрыз хореограф.Он даже от радости плакал.Из дел, исключительно мокрых,Он ставил балетный спектакль!

А прозаик кровью налился,Человечины налопался, —Влез путем психоанализаВ суть злодеевского комплекса!

И кусок в полпуда весомДраматург урвал для пьесы!

Вместо старых действий(Для чего считать их?)Пьеса в трех убийствахИ в шести кроватях.

Тема-то какая!«Кокаин и Каин».

Вгрызались в месиво пунцовое,Над трупом чуть не подрались,И вот последним кость берцовуюВ зубах уносит журналист!

Но ни в одной строкеНи слова о старике.

В свете современностиИ научных книгНе представляет ценностиУдушенный старик!

А ему того и надо,Раз баллада, так баллада,И ко всем этим сволочамОн является по ночам.

Подберется тихо сзадиИ огреет по крестцу!Разрешается в балладеРазвлекаться мертвецу.

Проходил я через зал, через зал.Я поэт и фантазёр, фантазёр.Подошел я к режиссёру и сказал:— Уходи и не мешай мне, режиссёр!

Только знаю — не уйдёт, не уйдёт.Он стоит и говорит, говорит.— Лучше руку ты протягивай вперёд,Принимай-ка поторжественнее вид!

Сколько раз мне повторять, повторять:Мне не нужен твой урок, твой урок.Но мне слышится опять и опятьРежиссёрский говорок, говорок:

— В этом месте нажимай, нажимай!Без нажима не проймёшь, не проймёшь!Я послушался — хватил через край,И стихи я загубил ни за грош!

Пусть у каждого дорога своя,Дайте каждому полет и простор!Отвяжись ты, отвяжись от меня,Не мешай мне, не мешай, режиссер!

Но он где-то возле стен, возле стенПродолжает тарахтеть, тарахтеть,И в квадратики его мизансценПопадаю я, как перепел в сеть.

Был когда-то я удал-разудал,По колено были все мне моря,Но я чувствую, что куклою стал,Кто-то дергает за нитку меня.

В один голос недрузья и друзьяУтешают: «Ничего, ничего,В том и выразилась драма твоя,Что игралась в постановке его!»

Чучелом в огородеСтою, набитый трухой.Я — человек в переводе,И перевод плохой.

Сколько я раз, бывало,Сам себе повторял:— Ближе к оригиналу! —А где он, оригинал?

Оригинал видали, –Свидетели говорят, —В Киеве на вокзале,Десятилетья назад.

Кругом грохотал повальныйАртиллерийский гул.В зеркале вокзальномОригинал потонул.

Ворошить не хочетсяДавние дела.Наспех судьба-переводчицаПеревела-наврала.

Я живу на расстоянииОт страны моей студеной.Я живу — на заиканиеС языка переведенный.

И живу я в переводеС неустройства на уют.У меня на стол по модеСо свечами подают.

И внутри моей машиныМягкие сидения.Я переведен на шиныС пешего хождения.

Без особого уронаМой испуг переведёнС лозунгового жаргонаНа рекламный жаргон.

Точно бред политбесед,Распродаж ажиотаж!Пунцовею, разогрет,В пот меня кидает аж!

В оригинале — откровенье,А в переводе — подражанье,В оригинале — вдохновенье,А в переводе — прилежанье!

В оригинале — на восходе,И на закате — в переводе!

И по прямой — в оригинале,А в переводе — по спирали!

И я волшебник по природе,А литератор — в переводе,

В оригинале я — на взводе,Навеселе в оригинале,А на режиме в переводе,И переводу до вина ли?

Скользило время еле слышным,А стало звонче междометья,В оригинале — двадцать с лишним,А в переводе — полстолетья!

Стих отгремел последний —И над РоссиейСтоит он —Двадцатидвухлетний,Стоит красивый!Стоит бронзовый,Стоит каменный,И небо над нимРозовой храминой!

Был бы памятник, а найдутсяГолуби и вольнодумцы!

Руки в карманы сунувши,Глаза подымая вверх,Читают сердитые юношиСтихи про атомный век,Про атомный, про урановыйЧитают, сердца протаранивая!

Гневные, запальчивыеДевочки и мальчикиВыходят, как на подмостки,А сверху над головойПамятник-МаяковскийСлушает, как живой.

От стихов в столетьи атомномС ног диктаторы не валятся,Но когда-то и на мамонтовВыходили люди с палицей!

Клыкастых мамонтовКосматые массивы—Кому они ныне памятны?А люди и ныне живы!

Девочки в скромном ситчике,В открытых рубашках мальчикиВот они, — динамитчики,Перовские, Кибальчичи.

Восторженные девчата,Поэты неряшливые—Вот — взрывчаткаСамая страшная!

В кабинетах и президиумахОблысевшие держиморды —Видимо-вас-невидимоРасселось балластом мёртвым!

А солнце проглядывает,Рассвет дымит!Это под вас подкладываютМальчики — динамит!

Ходят парни, увешаны бляхами.Ходят девки в штанах раструбом.И на шеях болтаются, брякая,Амулеты с акульим зубом.

Грозные лица пророков,Лица марий магдалин.Но в сердцах не шумит у них вереск долин,А гремитДинамитИ пироксилин.

Эх! Поднять бы на воздухКупол со знаменем в звёздах!

Эх! Разнести бы в кускиВсё от доски до доски!

Чтобы в зареве багряномЗубья высились руин.ЛСД.Марихуана.Кокаин.И героин.

А у папенек, а у маменекПо десять домов каменных!

В банках тыщи,Порядок заведенный,И океаны скучищиЗа каждой тарелкой обеденной.

И на папашДети глядят брезгливо:Дескать, родитель нашПышно созрел для взрыва.

Папашу на бочку пороховую,Да запалить фитиль!И сразу же Синюю птицу живуюПоймают Тильтиль и Митиль.

Я в жизнь прославляю веру —Жить не разнравилось мне.Подыскиваю пещеруНа солнечной стороне.

После великого взрываВеликим пойдём путём:И колесо, и огнивоСнова изобретём.

Занавеска над ванной, как парус.А я в ванне сижу и купаюсь.

Я блаженствую, я разомлел.Моя очередь жить на земле.

Я купаюсь, я мылюсь, я парюсь,Надо мной занавеска, как парус.

Я смотрю, как искристая пенаУгасает на мне постепенно.

Уплывает в парах моя ваннаС занавескою из целлофана,

Уплывает средь пара и плескаЦеллофановая занавеска.

Я блаженствую, я разомлел.Моя очередь жить на земле.

Моя очередь спать и проснуться,Пить чаи из цветастого блюдца.

Я свой собственный важный посол,Уплывающий в мыльный рассол,

Я министр без штанов и портфеля,Простофиля и пустомеля,

Моя очередь жить нараспашку,Нализаться в веселой компашке,

Чтоб в звенящем, блестящем бокалеДалматинские звезды мигали,

Чтоб луна мне казала гримасы(Занавеска звенит из пластмассы).

А луне холодок нипочём.Так и прёт с оголённым плечом.

За окном океаны косматы(Занавеска дрожит из пластмассы).

И меня пролетающий ангелПоливает из лунной лоханки.

Звезды сваркой слепят автогенной,Звезды падают мыльною пеной,

Занавеска, как парус, над ванной,А я в ванне блаженный и пьяный.

Блещет осень окалинойНа листве жестяной.В беспорядке наваленыОблака надо мной.

И деревья вдоль длинногоПролетают шоссеВ серо-буро-малиновойОдичалой красе.

В легковом, темнолаковомЯ носился авто,Я тоску уволакивалКилометров на сто,

Чтоб все беды и горестиНа прогоне сквозномГоризонтом и скоростьюЗаливать, как вином.

Ходит ветер задирою,Лист мелькает, багрян,И закат спроектированНа широкий экран.

Листья машут и кружатся,И летят, и летят,И охваченный ужасом,Я влетаю в закат.

Мы летим вверх тормашками –И машина, и я,Грохотаньями тяжкимиТишину раскроя.

У какой-то обочиныЯ сиянием стал,И в куски развороченныйРазлетелся металл.

…Вся дорога осенняяВ красноватом чаду.Никакого сомнения,Что уже я в аду.

И в авто темнолаковомЯ плыву по шоссе,День и ночь одинаковоШебуршит в колесе.

И в сидении кожаном,Погружась с головой,Я сижу подытоженный,Как баланс годовой.

Автострада протяжнаяПредо мною легла,И какие-то важныеУ меня есть дела,

А у туч — фиолетовыйИли розовый цвет.Право, дела до этогоНикакого мне нет.

Непрерывно по радиоСлышу я репортаж.Непрерывно в досаде яНа осенний пейзаж:

Ну какой же от осениЧеловечеству прок?Только листья разбросаныУ шоссейных дорог.

Восседаю подтянутый.Мы такие тут все.Мы серьезны. Мы заняты.Мы плывем по шоссе.

Мы солидные личности.Каждый грузно-суров.Никакой хаотичности.Никаких катастроф.

Ваш дом — он весь в зеленых пасмах,С лесной чащобою в родстве,И подымает солнце на смехПрореху каждую в листве.

Тут озеро совсем под боком,И слышно, как из тихих водВдруг щука, вымахнув с подскоком,В осоке радостно плеснёт!

А в озере — десятки тысячСлепящих солнечных огней…Закинем, Леонид Денисыч,На двухфунтовых окуней!

Люблю я, удочку забросив,Почувствовать, как там, весом,Усатый, точно Франц-Иосиф,Уже барахтается сом!

Уютно тарахтит моторка,И парит августовский зной,И наполняется ведёркоБлестящей тварью водяной.

Тут скромно поверяет авторСвои мечтания стихуО том, что Ганя сварит chowder,А по-российскому — уху.

На меня налетает велосипед,И водитель осоловело сопит.

Начинается мой коридорный кошмар.Разрывается рядом резиновый шар.

Точно выбит ударом лихим из седла,Я лечу, ударяясь об угол стола.

Ах, зачем на пути повстречался моёмЭтот вал крепостной, этот рыцарь с копьём?

А вокруг беготня, а вокруг толкотня,И медведь из-за кресла глядит на меня,

Надвигается смех, расстилается смех,Смех пушистый, и мягкий, и теплый, как мех,

Здесь проходят по комнатам, как по лесам,Это сказочный мир — и я сказочный сам.

Это сын мой — трехлетний тиран-феодал —По квартире игрушки свои раскидал.

Я сегодня прочитал за завтраком:«Все права сохранены за автором».

Я в отместку тоже буду щедрым —Все права сохранены за ветром,

За звездой, за Ноевым ковчегом,За дождем, за прошлогодним снегом.

Автор с общественным весом,Что за права ты отстаивал?Право на пулю ДантесаИли веревку Цветаевой?

Право на общую ямуБыло дано Мандельштаму.

Право быть чистым и смелым,Не отступаться от слов,Право стоять под расстрелом,Как Николай Гумилев.

Авторов только хватило б,Ну, а права — как песок.Право на пулю в затылок,Право на пулю в висок.

Сколько тончайших оттенков!Выбор отменный вполне:Право на яму, на стенку,Право на крюк на стене.

На приговор трибунала,На эшафот, на тюрьму,Право глядеть из подвалаЧерез решетки во тьму,

Право под стражей томиться,Право испить клевету,Право в особой больницеМучиться с кляпом во рту!

Вот они — все до единого, —Авторы, наши права:Право на пулю Мартынова,На семичастных слова,

Право, как Блок, задохнуться,Как Пастернак, умереть.Эти права нам даютсяИ сохраняются впредь.

…Все права сохранены за автором.Будьте трижды прокляты слова!Вот он с подбородком, к небу задранным,По-есенински осуществил права!

Вот он, современниками съеденный,У дивана расстелил газетины,Револьвер рывком последним сгрёб —И пускает лежа пулю в лоб.

Вот он, удостоенный за книжкуЗвания народного врага,Валится под лагерною вышкойДоходягой на снега.

Господи, пошли нам долю лучшую,Только я прошу Тебя сперва:Не забудь отнять у нас при случаеАвторские страшные права.

Еще жив человек,Расстрелявший отца моегоЛетом в Киеве, в тридцать восьмом.

Вероятно, на пенсию вышел.Живет на покоеИ дело привычное бросил.

Ну, а если он умер, —Наверное, жив человек,Что пред самым расстреломТолстойПроволокоюЗакручивалРукиОтцу моемуЗа спиной.

Верно, тоже на пенсию вышел.

А если он умер,То, наверное, жив человек,Что пытал на допросах отца.

Этот, верно, на очень хорошую пенсию вышел.

Может быть, конвоир еще жив,Что отца выводил на расстрел.

Если б я захотел,Я на родину мог бы вернуться.

Я слышал,Что все эти людиПростили меня.

От житейских толчковЗащищая бока,Я в бюро двойниковЗаказал двойника.

Кто-то кнопку нажалНа сигнальной доске,Розоватый накалЗасиял в волоске,

Замигали огни,Засветились щитки,Ураган трескотни,И свистки, и звонки —

Но уже через мигУлеглась трескотня,И стоит мой двойникИ глядит на меня.

Тот же нос, тот же рот,Тот же лоб, та же плешь,Так же руку даёт,Все движения те ж.

Он пойдет в институт,И он сядет за стол,А студенты придут —Он поставит им кол.

Он приедет домойОбозлён, раздражён,И с моею женойБудет ссориться он.

Будет ездить в метро,Будет есть, будет пить,На помойку ведроБудет он выносить.

Ну, а я между темЗаживу, как паша,Не печалясь ничем,Никуда не спеша.

Я себя охранюОт врагов и друзей,И я печень моюЗавещаю в музей.

Не оставят на нейНи малейших следовОгорчения днейИ печали годов.

Вышла такая гадость —Прямо ругаться хочется:Я позабыл свой адрес.Забыл свое имя и отчество.

И, озираясь гибло,Города не узнаю.Видно, вконец отшиблоБедную память мою.

А может быть, где-то рядом,Стоит мне сделать шаг —И за бетонным фасадомОтыщется мой очаг.

Как памятник на граните —Величественно-мастит, —Порядка стоит блюститель,И бляха на нем блестит.

И я говорю: «Начальник,Я в толк никак не возьму…»Я о делах печальныхРассказываю ему.